Янтарная комната (ЛП) - Конзалик Хайнц - Страница 6

— Я знаю, — Зиновьев с нетерпением посмотрел на дверь. Где водка и еда? Это же не так сложно, принести что-нибудь съестное. — Я разговаривал об этом с маршалом Жуковым. Ему нужны люди, чтобы стрелять, а не спасать произведения искусства. Возможно, он прав, наверняка прав. Надо выстоять и отразить нападение немцев.

— Точно так же говорил отец Николая. — Яна справилась со слабостью, уже спокойно вдохнула и посмотрела на Зиновьева. — И тогда мы разработали план. Если немцы убьют Михаила Игоревича, некому станет присматривать за Янтарной комнатой. Кто всегда был бы рядом, сопровождал бы её в пути и не спускал глаз с немецких грабителей. Этим человеком могла бы стать только я... переодевшись немецкой медсестрой. Кто будет проверять медсестру? Я могла бы везде пройти, не вызывая подозрений. Таков и был наш план: я бы переждала продвижение немцев, укрывшись в землянке, а когда они уйдут дальше, пришла бы в Пушкин, как будто отстала от своей части. Потом вернулась бы к Янтарной комнате и не спускала с неё глаз. Это хороший план, товарищ генерал?

Она вздохнула и увидела, что ординарец принёс поднос с водкой, чаем и печеньем, а Ковалёв уже накрывает круглый стол в противоположном углу комнаты.

— Михаил Игоревич объяснил, что форму Красного креста и немецкую шинель добыл где-то под Лугой после нашего наступления. Потом мы поехали в лес, выкопали землянку, и я осталась там ждать. «Только четыре дня, Яночка, — сказал он мне, — а может, и меньше. Благослови тебя Господь, доченька. Если мы больше не увидимся, а Николай выживет в войне, будь ему хорошей женой. И никогда не упускай из виду Янтарную комнату, куда бы её ни увезли. Медсестра может везде пройти». Вот так всё и было, но потом меня обнаружил красноармеец Золотвин и отвёл к младшему лейтенанту Вехову. Он хотел расстрелять меня, как шпионку. — Яна окинула голодным взглядом накрытый стол. Чай дымился, а от выпечки пахло корицей и мёдом. Рот наполнился слюной. — Вы мне верите, товарищ генерал?

— Я вам верю, Яна. — Голос Зиновьева стал добрее и спокойнее. — Поешьте и выпейте немного, а потом расскажете про семью Вахтеров или Вахтеровских.

Так прошёл долгий день и долгая ночь. На следующее утро штаб дивизии тронулся в путь, а скромный дворец так и остался уныло стоять посреди парка. Колонны солдат спешно двинулись в сторону Ленинграда.

Яна на велосипеде вернулась в лес и опять спряталась в землянке.

Немецкие войска находились в девяти километрах.

Спецподразделение младшего лейтенанта Вехова, последняя надежда генерала Зиновьева, которому предстояло спасти хотя бы самые ценные части Янтарной комнаты, например, настенные панно, отправилось в Пушкин слишком поздно. Точнее сказать, младший лейтенант вообще не доехал до Пушкина. Восемь грузовиков с красными звёздами на бортах беззаботно въехали прямо к немецким войскам, навстречу Первой танковой дивизии.

Она стояла на окраине Пушкина. Самолёты бомбили дорогу, расчищая путь, и иногда попадали в большой зал Екатерининского дворца. От великолепного зала чудесной работы архитектора Растрелли больше ничего не осталось. Сильно пострадали и смежные помещения… Янтарная комната, защищённая от осколков деревянными панелями, сохранилась.

Увидев едущие навстречу немецкие танки, Вехов не думал ни о сопротивлении, ни о побеге. Приняв решение оставить машину со сломанной осью в лесу и отправить шпионку на грузовике с Золотвиным к генералу, он в глубине души ощутил, что для него война вот-вот закончится. У него было только одно горячее и искреннее желание: не попасть в руки СС. Рассказы о них вызывали ужас.

И вот это произошло, но лучше уж немецкий танк, а не СС. Вехов остановил колонну, вылез из кабины первого грузовика, остальные красноармейцы последовали примеру командира. Когда он поднял руки вверх, они поступили так же и остались стоять возле машин. На их лицах был написан страх, сердца колотились от неизвестности и надежды, что немцы будут обращаться с ними по-человечески, и они выживут в плену. Садисты и жестокие люди встречаются у каждого народа, но не все немцы такие.

— Ребята, — крикнул Вехов своим солдатам, вытянув руки к небу. — Кончилась для нас война. Ничего не поделаешь. Я бы охотно защищал вместе с вами Родину. Но это судьба, ребята. Против судьбы не попрешь. Сохраним хотя бы мужество в плену… мы всё-таки гвардейцы.

Рядом остановился первый немецкий танк, и Вехов с болью в груди подумал: «Сейчас они нас раздавят. Расплющат гусеницами. Может, броситься в лес? Они нас перестреляют, но всё же лучше, чем погибнуть под гусеницами».

Однако он остался стоять, сжав зубы и прищурив глаза. Когда надвигающаяся смерть с грохотом и скрежетом тормозов остановилась рядом и из люка высунулась голова командира, молодого лейтенанта, Вехов сделал глубокий вдох и ещё раз поблагодарил судьбу. «Спасибо, — сказал он беззвучно, — спасибо, судьба. Теперь я знаю, что чувствуешь, когда смотришь в глаза смерти. Я никогда этого не забуду, если выживу. Никогда».

Танкистам нет дела до пленных. Куда их девать? Взять с собой невозможно. Отправить назад под охраной нескольких солдат тоже нельзя — в экипаже танка нет лишних людей, каждый на своём месте и выполняет определённую задачу. Пока молодой лейтенант вылезал из башни, сзади подбежал какой-то штатский. Вехов посчитал его русским. Он был в кепке, мешковатом костюме, грубых ботинках и широкой синей рубахе навыпуск. Так наряжаются многие крестьяне по воскресеньям.

Вехов нахмурился и злобно посмотрел на соотечественника, но поднятые руки не опустил. Русский, которому было около шестидесяти лет, остановился в ожидании рядом с офицером. Немцы взяли его в качестве переводчика, потому что Степан Фёдорович Пивоянов — так его звали — понимал их язык. С 1927 по 1932 год он работал в одном имении в Восточной Пруссии и научился там не только говорить по-немецки, но и ругаться. Крестьяне Восточной Пруссии славились своей грубостью.

Вехов засопел и едва удержался от плевка в Пивоянова. Ведь тот сотрудничает с врагами, едет вместе с захватчиками, переводит, когда прикажут, предаёт Родину, братьев, матерей, отцов и сестёр только ради того, чтобы беззаботно жрать у немцев и, возможно, даже разжиться трофеями. Вот свинья! Предал всех. Вехов вспомнил о грязной шпионке из землянки и вздохнул.

— Ну, говори, крыса поганая, чего надо этому фашисту, — проворчал Вехов и посмотрел на лейтенанта так безобидно, как будто произнёс дружеское приветствие.

Лейтенант, конечно, ничего не понял, кроме одного слова — фашист. Это слово интернациональное. Он расставил ноги и сунул большие пальцы за ремень.

— Если он ещё раз произнесёт слово фашист, я засуну ему нос в задницу, — сказал лейтенант. — Давай, переведи!

Пивоянов выполнил приказ и перевёл эти слова на русский. Вехов разозлился, но сдержался.

— Переведи, — продолжил лейтенант. — Они теперь пленники и должны двигаться по дороге на юг. Немецкая пехота следует за нами в трёх километрах. У них и отметитесь. Убегать нет смысла, мы всё равно вас найдём. И не переодевайтесь в гражданскую одежду! Тогда вас примут за партизан и сразу расстреляют. А в форме, может, и выживете.

Пивянов старательно это перевёл. Вехов опустил руки и облизнул губы.

— А ты пойдешь с нами? — спросил он переводчика.

— Нет, я должен ехать с ними дальше.

— Жаль! Очень жаль! Мы бы тебя охотно повесили.

— Что он сказал? — подозрительно спросил молодой лейтенант.

— Он выполнит приказ, господин офицер. — Пивоянову вдруг захотелось побыстрее опять оказаться под защитой танкистов. — Его отряд пойдёт к вашей пехоте.

— Хорошо.

Офицер подал знак. Подошли трое танкистов с гранатами в руках. Вехов бесстрастно наблюдал, как они подняли капоты грузовиков, а потом быстро выпустили их и отскочили. Гранаты взорвались с глухим звуком. Капоты взлетели вверх, в воздухе закружились куски двигателей, а три машины загорелись. Солдаты Вехова бросились на землю и откатились на обочину. Седьмая машина горела с оглушительным треском, и на Вехова пыхнуло жаром.