Обсидиановый храм (ЛП) - Чайлд Линкольн - Страница 70

Отослав медсестру, Пендергаст вызвал главу службы безопасности госпиталя. Тот заявил, что работу по проверке всех записей с камер видеонаблюдения еще не завершили. Однако примечательным было то, что его люди получили множество изображений доктора Лейланда пересекающего приемное отделение больницы, входящего в раздевалку для врачей и в другие зоны, но при этом не нашлось никаких записей того, как он покинул здание больницы. У видеотехника не нашлось оправданий этому феномену.

Пендергаст попросил показать изображение доктора Лейланда, и глава службы безопасности предоставил агенту зернистое изображение, полученное с одного из стоп-кадров. Пендергаст и Лонгстрит некоторое время молча изучали снимок: темноволосый мужчина с легкой проседью и немного пухловатыми щеками.

— Внешне он совсем не похож на типичного серийного убийцу, — заметил Лонгстрит. — Тем не менее, в нем есть что-то знакомое.

— Так и есть, — пробормотал Пендергаст.

Наконец, он вызвал главного криминалиста. Его наблюдение оказалось весьма занимательным: изначальной целью являлась именно пожилая женщина, несчастного доктора же постигла участь случайной жертвы, поскольку он совершил роковую ошибку и вошел в палату.

— Как вы можете быть в этом уверены? — спросил Пендергаст.

— По анализу капель крови, — сказал криминалист. — Нижние поверхности стен, кровать и контрольное оборудование покрыты брызгами артериальной крови доктора Грабена. Но они, по большей части оказались, скрыты кровью миссис Монтойи.

— Это не имеет никакого смысла, — заметил Лонгстрит. — Если бы Лейланда прервали во время того, как он зверски убивал Монтойю, вы бы обнаружили, что анализ брызг крови показал бы прямо противоположное.

— Именно, — сказал эксперт. — И кое-что еще: на стенах гораздо меньше крови миссис Монтойи, чем крови доктора Грабена.

Пендергаст задумался.

— Спасибо, — сказал он, наконец, криминалисту. — Ваши наблюдения оказались весьма полезны.

Когда мужчина вышел из комнаты, Лонгстрит повернулся к Пендергасту.

— Хорошо. Я признаю, что это та еще головоломка. Как этот доктор Лейланд вышел из больницы, не будучи замеченным? И зачем он совершил это жестокое двойное убийство, изрезав в клочья двух невинных людей? Но, что еще более важно: каков твой интерес по всем этом?

— Все вопросы превосходны. Как ты смотришь на то, чтобы устроить осмотр тел?

— Ты имеешь в виду в морге? Конечно, я незамедлительно сделаю несколько телефонных звонков. Здесь, во Флориде они не держат тела слишком долго, — Лонгстрит нахмурился. — Подожди... ты же не думаешь, что...

Пендергаст приподнял брови, словно ожидая продолжения фразы, но Лонгстрит покачал головой.

— Нет. Это не имеет смысла.

— Да, я так и думаю, и, да, это было бы совершенно бессмысленно. Единственное, что меня, собственно, интересует: совершенно необычный и необъяснимый способ этих убийств. И снимок доктора Лейланда. Я надеюсь, что осмотр тел поможет пролить свет на это дело, — Пендергаст указал на карман Лонгстрита, в котором лежал сотовый телефон. — Итак, Говард, чего ты ждешь? Ты же сам заметил, что вопрос времени здесь имеет существенное значение.

53

С тех пор, как Констанс закрылась в своих покоях, прошло двадцать четыре часа — двадцать четыре часа абсолютной тишины. Только редкий шум воды и звук ее легких шагов по полу заверяли Диогена, что, по крайней мере, она все еще жива. Она не выходила из своих апартаментов, даже чтобы поесть. Накануне поздно вечером он подошел к двери и тихо постучал, принеся ей поднос с едой: самые изысканные сладости и фуа-гра в красном вине. Но Констанс не дала себе труда ответить на его стук, и тогда он наклонился к двери и прошептал, что он принес для нее обед. Из комнаты до него донесся очень странный шепот, поразивший его безумным тембром и тем, что он раздался настолько близко:

— Убирайся... вон... сейчас же.

Теперь, когда наступил уже следующий вечер, Диоген сидел в библиотеке без дела, сжимая руками подлокотники кресла. Он не мог сосредоточиться, не мог читать, ему не хотелось слушать музыку, он не мог даже здраво мыслить. Что она делала в своих покоях? Подействовал ли эликсир? Вдруг он совершил еще одну ошибку, несмотря на маниакальную тщательность, с которой разработал новый состав? Ее психическое состояние всегда носило довольно неустойчивый характер. Неужели она, в конце концов, сошла с ума?

Диогену необходимо было взять себя в руки и положить конец этой болезненной задумчивости. И у него было для этого подходящее место — его храм медитации. Обсидиановый храм. Он почти бегом направился к заднему выходу, спустился по лестнице и поспешил по песчаной тропе, которая вывела его к блефу. Спустя несколько мгновений он уже ступил на марискус. Обогнув блеф, за дюной он увидел свой храм, позолоченный светом полуденного солнца и манящий его своей уединенностью. Открыв дверь и войдя внутрь, Диоген, шатаясь, направился к стоящему в центре комнаты черному кожаному дивану, на который он лег — измученный и вспотевший.

Магия этого места почти сразу начала действовать на него. Он почувствовал прохладу и умиротворение, растворившись в сером спокойствии рассеянного монохромного света. Он наполовину прикрыл глаза и — да — смог почти что увидеть — буквально краешком глаза — небольшие блики цвета, похожие на мимолетные пятна радуги от вращающегося осколка хрусталя.

Да, так было намного лучше. Констанс, в конце концов, выйдет из своих покоев — потребность в еде возьмет свое. И тогда он справится со всем, что бы ни произошло, включит на полную мощность свое обаяние и постарается, как никогда раньше, удержать ее на этом острове, заставит ее полюбить его настолько же сильно, насколько он любит ее. Диоген зашел уже слишком далеко и не мог теперь потерпеть неудачу.

Некоторое время спустя его дыхание замедлилось и нормализовалось, и вокруг него воцарился мир. Солнце начало клониться к закату, и одна сторона храма стала переливаться перламутровым светом, а другая осталась в тени и сохранила свою темноту и таинственность.

Удобно вытянувшись на длинном диване, покрытом мягкой кожей, Диоген напомнил себе, что взаимодействие с Констанс Грин действительно было похоже на приручение дикого животного. Он не мог — не должен был — давить на нее или пытаться навязать ей свои желания. Она должна была выйти из своих комнат по собственной воле. И тогда он увидит, сработало ли снадобье. Он чувствовал уверенность в том, что, как только она ощутит его сильное воздействие, у нее изменится взгляд на эту жизнь. И он надеялся и молился богам, чтобы это ее новое мировоззрение все еще включало его.

Внезапно мимо панелей обсидианового стекла пробежала неясная тень. Кто-то только что прошел мимо. И вот он снова вернулся: расплывчатый силуэт, медленно направляющийся к двери. Это не Гурумарра — вход на эту часть острова был ему запрещен. Кто бы это ни был, он стоял с противоположной стороны двери, выжидая.

Диоген застыл в неподвижности почти на минуту, а затем его душу отчего-то охватил леденящий ужас, когда ручка двери медленно повернулась, и в дверном проеме появился силуэт…

Там, в обрамлении ослепительного света заходящего солнца, стояла Констанс.

Он не мог оторвать от нее взгляд, в то время как она спокойно смотрела на него. Диоген поднялся на ноги. Констанс явно преобразилась, совершенно изменившись: сильная, сияющая, лучащаяся здоровьем и энергией. На ней было надето одно из старомодных платьев, которые она привезла из Нью-Йорка.

Когда она вошла в храм и закрыла за собой дверь, Диоген увидел, как ее бледные руки потянулись и расстегнули лиф платья. Это было похоже на сон, и Диоген наблюдал за ней, словно загипнотизированный. Медленно, один за другим она расстегнула все крючки, а затем выскользнула из рукавов. Несколько мгновений она удерживала платье, а затем отпустила руки, позволив ему упасть на пол.