Проклятие виселицы (ЛП) - Мейтленд Карен - Страница 30

Едва заметно усмехнувшись, Осборн обернулся к Рафаэлю. Похоже, он получал огромное удовольствие, бросая вызов леди Анне.

Рафаэль удручённо кивнул.

— Итак, умерший ребёнок также являлся крестьянином, а значит принадлежал поместью. Эта девушка не только умышленно убила собственного ребёнка, но причинила ущерб собственности поместья. Моей собственности, госпожа. Смерть паршивого младенца меня не особенно волнует, а вот потеря будущего работника — да, не говоря уж о поколениях крестьян, которых он мог бы породить. Я с полным основанием должен повесить её дважды — один раз за убийство и второй за воровство. И довольно на этом. Заберите эту девушку и заприте до утра.

Кто-то закричал. Элена не понимала, слышит ли она собственный вопль или крик матери. Ноги подкосились, и она без чувств свалилась на пол.

Девятый день новолуния, июнь 1211 года

Кое-кто называет их "колоколами покойника", ибо если смертный услышит звон колокольчика, он слышит собственный похоронный звон.

Лес с колокольчиками — это самое зачарованное место на земле, и смертные не должны входить в него в одиночестве, ведь в нем колдуют лесные феи. Ребенок, в одиночку собирающий колокольчики, исчезнет, и никто его больше не увидит. Взрослого заведут в чащу лесные жители, и он будет ходить кругами, не в силах выбраться из леса, пока не умрет от истощения, разве что кто-нибудь отыщет его и доведет до дома.

Есть одна невинная детская забава, ребятишки смеются и водят хороводы. Они поют: "Войди и выйди вон из колокольчика... Я твой хозяин". Им не следует играть в такие опасные игры настолько беспечно, ибо хозяин, которого они призывают, не кто иной, как сам король лесного народца, и он поведет их в веселом танце — туда, откуда нет возврата обратно в жизнь.

Травник Мандрагоры

Наказание 

Рафаэль крепко сжимал руку Элены, ей показалось, что хрустнула кость. Он тащил её к открытой железной решётке в полу подвала под Большим залом.

— Сюда, — он указал на шаткую деревянную лестницу, уходившую в глубину тёмной ямы. Он поднял повыше фонарь, освещая первые ступеньки.

Хотя солнце ещё не село, в дальнем углу подвала за бочками было уже совсем темно. Элена заглянула вниз. На дне ямы в два человеческих роста глубиной стоял бейлиф с короткой железной цепью в руках. Один конец цепи был прикреплён к стене, с другого свисал разомкнутый железный ошейник. Огонь фонаря осветил утоптанный земляной пол, покрытый грязной соломой, и стены, позеленевшие и осклизлые от сырости. В холодном влажном воздухе воняло гнилью, как из разрытой могилы. Элена задрожала и попыталась отодвинуться от ямы.

— Нет, пожалуйста, не отправляйте меня туда, прошу. — Она в отчаянии обернулась к Рафаэлю. — Вы же можете приковать меня здесь, в подвале.

— Чтобы ты сбежала? —ответил он. — Выбирай — либо ты сама спускаешься по этой лестнице, либо я сброшу тебя вниз. И уверяю тебя, лежать там с переломанными костями намного хуже.

Рафаэль удерживал её совсем близко к краю и легко мог сбросить вниз одним движением руки. Он тащил Элену сюда из Большого зала с такой яростью, что у неё не осталось сомнений — он так зол на неё, что готов столкнуть в яму. А в Зале ей казалось, что он на её стороне, и только он один ей ещё верит. Она не могла понять, почему и он теперь против неё. Поверил словам Джоан?

Шатаясь, Элена спустилась по лестнице и не стала сопротивляться, когда бейлиф толкнул её к стене и закрепил вокруг шеи железный ошейник.

— Ты остаёшься в хорошей компании, — бейлиф кивнул в сторону грубой каменной стены в глубине подвала. — За ней гниёт сэр Джерард. Можешь поболтать с его трупом — скоро и сама такой станешь.

Он с силой подёргал цепь, проверяя прочность, рванул ошейник так, что тот врезался в горло и Элена чуть не задохнулась.

— Только тебе не покоиться в свинцовом гробу. Осборн оставит твоё тело висеть в клетке, пока ты не сгниёшь до костей, а после их раздробят на куски и вышвырнут в болото. А я вот что скажу — туда тебе и дорога. На земле нет твари хуже, чем женщина, убивающая своё невинное дитя. Это против человеческой природы.

Удовлетворённый состоянием цепи, он взял фонарь и начал подниматься по лестнице.

— Умоляю, ради Бога, оставьте мне свет! — закричала Элена, вокруг которой сгущалась тень.

Бейлиф остановился наверху лестницы и засмеялся.

— Для чего тебе свет, девчонка? Тут и глядеть-то не на что, только крысы да призрак старичка Джерарда. Увидишь, когда он придёт за тобой.

Кулак Рафаэля мгновенно метнулся вперёд, как атакующая гадюка. Он схватил бейлифа за шиворот и чуть не зашвырнул обратно в яму.

— Для тебя — сэр Джерард, сукин ты сын. И чтобы я ни слова не слышал о призраке в присутствии её светлости.

Но через миг Раф протянул руку и вытащил бейлифа из подвала, как близкого друга.

— Идём, приятель, в Зале нас ждёт бутылка вина. Оставим эту убийцу с крысами. Может, нам повезёт, и они её прикончат, тогда не придётся завтра вешать.

Вдвоём они вытащили из люка лестницу. Железная решётка с грохотом захлопнулась, и Элена увидела, что они уходят и угасает свет их фонарей. Но, по крайней мере, они не захлопнули деревянную крышку люка, она бы не вынесла, если бы оказалась замурованной, как... как в гробу.

Элена понимала, что должна умереть, но всё же это казалось невозможным. Она не могла поверить в реальность происходящего. Пройдёт всего несколько часов, и она будет мертва, отправится в иной мир. И что её там ожидает? Мучения и пытки, как на картине с церковной стены, где беспомощных людей бросают в огонь, варят в котлах, отрывают руки и ноги или пронзают ножами. Элену мутило от ужаса. Нет, нет, она не станет думать об этом, не надо об этом думать.

Она свернулась на сгнившей сырой соломе в уголке крошечной кельи. Даже если бы не была прикована к стене, она всё равно прижималась бы к ней, твёрдой и надёжной, боясь неизвестности и темноты. Элена никогда не видела такого густого мрака, совершенно непроницаемого, как будто она ослепла. Она напряжённо прислушивалась к каждому шороху соломы, но не слышала ничего, кроме биения собственного сердца. Девушка изо всех сил старалась не думать о теле, лежавшем всего в каком-то футе от неё, за непрочными камнями. Услышит ли она скрип открывающейся крышки гроба?

Только вчера она готовила дома ужин для Атена, а теперь она здесь, и её собираются повесить. Нет, этого просто не может быть, она же невиновна. Как они не понимают, что она отдала ребёнка, только чтобы спасти? Они должны поверить. Гита вернётся ещё до утра, она скажет, что ребёнок жив. Она должна вернуться и всё рассказать, должна.

Элена подтянула коленки к подбородку, крепко обхватив руками, и откинула голову на стену за спиной. В груди, разрываемой молоком, которое больше никогда не будет пить её сын, пульсировала боль, такая сильная, что Элена едва терпела её. Она так устала. Она не спала всю прошлую ночь и сейчас хотела бы погрузиться в забвение сна. Но если уснуть — последние часы её жизни пройдут, как одно мгновение, и утро настанет раньше, чем она успеет к нему подготовиться. Если Элена сможет не спать, ей как-нибудь удастся растянуть эти часы, дать Гите время вернуться.

Нужно молиться. Она должна найти слова, которые спасут от адского пламени. Но Элена не помнила, что следует произносить перед смертью. А может, и никогда не знала. С тех пор как закрыты церкви, прошло уже три года, и она не могла припомнить ни слова из того, что проповедовали священники. Конечно, она всегда молилась как умела, о том, чего никогда не просят священники — пусть Атен меня любит. Но это были её собственные, неправильные слова, не латынь. Элена знала — только магические заклинания священников имеют силу спасать от ада.

Пресвятая Дева, Матерь Божия, спаси меня. Но Мария была доброй матерью, она не видела снов, где убивает сына. Может, Элена отвратительна ей, как и собственной матери? И Пресвятая Дева не станет её слушать, потому что в душе она — убийца? Как говорил ей когда-то деревенский священник , думать о том, как что-то делаешь, такой же грех, как и на самом деле это совершить. Она убила своего ребёнка, потому что снова и снова представляла, как убивает. Она виновна. Она держала ребёнка, болтающегося в руках как мёртвый кролик. Алая кровь капала с рук на белую ткань. Крупные капли расплывались, сливаясь друг с другом, пока белый цвет совсем не исчез. Теперь ткань стала красной, словно боярышник, как будто всегда была такой. Её гнев утекал вместе с каплями крови, и глядя на крошечное тело, она уже была не в силах поверить, что сделала это. Она не верит, что сделала. Знает, что должна была, что хотела. Была охвачена ненавистью, горела желанием сломать, разбить, уничтожить. Но не помнит, как убивала. Она знает только то, что держит мёртвого младенца и совсем одна. Ноги подкашиваются, и Элена падает на колени, ребёнок выпадает из рук на окровавленную ткань.