Птица у твоего окна (СИ) - Гребёнкин Александр Тарасович - Страница 65

И вот лекция прочитана, и он, уставший, вздыхает, вытирает лоб платочком, усаживается на стул, окруженный стайкой студентов, чтобы неторопливо, обстоятельно ответить на вопросы. Зоя ждет, пока разойдется толпа. Она останется с ним один на один, и как добросовестный староста курса подойдет к нему, чтобы отметить отсутствующих, и как обычно, будет говорить сдержанно, коротко и сухо, не глядя ему в глаза, сама себя внутри, себя ругая за эту сухость…

И дома она вновь будет думать об этом человеке, о том, что же такое происходит с нею, какое волшебство, почему он так ее интересует. Будет думать, и одновременно, будет стараться не давать самой себе окончательного ответа, ибо чувствует, что признание будет страшным для нее. Она будет вновь, до позднего вечера сидеть в библиотеке, готовясь к семинарам, внутренне сердясь, что он так редко спрашивает ее, а ей так хочется порадовать его своими знаниями, доказать, какой громадный труд она проделала…

И будут еще вечера с подругами, и дискотеки, и вечная студенческая игра, шутливая и серьезная одновременно, переходящая во флирт. И она – суровая и активная, умная и неприступная, будет играть в них едва ли не первую скрипку, будет разбивать о себя юношеские сердца, которые уже начинают проникаться сознанием несокрушимости ее крепости, неприступности ее сердца. И все же судьбе будет угодно улыбнуться и одарить ее совсем иным…

***

Последний экзамен летней сессии – историю средних веков Зоя сдавала последней. В открытое окно веяло пряностью горячего липкого дня, постукивала в стекло жужжащая беспокойная муха, а Зоя, давно написавшая ответ на вопросы билета, сидела и перечитывала его, корректируя, ожидая, когда Павел Павлович допросит упрямого студента…

Он слушал Зою, казалось, рассеянно, отводя взор куда-то в сторону, вероятно думая о своем. Внезапно он прервал ее, сказав «спасибо, достаточно», и Зоя не выдержала и выпалила ему по всегдашней своей несдержанности:

– Ну почему вы так не любите, когда я вам рассказываю?

Он удивился, подняв свои красивые глаза от зачетки, в которой рука уже выводила «отлично» и даже поправил сползшие на нос очки:

– Почему вы так решили?

– Вы никогда не дослушиваете меня до конца, – сказала Зоя решительно. – Даже на семинарах вы меня вызываете крайне редко.

Он опешил и засуетился:

– Да помилуйте, я просто уверен, что вы все хорошо знаете.

Он еще больше удивился, когда заметил в ее глазах слезинку досады.

А Зоя говорила:

– А может я хочу вам рассказывать больше и больше, мне нравится вам рассказывать, а может я обожаю вас и ваш предмет. А вы – сухарь!

И Зоя, сама удивившись своей смелости, схватила свою зачетку, и сердито бросив «до свидания», понеслась на улицу.

Здесь, среди тополей, шелеста листвы и нарядных, улыбчивых людей, Зоин отчаянный гнев начал стихать. Осознав произошедшее, она покраснела, как пион.

«Что я наговорила Афанасьеву», – думала она, быстро шагая по тротуару, распугивая голубей. – «Как я могла?»

Она летела, забывшись, так быстро, что не замечала друзей и подруг, проходивших мимо и удивленно глядящих ей вслед, а ветерок подхватывал и кружил ее платьице, обнажая точеные загорелые ноги.

Придя в пустую квартиру (мама была на работе) Зоя долго не могла забыть происшедшее.

«Получается, что я нагрубила ему. Нужно пойти и обязательно извиниться», – думала она, и сама себя, ругая себя за тот страх, который стал появляться в ней и который отговаривал ее от этого шага. Но Зоя была упрямой и бесстрашной девушкой, всю жизнь стремившейся к преодолению чего-либо. И поэтому она решилась.

***

На работе Афанасьева не оказалось, была пятница, он взял отгул. Но Зоя не могла ждать до понедельника, это было выше ее сил.

Узнав адрес Афанасьева в деканате, куда Зоя имела вхождение как староста курса, она решила идти прямо к нему домой. Она и только она, со своей безрассудной смелостью и некоторой долей упрямства могла решиться на такой поступок, ибо никто не решился бы идти к преподавателю домой по такому, казалось бы, ничтожному поводу. Но Зое повод не казался пустяковым, она уважала Афанасьева и готова была держать ответ за свою резкость.

Шла она напряженная, взволнованная и единственное, что придавало ей уверенность, и было приятным, это то, что она надела новое платье, в котором чувствовала себя легкой и красивой.

В том дворе приятно пахло липами, густые кроны деревьев почти не пропускали света, лишь отдельные его полоски цеплялись за ветви, как струны о пальцы музыканта. Чирикая возились в луже воробьи. Мальчишки, построившие из песка крепость и расставив солдатиков, расстреливали их из маленькой пушечки, стрелявшей, видимо, сухим горохом.

На лавочках сидели бабуси, и Зоя смело спросила у них нужный подъезд. Поднявшись на этаж, вздохнула, и без колебаний нажала желтую кнопку звонка.

– Входите, открыто, – донесся из глубины квартиры голос, и Зоя, толкнув дверь, решительно вступила в полумрак, сразу обо что-то споткнувшись.

– Подождите, я зажгу свет, – и в прихожую метнулось светлое пятно рубашки. Вспыхнул мягкий свет, и Зоя, наконец, увидела Павла Павловича. Прежде чем он успел как-то отреагировать на ее приход, она выпалила:

– Ну и захаращено тут у вас!

– Это вы?!… Это так неожиданно! Я делал небольшую уборку и поставил сюда раскладушку, а это всего лишь маленький шкафчик для обуви. Так что извините. А вы проходите, пожалуйста, не стесняйтесь.

Зоя прошла в комнату, села на диван, положив рядом сумочку, оглядываясь вокруг. Потом вспомнив основную цель своего визита, сказала чеканным громким голосом:

– Пал Палыч! Я прошу вас прощения за резкие слова в ваш адрес, сказанные мною вчера. Я хочу сказать, что я уважаю вас, как знающего преподавателя, ученого, мастера своего дела и очень люблю ваши лекции. Я обидела вас несправедливо, это вырвалось у меня случайно и больше не повторится.

Афанасьев стоял как вкопанный, удивленный произошедшим. Лишенный солидного костюма и галстука, он в домашней обстановке сразу как-то похудел, помолодел, выглядел растерянно. Но тут же обрел себя и заговорил:

– Ну что вы, Калинова. Ну как можно? Какая обида? Я уже и забыл об этом вовсе. Вообще-то сейчас напряженная обстановка. Конец экзаменов, все уставшие, нервные… Обидных слов говорят много, конечно, да я не прислушиваюсь. Ко всему прислушиваться – жизни не хватит.

Зою немного огорчило что он забыл о том, что было вчера, но тут же, не сдержавшись, она спросила:

– Раз вас все ругают, значит, видимо, есть за что.

И тут же прикусила язык. Воистину: язык мой – враг мой!

– Выходит есть за что, – совсем не обиделся Афанасьев. – А бывает всякое… И по такому пустяковому поводу вы зашли ко мне, потратили драгоценное время…

– Ну, если вы считаете, что я забираю у вас время, то я, пожалуй, пойду, – вздохнув, сказала Зоя.

Но Павел Павлович тут же подскочил к ней:

– Ни в коем случае! Коль уж пришли – вы моя гостья. Никуда я вас не отпущу.

– То есть, как не отпустите? – поднялась со своего места Зоя.

– Сидите, сидите, я сейчас вам сварю вкуснейший кофе.

– Но я не хочу кофе, спасибо, – сказала Зоя. – Жара такая, а вы еще кофе напоить меня хотите! Видите, на мне новое платье, знаете, во что оно превратится, пока я доберусь домой. Хоть выжимай!

– Но должен же я вас чем-то угостить, – взмолился Афанасьев, пребывая в полной растерянности от такой непосредственной гостьи. – И все – таки, подождите. Вот можете посмотреть мои книги, я знаю, вы любите средневековье, а я сейчас.

И он исчез. А Зоя, действительно уже собиравшаяся уходить, после его слов передумала. Ей было приятно, что он помнит о ее любви к средневековью. Она полистала несколько книг. Издания были действительно интересные, а главное – редкие.

Зоя обратила внимание на обстановку вокруг. Женской руки здесь не было давно. Груды книг были навалены как попало, и все были в пыли. В общем, жилище было уютным, но захаращенное различными посторонними вещами: кипы журналов, разбросанная по стульям одежда, полусобранный велосипед…