Венгерский набоб - Йокаи Мор - Страница 77

Из огромной питейной залы тоже все повынесли, что могло напомнить о былом бражничанье: сиденья круглые, большой ореховый стол. Место их заняли фамильная коллекция старинных монет и портреты предков, прежде покрытые пылью и паутиной. Перегородки между выходившими в длинный коридор клетушками для упившихся гостей снесли, и получилась одна большая комната для женской прислуги. Чтоб никто не мог сказать молодой женщине: «Вот в этом месте пил барин, здесь он дрался, а здесь любовниц держал». Все следы были стерты.

Даже манеж за парком распорядился Варга снести, пусть не рассказывает никто: «А тут вот какая забава шла: велит, бывало, барин дюжину крепостных девушек на самых горячих коней посадить и под гиканье гайдуков, под хлопанье бичей вскачь пустить пьяным гостям на потеху. То-то хохоту, веселья, свалится ежели какая из них. Одну-то лошади так насмерть и затоптали».

Из множества шутов оставлен был при доме единственно цыган Выдра за испытанную верность, но и тому достойный управитель наказал впредь быть поумнее.

– Нашел дурака, – сказал на это цыган.

Едва округу облетела весть, что барин Янчи женился, посыпались поздравления в прозе и стихах от наших знакомцев-самородков.

Задали почтенному Варге хлопот эти письма, которые он перехватывал и задерживал у себя, так как полны они были всяческого бесчинства, – негоже, если б до барина дошли, а до его любимой супруги тем паче. Особенно один пасквиль был мерзок, всякими грязными, бесстыжими домыслами напичкан, кои по случаю выборов да баллотировок имеют обыкновение зарифмовывать разные развращенные виршеплеты и рассылать кандидатам. В печати гнусных сих отбросов стихотворства не увидишь, но все списывают, переписывают, перечитывают их без конца и знают лучше любых бессмертных поэтических творений.

Присланная Карпати такого рода рифмованная грязь была нашлепана на бумагу Дярфашем, который, уйдя от прежнего хозяина, к новому подольщался, как все подлые, низкие душонки, – к Банди Кутьфальви, и, хорошо зная слабые места набоба, больней всего мог и уколоть. Полученная поэма до того была нашпигована скабрезностями, шпильками разными, издевками и гадкими поклепами, что, прочитав ее, честный управляющий решил было нагрянуть с гайдуками к Кутьфальви да в собственном гнезде и накрыть его вместе с самим поэтом, но придумал лучше. Он взял пасквиль, завернул в него прямо как есть кусок загнившего, завонявшего сыра и густо присыпанного золой хлеба – таким лекарством, как известно, крестьяне пользуют собак от бешенства, – вложил в пакет и безо всяких сопроводительных слов отослал обратно г-ну Кутьфальви. Повез посылку Марци, заранее предупрежденный, чтобы самую резвую лошадь выбрал и не слезал, передавая пакет, – предосторожность, увенчавшаяся успехом, ибо при виде хлеба с золой и вонючего сыра Банди чуть не лопнул от злости и заорал своим молотильщикам: запирай, мол, ворота; но Марци тоже не промах, верхом сиганул через забор, воротясь, к вящему удовольствию почтенного Варги, с известием, что Кутьфальви с батраками всем скопом гнались за ним на конях до самого леса.

Сам г-н Янош был поражен, когда, вернувшись, ровно ничего не нашел из того, чего опасался; одно удивление, куда ни заглянешь: вертепы беспутства в чинные, благонравные покои превратились, кого ни повстречаешь – смирные да почтительные все, и даже первые заявившиеся к нему друзья были с женой его столь учтивы, что Фанни стали казаться баснями истории про набоба, слышанные еще ребенком, когда она вместе с сестрами простодушно смеялась над приносимыми молодыми людьми анекдотами, скабрезный смысл которых только сейчас начала понимать.

Небылицы это все. Ведь даже следа ничего этого нет. Вначале собутыльники сами остерегались слишком прямо вспоминать о прошлом. А позже Карпати, приметив, что доверительность этих разбойников, которые опять к нему зачастили, может стать довольно тягостной, измыслил кое-что, оказавшее на них нужное действие.

Уже тогда началось в стране некое благотворное движение, кровь живее стала обращаться в организме нации. Учреждались преследовавшие общественный интерес союзы содействия разным национальным, филантропическим, научным или хозяйственным целям. Карпати вступал во все, страшно довольный, если патроном изберут, почетным президентом и не обойдут подписным листом. И, едва братья питухи к нему, он сейчас им из кармана такой лист, который открывало его собственное имя, а под ним – имя жены и равная сумма; гость и в западне: хоть шуми, хоть бранись, хоть брыкайся, хоть пощады проси, а не отвертишься. Как в фанты: давай откупайся. На ученое общество не хочешь, вот тебе другой лист – на постройку сахарного завода; сахар насущной для народа пищей не считаешь, изволь на учебники школьные расщедрись; блажь, по-твоему, бери акции учреждаемого как раз товарищества по спрямлению русла Береттё. А вода больше нравится, не желаешь, чтобы товарищество пугало лысух, тут в пользу всех четырех суперинтендентств[241] следовала атака, и если от трех, неведомо почему немилых гостеву сердцу, удавалось еще отбиться, он падал жертвой четвертого.

В конце концов братья стали стороной обходить Карпатфальву, будто пользующийся дурной славой калабрийский постоялый двор, а столкнется кто ненароком с хозяином, уже издали ну оправдываться: я, мол, все грехи искупил, оставь ты меня в покое.

На кого же и это не действовало, тех заманивал Карпати на собрания у Сент-Ирмаи, обсуждавшие общественные дела.

Там заседали все люди серьезные, ученые, просвещенные, и наши непривычные к такой обстановке молодцы прескверно в ней себя чувствовали, поеживаясь при мысли, что Сент-Ирмаи, чего доброго, и с женой своей познакомит, дамой, по слухам, тонко воспитанной, высокообразованной – в присутствии таких ой-ой как бывает не по себе.

Вот г-жа Карпати, с той гораздо легче. Про нее хоть известно, что не из родовитых каких-нибудь; значит, и слов не надо особенно выбирать, дома небось всякое слыхала и лыко в строку не поставит, ежели в веселую минуту сам загнешь что-нибудь кудрявое, – это тебе не графиня Сент-Ирмаи. Перед этой ни пикнуть, ни пошевелиться, эта, вишь, в Англии воспитывалась, а про англичанок говорят, что при них если даже ногу на ногу положишь, или просто перчатку снимешь, или в разговоре такое невинное слово нечаянно употребишь, как «пуговица», «рубашка», «булавка», «чулки», они тотчас встанут и общества своего лишат.

С такими никогда не знаешь: а вдруг ты ужасную невоспитанность допустил.

Краем уха слышали мы уже и еще про одно имевшее в ближайшем будущем народиться публичное установление, которое должен был возглавить г-н Янош, подавший самую его идею, с одобрением встреченную во всех без изъятия общественных кругах.

Все партии, какое отличие ни носили – белое, черное, красное или пестрое перо, зеленую ветку или ленточку, как себя ни именовали – консерваторами, реформаторами или либералами (о радикалах тогда еще не слыхивали), будто по волшебству объединились вокруг этой идеи, этого предложения, коего непреходящую, несуетную ценность всего лучше доказывает то, что оно до сего дня пользуется такой же, если не большей, популярностью, не только не убавив, но и решительно прибавив в своей зажигательной, вдохновляющей силе.

Обладающая сей магической силой идея, счастливым провозвестником которой был Янош Карпати, звалась: общество борзятников.

Ни минуты не сомневаемся, что после столь хвалебного предисловия вы и сами уже это отгадали.

Борзая, несомненно, один из важнейших и примечательных феноменов отечественной природы. Но по причине ее многообразного социального воздействия приходится сию породу трактовать и как один из положительных факторов жизни общественной.

Не будем уж напоминать о том почти мистическом – можно сказать, гипнотическом – влечении, каковое наше дворянство питает к статному сему животному, словно чуя в нем аристократа собачьего племени. Примем в соображение лишь то, что повсеместно в Эрдее и самой Венгрии нельзя представить себе приличного дома без этих благородных животных, которые образуют как бы дополнительное его население; это искони там в заводе. Куда ни ступишь, везде борзые: и во дворе вас за полы тянут, и на кухне зевают, и в передней чешутся, и в гостиной мух ловят, и в столовой встают на задние лапы, и под роялем, и в креслах, и на диване сидят с хозяином и хозяйкой рядом, в числе тем большем, чем богаче эти последние. Но и у самого захудалого дворянчика их по меньшей мере пара, пользующаяся теми же привилегиями. Прибавьте еще к этому заявление фельдмаршала Башты,[242] который грозился некогда, что не успокоится, пока эрдейский дворянин хоть одну борзую способен прокормить, и вы поймете, что пес этот – показатель нашего национального благосостояния и даже некий символ величия всего венгерского племени.

241

Суперинтендентствами именовались в то время протестантские венгерские епископства (Тисское, Затисское, Придунайское, Задунайское)

242

Башта Дёрдь (1544–1607) – военачальник на службе у Габсбургов, наместник Трансильвании, изнурявший ее поборами.