Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" - Страница 74

— Камера? — недоверчиво переспросила Таня. — Пришита?

— Сразу видно, что ты ничего не понимаешь в этом, — Машка махнула на неё рукой и начала прислушиваться к чужому разговору.

— Ну что, бойцы, готовы? — Сидорчук обернулся к ним и посмотрел даже почти доброжелательно, но потом, заметив Машкины горящие глаза, обречённо вздохнул.

— Так точно, — нестройным хором отозвались они.

— У них много огневой днём, а по вечерам я обычно забираю себе пару-тройку человек позаниматься дополнительно, — пояснил Сидорчук стоящему рядом Калужному. Лейтенант внимательно посмотрел на них, и под этим взглядом Тане захотелось съёжиться и куда-нибудь уползти.

— Широкова, — обратился Сидорчук к сразу сжавшейся Машке. — Давай, продемонстрируй лейтенанту свои знания, будь добра. Я тебе просто так СВД в руки не дам. Дальность прямого выстрела по головной фигуре?

— Триста пятьдесят метров! — радостно выпалила Машка, слышавшая уже этот вопрос и ответ на него на сегодняшних утренних занятиях.

— Замечательно. По грудной?

Маша на секунду впала в ступор, посмотрела на Таню страшными глазами, потому что такого вопроса и такого ответа сегодня с утра не было.

— Э-э… Четыреста пятьдесят? — предположила она, но Сидорчук тут же скривился, как от зубной боли.

— Соловьёва?

— Четыреста тридцать.

— По бегущей?

— Шестьсот сорок.

— Хорошо. Можете брать оружие, — вздохнул он.

Знакомые до малейших царапинок изгибы СВД всё-таки чуть подрагивали в Таниных руках. Потому что она знала: он смотрит. Он смотрит внимательно, пристально, он готов поймать её на самой маленькой ошибке, он проверяет, правда ли она смогла стать солдатом или так и осталась маленькой глупой девочкой.

Поэтому по команде «приготовиться к стрельбе» она сделала всё как обычно.

Приготовиться. В самом начале Таня думала, что выключить все мысли, как твердил им Сидорчук, невозможно, но она научилась. Это так просто, будто щёлкаешь переключателем. Просто щёлк — и в голове ничего нет; ты вся обращаешься в слух, чтобы не пропустить следующую команду, и в зрение. Ты видишь только красную середину мишени, нарисованной на лбу головной фигуры, и в мгновение для тебя перестаёт существовать и Машка, пыхтящая сбоку, и Сидорчук, и какой-то там Калужный, и полигон, и ты сама. Есть только мишень и патрон в твоей винтовке.

Есть только враг. Все проблемы, неудачи, тревоги и переживания исчезают, уступая место одному-единственному желанию — убить его.

Таня не помнила, как давно в первый раз испытала это чувство — жажду убить. Кажется, оно было с ней всю её жизнь.

Она стреляла, как и обычно, стараясь не думать, а инстинктами чувствовать: сейчас, именно на этом выдохе, на этом ударе сердца, в этом положении и ни миллиметром правее или левее.

— Прекратить огонь! Отстреляли по десять?

И это странное чувство, приходящее каждый раз после стрельб: будто бы всё вокруг — это не её и не с ней. Кто такой Сидорчук, кто такой Калужный, что это за место? Ведь была она, снайпер Соловьёва, патрон в снайперской винтовке и враг. Несколько секунд Таня оглядывалась, прислушивалась, легонько трясла головой, прогоняя прочно отпечатавшуюся в мозгу картинку: голову противника с мишенью на ней.

— Так точно, товарищ подполковник, — ответила она почти одновременно с Машкой, обернулась к Широковой, лежащей справа, и увидела Калужного. Он стоял и смотрел вдаль, облокотившись о стену.

— Оружие к осмотру. А вы, лейтенант, сняли бы нам мишени.

Спустя несколько минут, осмотрев и забрав СВД, Сидорчук уже рассматривал мишени, принесённые Калужным. Стоило Сидорчуку бросить взгляд на продырявленные листы бумаги, как он вздохнул и принялся обводить маркером пулевые отверстия.

Таня тут же встревожилась и почувствовала, как потеют ладони. Плохо? Семёрки? Чёрт, наверное, потому что разе на пятом у неё чуть дрогнуло левое плечо, а на седьмом она слишком глубоко, судорожно вдохнула, и наверняка это всё повлияло на меткость. Калужный, встав рядом с ними и скрестив руки на груди, тоже, казалось, ждал результатов. Машка кусала губы.

Сидорчук обернулся к ним, зажав в руках оба листа.

— Ну, лейтенант, отгадаете, где чей? — усмехнулся он.

На одной из мишеней было выбито порядка восьмидесяти-девяноста, если считать наскоро, на другой — около пятидесяти.

— Можете даже не гадать, вот Широковой, — Сидорчук указал на мишень послабее. — Ну-ну, нюни не распускай, не люблю этого, сама знаешь. Нормально, нормально, — добавил он, когда Машка жалобно сморщилась, видимо готовясь заныть.

— Да товарищ подполковник, я же всё делаю, что вы мне говорите, я стараюсь, — всхлипнула она.

— Не ной, говорят тебе. Может, аккуратненькую дырочку на лбу не сделаешь, но в голову попадёшь, а там уже всё равно куда, — мрачновато проговорил Калужный.

— Вот-вот. А аккуратненькой дырочки они и не заслуживают. Так что если череп ему снесёшь, никто тебя ругать не будет, — улыбнулся Сидорчук и обратился к Тане: — Видишь? Одна шестёрка. Потому что к концу снова зацеливать пошла. Я же тебе говорил, меньше думай. Ну, молодец, молодец, за тебя я не боюсь, иди отдыхай. Ну а с тобой, красавица моя, мы ещё посидим, а? — он потрепал Машку по плечу, и та жалобно скривилась, но кивнула.

— Так разрешите идти, товарищ подполковник?

— Иди, иди. Хотя постой, — Таня обернулась уже в дверях. — Лейтенант, проводите её, если не сложно, уже десятый час. Широкову я сам доведу.

— Есть, — кажется, ответил Калужный, но Таня уже выскочила в прихожую, быстро-быстро надевая бушлат. Правда, подрагивающие пальцы почти не слушались, и пуговицы застёгивались с трудом. Быстрей. Может быть, ей ещё удастся избежать ночной прогулки вместе с Калужным.

Потому что ей просто нужно время, чтобы обдумать всё это. Чтобы свыкнуться с мыслью, что он здесь, он стоял совсем рядом с ней, что она завизжала, как только увидела его. Ей нужно понять, что он здесь делает и зачем приехал. И что теперь, как теперь-то? Если раньше она черпала мужество в полном разрыве с внешним миром, то откуда брать силы сейчас, когда вот он, самый главный кусок этого внешнего мира, перед ней и смотрит так тяжело, так внимательно?

— Не хочешь подождать? — голос прямо за спиной, и она вздрогнула, хотя и знала, что он должен был прийти. Только в этот момент Таня поняла: она слышит его голос, обращённый к ней, впервые за два с половиной месяца. Так непривычно, что она ещё раз вздрогнула, чувствуя мурашки на спине, и завернулась в бушлат поплотнее. Обернулась.

— Вы можете остаться. Я и сама дойду.

— Я провожу.

Усталость. Сколько же её в нём?

Только в этот момент Таня задалась вопросом: что с ним было? Что случилось в эти два месяца? Как он жил? Затянулись ли его раны, нанесённые войной? Видит ли он до сих пор кошмары? Жива ли, здорова Мия? Что с его отцом? Что вообще с ним, с Ан-тоном? О чём он думал, что он делал так долго без неё?

Конечно, ни один из этих вопросов она не задала. Просто вышла в открытую им дверь, поглубже вдохнула ночной воздух, заложила руки в карманы и пошла по глинистой дороге, всматриваясь в звёздное небо. Калужный догнал её и пошёл рядом.

Калужный… До чего звучит глупо. Будто кличка какая-то. Таня искоса взглянула на тёмный силуэт слева и без труда увидела — почувствовала, — как он устал и не выспался, как мучился чем-то, как задавал себе какие-то вопросы и не мог найти на них ответ. Нет, Калужный — это совсем как кличка. Ан-тон звучит получше.

Ночной ветер запел в сосновых ветвях, будто одобряя её.

Наверное, Антон услышал её мысли. Понял, что она увидела, не глазами, а сердцем, всего его. Потому что другого объяснения тому, что он сказал, Таня не находила. Он быстро взглянул на неё.

— Ну?

— Что? — испуганно переспросила она.

— Как твои дела, снайпер? — спросил он и улыбнулся краешком рта.

До его приезда она думала, что очень счастлива. А сейчас Тане почему-то показалось, что всё это время она жила без чего-то очень-очень важного.