Мальчик у моря - Дубов Николай Иванович - Страница 50

— Лучше не подходите! — побелевшими губами сказал Антон,

Он совершал непоправимое, ужасался этому и не мог сделать иначе. Он хорошо помнил запрет дяди Феди — ни в коем случае не давать команду «фасе!», но знал, что, если брюхтей полезет драться, он эту команду даст, а что произойдет тогда — об этом даже страшно было подумать…

— Ты… ты…

Больше Степан Степанович не мог произнести ни слова, Но и этого было достаточно: верхняя губа Боя поднялась, обнажая вершковые клыки, Степан Степанович задыхался от ярости, кулаки его тряслись, но он не двигался. Он вдруг понял, что ничего не может сделать. Будь он у себя в кабинете, за столом, где кнопка звонка к секретарше, телефон, он бы закричал, позвонил куда следует, и все немедленно было бы сделано… Но не было ни кабинета, ни секретарши, ни телефона. У него не было никаких атрибутов власти, никаких средств ее проявить и никаких возможностей показать, что он этой властью обладает. Он был один. И он был голый. На нем не было ничего, кроме трусов, и Степан Степанович впервые понял, какой у него большой, мягкий и совершенно беззащитный живот. А напротив стоял какой-то сопливый мальчишка, он не знал, кто такой Степан Степанович, поэтому нисколько не боялся его, и Степан Степанович не мог мальчишку вздуть, потому что рядом с ним гнусный черный зверь скалил вершковые клыки. Зверю наплевать на должность Степана Степановича, его авторитет, он в любую секунду может броситься и впиться своими клыками в горло, ляжки Степана Степановича, его жирную грудь или в живот. Степан Степанович с ужасом понял, что это не только нестерпимо само по себе, он не только беспомощен и беззащитен, он смешон и — что самое скверное — за спиной стоят свидетели его неслыханного и смешного унижения — Марья Ивановна и шофер. Жена будет молчать, но шофер… У шоферни языки как на подбор. Кого хочешь просмеют. Этот — тихоня, но все они хороши. Уж он прославит, раззвонит…

Сколько он стоял так: час, три, бесконечные солнечные сутки? Или всего три секунды? Время исчезло, остались только злобно оскаленные клыки, и Степан Степанович не мог отвести от них взгляда, даже обернуться, позвать на помощь.

По ушам хлестнул пронзительный визг, хлопнула дверца машины. Уже из этого надежного укрытия Марья Ивановна закричала шоферу:

— Леня! Что ж ты стоишь и смотришь?!

Шофер положил нож в карман, перехватил палку поудобнее и направился выручать своего начальника, но не слишком поспешно — размеры и собаки и клыков он оценил издали. Таких он никогда не видел, но знал — даже одна овчарка, играючи, справится и с тремя мужиками, если у них нет огнестрельного оружия. А у него была только легкая палка, вроде тросточки…

— Кыш! — сказал он. — Пшла, ну!

— Бросьте палку! — крикнул Антон.

Он опоздал. Бой взметнулся в прыжке, схватил палку возле самой руки шофера и, едва не опрокинув его, вырвал.

— Бой, ко мне! — отчаянно закричал Антон, ужасаясь того, что разразится дальше.

Бой вернулся к нему, бросил палку и снова оскалил клыки на чужих. Побледневший шофер улыбнулся кривой, пристыженной улыбкой.

— Ну ее к богу в рай! — сказал он. — Такая зверюга из кого хочешь душу вырвет. Что я, нанимался с собаками воевать? Мое дело машину водить…

Степан Степанович разъяренно посмотрел на него, сделал три попятных шажка, потом повернулся и, поглядывая через плечо, поспешил к своей одежде.

— Слышь, парень, уведи свою собаку, — сказал шофер. — Что ты, в самом деле, на людей такого черта натравливаешь?

— Я не натравливаю, — сказал Антон. — Не трогайте меня, он вас не тронет.

— Да кто тебя трогает?

— А чего этот брюхтей драться полез…

— Чш-ш… — сказал шофер, понижая голос. — Да ты знаешь, кто это такой?

— А мне наплевать, кто он там такой, — громко и уверенно сказал Антон. Победа была полной, теперь он не боялся никого и ничего. — Мне нужно, чтобы хлама после себя не оставляли…

Шофер оглянулся на пиршественную скатерть:

— Ну соберем, большое дело, подумаешь…

— Вот я и подожду, посмотрю, как вы соберете.

Степан Степанович кончил одеваться и сел на свое место рядом с водительским. Марья Ивановна «ни за что на свете» не хотела выйти из машины. Леня свернул в узел все оставшееся на скатерти, подал ей. Потом он сгреб бумаги и пустые консервные банки, запихал себе под сиденье, сел и завел мотор. Сунув кулаки в карманы, Антон вприщурку наблюдал.

«Козел» тронулся, но, поравнявшись с Антоном, по знаку Степана Степановича остановился. Степан Степанович был одет, и, хотя находился не в кабинете, а всего-навсего на переднем сиденье «козла», он уже не боялся. Вместе с этим сиденьем и штанами к нему вернулась уверенность в себе и непреклонная вера в то, что, как скажет он, Степан Степанович, так и будет.

— Ты чей? Откуда? — слегка приоткрыв дверцу, резко и властно спросил он. — Из села? Лесничества?

— А разве вам не все равно, чей я и откуда? — сказал Антон.

— Ничего, тебя найдут, не спрячешься.

Дверца захлопнулась, «козел» заковылял по кочкам к лесной дороге.

Юка ужасалась и восхищалась, Антон скромно сиял. До сих пор все его победы не выходили из круга сверстников и сводились к тому, что побежденный в принципиальном споре получал на одну-две зуботычины или затрещины больше. Здесь не сверстники — два здоровенных мужика. И, хотя до зуботычин и затрещин не дошло, они позорно сбежали. Испугались они, конечно, не Антона, а Боя, но это уже не так важно. Сам-то Антон не побоялся и не отступил, стало быть, он и победил… Подогреваемое восторгами Юки ликование распирало Антона, но он помнил назидания тети Симы о скромности, которая украшает человека, и напускал на себя небрежность и равнодушие. Эта поза плохо удавалась Антону, особенно когда Юка начала изображать в лицах бесславных героев недавнего столкновения. Тоненькая Юка так похоже изображала и толстяка и его жену, что оба смеялись до изнеможения и колотья за ушами. Бой тоже принял участие в веселой игре: разинув клыкастую пасть, тяжелым галопом носился вокруг них, рычал и всячески притворялся кровожадным зверем. Насмеявшись, они выкупались, почувствовали голод и, чтобы приготовить шашлык «по-царски», по способу Сергея Игнатьевича, пошли к скале, где были спрятаны Антоновы припасы. Разжигать костер не умели ни Антон, ни Юка, он разгорался плохо, дымил, оба по очереди раздували его, наперебой кашляли и чихали, но это нисколько не огорчало, а только смешило еще больше.

Все было хорошо и весело. День склонялся к вечеру, а вместе с ним должны кончиться все несчастья и напасти. Ружье у Митьки отберут, без ружья он и за версту побоится подойти, и тогда нечего будет бояться, незачем прятаться. Тогда можно по-настоящему организовать ребят, чтобы наблюдали за всякими дачниками и туристами и не допускали свинства.

Костер наконец разгорелся. Антон и Юка начали нанизывать кусочки сала на палочки и так увлеклись, что не заметили, как к ним подбежал мокрый Сашко с кепкой, полной воды. Не говоря ни слова, он перевернул ее над огнем, костер выстрелил клубом дыма и, пригасая, зашипел.

— Ты что, сдурел? — вскочил Антон.

— Заливай скорей! — проговорил запыхавшийся Сашко. — Надымили на весь лес… Сюда Митька идет!

— Как?!

— Потом!.. Бежать надо, ховаться… Скорей заливайте!

Через полминуты от костра осталась кучка мокрых черных головешек. Антон запихал в рюкзак оставшиеся продукты, Юка подобрала одеяло.

— Может, тебе показалось? — спросила она.

— Чего показалось? Я сам все слышал… Бежим, дорогой расскажу…

— Да куда же бежать?

— На Ганыкину греблю, больше некуда. Там сховаешься…

Они перебрались через реку и по прибрежной тропке побежали вдоль гранитного обрыва влево, вверх по течению Сокола.

Всю вторую половину дня Сашко околачивался неподалеку от сельсовета. Им руководил строгий расчет. Правление колхоза находилось рядом, отец обязательно должен подъехать к правлению, а с ним и Митька Казенный, если он вернется. Он, наверное, зайдет к председателю, и тогда сразу будет видно: отберет Иван Опанасович ружье или он сбрехал Сергею Игнатьевичу, ружье оставит у Митьки и, стало быть, Митьки нужно по-прежнему опасаться. Некоторое время он терзался сомнениями — все-таки подглядывать и подслушивать вроде нехорошо. Ну, а если для пользы дела? Особенно, если надо помочь товарищу? Разведчики, они же подглядывают и подслушивают, и никто не говорит, что это стыдно. Наоборот! А чем он не разведчик?.. Придумав такое оправдание, Сашко забыл о своих терзаниях и уже без всякого зазрения совести подслушивал и подглядывал. Услышал он не все, но и услышанного было достаточно, чтобы испугаться.