Сапоги — лицо офицера - Кондырев Виктор Леонидович - Страница 17

— Ну да, а армия будет спокойно наблюдать. Давайте, мол, ребята, этого за яйца повесьте, а туда бензинчику подлейте, — сказал Гранин.

— Да даже не в армии дело! — загорячился вдруг тихоня Фишнер. — Допустим даже, что этот блядский взрыв недовольства произойдет! Кто эти народные массы? Колхозники, шахтеры или почтальоны? Это же полстраны нужно перестрелять! Что вы думаете, все эти профессиональные дармоеды и бездельники, все эти инструкторы горкомов и инспекторы из обкомов, пропагандисты, агитаторы и массовики-затейники будут спокойно ожидать, пока их прогонят? Или просто члены партии, которые поближе к кормушкам? Да это же миллионы пышущих здоровьем мужиков! Попробуй их разгони! Да каждый из них отца своего зарежет, лишь бы не лишиться летних путевок и сидения в президиуме в рабочее время! Взрыв народного возмущения! Только эти долбоебы из Пекина и могут мечтать об этом!

— Да что там говорить! — сказал Казаков. — Они думают, что мы только и ждем этого взрыва, уссыкаемся от нетерпения… Погнали еще по одной!

Фишнер выключил транзистор…

— Зайди ко мне на минутку, Казаков! Поговорим насчет автомата, — громко, на весь штаб, сказал старший лейтенант Светлов, «Молчи-молчи», начальник Особого отдела.

В небольшом кабинете было не по-военному уютно. Шторы на окнах, старенький диванчик, цветок в горшке. В углу на табурете небольшой сейф. На чистом письменном столе два стакана, набитые десятками безукоризненно отточенных карандашей.

— Я тоже ломаю голову, кто мог это сделать? Не представляешь себе? Конечно, такое представить трудно, это чистейшее вредительство.

Старший лейтенант вынул из стола карандаш и начал его затачивать.

— Все это ерунда, мол, охотники на косуль с Калашниковыми ходят. Тут, знаешь, определенная часть населения вооружается совсем для другой цели. А наши солдаты иногда с ними пособничают… Может, Сон это сделал?

— Да что вы, он же в карауле на угольном складе был!

— Может, Студенников?

— Нет, что он, дурак, в своем карауле?

— Вот мы все говорим, говорим о бдительности, а как заходит вопрос о том, чтобы проанализировать действия своего подчиненного или товарища, так сразу отмахиваемся, что ты, он-то тут ни при чем… Это наша общая беда. Бдительность теряем… Казалось бы, пустяки, разговоры за бутылкой, обсуждение случайно услышанной враждебной передачи… Но на деле за этим кроется нечто большее… И иногда только мы способны правильно в этом разобраться, дать политическую оценку… При условии, конечно, тесной связи с людьми… Если есть желание помочь органам… В этом деле с автоматом я разберусь, найду концы. А тебя прошу, если что, на твой взгляд, покажется странным или просто необычным, ты понимаешь, ты человек грамотный… Прошу, заходи без стеснения, всегда буду рад. Дружба с нами никому не вредит…

Улыбнулся и добавил:

— Наша контора может быть полезна не только в армии! Ну, будем считать, знакомство состоялось! Не забывай о моей просьбе, Казаков. Иди, служи!

Фактор внезапности

Наводчик второго расчета надрывно кашлял, дергаясь и широко раскрывая рот. Над ним стоял капитан Кушник, вокруг кровати сгрудились батарейцы, серьезные и притихшие.

— Его надо в медсанбат, — говорили. — Смотрите, товарищ капитан, он же болен. Он всю батарею гриппом заразит.

Капитан Кушник, некрасивый человек с глубоко сидящими глазами, самый глупый и безобидный из командиров батарей, принимать решение не торопился. Он еще раз потрогал лоб больного.

— Температуры нет… В госпитале не примут, раз нет температуры… Начальник госпиталя приказал гнать всех на хер, у кого нет температуры… А температуры у него нет, твою гроба мать!

Солдаты зашумели. Коновалы в этом медсанбате, они и лечить не умеют. Какая очередь к доктору каждое утро! Хорошо, если попадешь к медику-лейтенанту, тот и лекарство может дать. А если сам майор на приеме, так тот только насмехается, нарисует зеленкой крест на животе и иди в казарму, здоров, на тебе дрова возить можно! Он только температуру признает, чтоб сачки не ходили, а госпиталь все равно набит придурками, фельдшера своих знакомых устраивают… А на фурункулы и не смотрит, никто из-за них шею повернуть не может.

— Тихо, салаги, раскричались тут! — прикрикнул Кушник. — Можно, конечно, потереть ему перцем подмышкой, сделать температуру… Да где его взять? Тоже не выход, растуды твою деда медного мать, майор унюхает, еще на губу его упечет… А в пятницу на боевые стрельбы едем, в рот тебе, чтоб голова не шаталась… Оверьянов приказал, чтоб весь личный состав на все сто процентов выезжал, все дурные и больные, никого не оставлять в казарме. Что ж делать, твою в милую душу мать?

Все обрадовались, вот это новость, на стрельбы, хоть вырвемся на пару недель из этой вонючей Ледяной!..

Три батареи, почти три десятка машин, с зажженными фарами, осторожно продвигались по узкой дороге между сопками.

Майор Оверьянов беспрерывно высовывался из кабины, оглядывал длинную колонну. Хоть бы доехали без происшествий, беспокоился, водители еще ни разу за руль не садились, хоть бы доехали. Он строго следил за скоростью, не больше тридцати километров в час…

В восемь утра Оверьянов торжественным и тихим голосом объявил тревогу минометным батареям. Он был несколько разочарован отсутствием фактора внезапности, хотя предупредил офицеров, чтоб не болтали в казармах об учениях. В полвосьмого батареи были уже одеты для дальней дороги, матрацы увязаны, большие треугольные футляры с дальномерами сложены у дверей.

Сейчас, по тревоге, водители побежали в парк заводить машины. Длинные цепочки артиллеристов, навьюченных матрацами, с вещмешками, автоматами и противогазами, с висящими на груди прицелами, буссолями и треногами потянулись к автопарку. Все было уложено заранее, и командиры батарей, с легким сердцем оставив своих лейтенантов командовать погрузкой, хлопотали возле автомашин.

На заводку давалось сорок пять минут, и норматив этот вызывал горькие насмешки дальневосточников.

Ах, мечтали все, пригласить бы этих мыслителей из Министерства обороны, придумавших эту смешную цифру, да пригрозить им переводом в Читу, если они не заведут машину за это время. Операция эта требовала много труда, искусства и удачливости.

Шоферы лежали в снегу под машинами, держа в руках пылающие факелы, отогревали дифференциалы и коробки передач. Солдаты таскали из бокса канистры с горячей водой, лили ее в радиатор, каждый раз сливая. Политое бензином горящее тряпье лежало на блоке цилиндров. Притащили аккумуляторы, их снимали с машин и прятали от мороза. Офицеры громко кричали никем не слушаемые советы.

— Что за дурость такая! — орал, бегая между машинами, лейтенант Петров. — Неужели нельзя залить антифриз! Как ее заведешь, если она три месяца простояла на сорокаградусном морозе!

— Учили тебя, учили, а толку нету! — раздраженно кричал капитан Синюк. — Напасешься ты на всех антифризу! Да еще есть дураки, которые пьют его, а потом кровью харкают!

В половине десятого дальний в ряду ГАЗ-66 взвыл и завелся. На лице комбата Кушника была написана великая гордость. Сразу же набросили трос, прицепили соседнюю машину. На прицепе, с некрутящимися колесами, она проехала несколько метров и завелась. Батарея первого батальона ликовала.

Через полчаса моторы всех автомобилей ровно урчали.

Возле штаба колонна остановилась. Оверьянов побежал доложить командиру полка. Тот вышел без шинели, сказать напутственное слово.

— Ну, как говорят, с Богом, артиллеристы! Все-таки первые боевые стрельбы, это событие для солдата! Да и для ваших командиров тоже. Чтоб все прошло без сучка, без задоринки! От вас зависит, как все будет. А то у нас как? Сами же создаем трудности, а потом успешно преодолеваем! Водители, слышите, осторожно на дорогах, не поубивайте мне славных минометчиков! Давай, Оверьянов, командуй по машинам!

Колонна тронулась. Солдаты, зарывшись в матрацах, с веселым смехом открывали тушенку из неприкосновенного запаса…