К М Станюкович (Очерк литературной деятельности) - Еремин М. П. - Страница 8

Сопоставление характеров, жизненных позиций двух братьев не ограничивается задачами обличения "удачливых" отступников вроде Николая и прославления таких самоотверженных подвижников, каким оказался Василий; в нем, в этом сопоставлении, есть не только констатация того, что случилось, но и вопрос: почему так случилось?

Иван Андреевич Вязников в молодости был причастен к оппозиционному движению (скорее всего к кружку петрашевцев), за что его в 1848 году и сослали "в места не столь отдаленные". Он и теперь, в семидесятые годы, не изменил своим молодым убеждениям - недаром губернские и столичные бюрократы называют его "старым нигилистом", а окрестные мужики "праведным барином". Детей своих он воспитал в духе гуманности и высоких преданий русского освободительного движения. И вот на старости лет он вопреки всем своим ожиданиям и надеждам должен был убедиться, что его любимец Николай изменил этим преданиям. Отцу было непонятно, как это могло случиться с его сыном, а перед читателем романа вопрос встает несколько иначе: почему, как говорится, при всех прочих равных условиях одни люди легко и непринужденно привыкают к порядкам несправедливого общественного строя и становятся уважаемыми членами этого общества, а другие не примиряются и борются за свержение этого строя борются даже тогда, когда понимают, что победа придет, может быть, только к людям следующих поколений?

Вопрос не такой простой, как может показаться на первый взгляд. Различия между правом и бесправием, справедливостью и несправедливостью, между рабством и свободой, если не осознают, то чувствуют все; а люди образованные или, как их со второй половины XIX века стали называть, интеллигенты имеют возможность осмыслить эти различия в их общем виде, теоретически. И все-таки многие из этого образованного меньшинства, многие интеллигенты сознательно выбирают как раз несправедливый строй. Значит, этот выбор предопределяется не только знанием и пониманием законов разума, законов человечности. "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала", - писал Радищев; и книгу свою он адресовал прежде всего тем, "кто состраждет... над бедствиями собратий своей..."*. Значит, кроме знания и понимания, нужно еще и сочувствие и сострадание угнетенному человеку.

______________

* А.Н.Радищев. Полн. собр. соч., т. 1, М.-Л., 1938, стр. 227.

Правда, бывает свободолюбие и только по рассудку, по логике - то есть свободолюбие чисто теоретическое, книжное; но оно часто оказывается односторонним и неустойчивым, а то и вовсе превращается в нечто противоположное. Книжные свободолюбцы, гуманисты-теоретики и сами человеческие страдания склонны рассматривать "в общем виде", суммарно; данное общество (в России второй половины XIX века речь шла о буржуазно-дворянском обществе), рассуждают они, несовершенно, несправедливо, его нужно радикально перестроить; а когда это будет сделано, то положение страдающих единиц изменится к лучшему само собой. Именно по такой схеме рассуждал Родион Романович Раскольников.

В периоды общественного подъема такие удобопонятные и радикальные теории приобретают особую привлекательность. В шестидесятые годы толпы Ситниковых и Кукшиных набросились на эти рецепты, как на последний крик моды. А модники ведь всегда спешат, чтобы не только не отстать от моды, а еще и забежать вперед и постараться уверить всех, что они-то и являются законодателями моды, то есть что не Базаровы, не Рахметовы, а именно они, Ситников вместе с Кукшиной, главные-то деятели и есть. Эти новые Репетиловы шумели, суетились, и у некоторых писателей сложилось впечатление, будто и все-то движение революционной молодежи не более как суета и пустопорожний шум; появились так называемые "антинигилистические" романы вроде "Взбаламученного моря" А.Писемского или "Панургова стада" Вс.Крестовского. Но страхи этих писателей оказались сильно преувеличенными: как только "нигилисты" по моде увидели, что за это увлечение приходится расплачиваться ссылкой или даже тюрьмой, они поспешно образумливались и вполне непринужденно возвращались на стезю благопорядочности.

О Николае Вязникове нельзя сказать, что он примкнул к радикальному студенческому движению лишь из желания не отстать от моды; определенную роль тут, конечно, сыграл и пример отца, хотя этот пример, конечно, не мог иметь решающего значения. Характер у Николая был совсем не такой, как у отца. Он был слишком склонен к самолюбованию: в студенческих кружках его говорливость и живость обращали на себя внимание, а сам он уже воображал себя великим оратором или знаменитым публицистом; у него была складная фигура и довольно приятное лицо, кокетничающие дамы бросали на него благосклонные взоры, а сам себе он казался неотразимым красавцем. Что бы Николай ни делал, он больше всего заботился о собственном успехе. Когда он обличал Бежецкого за то, что тот "присмирел" и поступил на место с огромным жалованием, когда возмущался, что "бог Ваала стал кумиром" для многих его сверстников, он больше всего заботился о том, достаточно ли восхищены слушатели его благородством и красноречием.

Во взбунтовавшемся Залесье это свойство его характера обнаружилось особенно выпукло. "Теоретически он, пожалуй, и любил народ, - замечает Станюкович, - но все эти грубые лица, этот запах земли, навоза и пота были чужды ему, даже неприятны..." Но самое-то для него существенное состояло даже и не в дурных запахах, а в том, "что всем этим мужикам нет до него никакого дела". Он и в этой ситуации хотел быть в центре восхищенного внимания, а раз этого не оказалось, то от "теоретической" любви к народу освободиться было нетрудно, и Николай, естественно, стал искать успеха, славы, богатства в той части общества, которую он "теоретически" же так недавно и так решительно осуждал.

Николая Станюкович писал тщательно, с многими уточняющими подробностями и обстоятельствами; он его сопоставил и с Лаврентьевым и с Прокофьевым-Мирзоевым, пространно рассказал о его отношениях с Леночкой и с Ниной Ратыновой - и все это ради того, чтобы как можно отчетливее прочертить кривую его падения. Но читая роман, все больше и больше убеждаешься, что в этом падении, можно сказать, не хватает катастрофичности - как будто упало нечто не имеющее собственного веса. К Николаю не испытываешь ни настоящей ненависти, хотя он совершил не одну подлость, ни жалости, а ведь пропал, в сущности, неплохой человек.

Совсем иное впечатление производит образ другого брата - Василия. На первых порах можно подумать, что для этого заведомого праведника Станюкович просто не нашел подходящих красок. Вася в отличие от своего старшего брата не умеет показать себя, он, как сказали бы модники наших дней, "не смотрится". Рассказы о том, как он дружит с мужиками, как учится косить, тоже не вносят в эту фигуру чего-то реально-ощутимого, жизненно достоверного. Читатель уже готов заключить, что это наспех олицетворенный тезис о возможности положительного героя. Но вот мы дочитались до эпизода, в котором повествуется о том, как Вася пришел к Кузьме Кривошейнову, чтобы убедить (или упросить) его простить или хотя бы отсрочить залесским мужикам их долг. В его почти бессвязной речи, в крайнем его смущении раскрывается детская наивность и покоряющая искренность; вы чувствуете, что для него страдания тех, за кого он просит, больнее и ужаснее, чем его собственные, ведь ясно же, что за себя и для себя он просить не пошел бы. Здесь перед нами трепещет девственно чистая душа, для которой, по вещему слову Некрасова, "зрелище бедствий народных невыносимо...". И как раз в этом источник силы личности Василия Вязникова.

Да, проповедь Васи наивна, его протестующий порыв во время экзекуции в Залесье донкихотски бессилен и почти нелеп; его приготовления к более осознанной деятельности оборваны смертью; но было бы ошибочно думать, что жизнь его прошла бесплодно. Именно Вася, его поведение вносят в роман ободряющее светлое начало. Кузька-живодер попробовал разговаривать с ним снисходительно-иронически, но чутье хищника подсказало ему, что этот наивный юнец для него, Кузьки, опаснее всех врагов. Васю ни запугать, ни подкупить, ни совратить соблазнами мира сего нельзя; его можно сослать, заключить в тюремный каземат, но это не заставит его отступиться от своих убеждений, потому что они вдохновлены братской любовью к людям.