Точка бифуркации (СИ) - Величко Андрей Феликсович - Страница 44

– А не лучше ли будет, если она приедет к тебе? Будучи в беспокойстве из-за нездоровья любимого сына, решит его навестить. Такой визит будет смотреться более естественно, нежели твой к ней.

– Ты, как всегда, права. Ладно, я пошел готовиться к заболеванию, так что до вечера, дорогая. Надеюсь, ты не оставишь меня в одиночестве на смертном одре?

Мать приехала в Гатчину на следующий день в четвертом часу пополудни.

– Не похож ты, Алик, на смертельно больного, – вздохнула она, когда мы остались одни. – Ну ни капельки.

– Так я же не смертельно, мне все равно к понедельнику выздоравливать. И вот, значит, какие у нас тут происходят довольно интересные дела…

Вдовствующая императрица слушала внимательно, иногда задавая короткие вопросы по делу, и никаких эмоций не проявляла. И даже самый главный вопрос текущей беседы в ее исполнении звучал так, будто она интересовалась моим мнением о погоде.

– Правильно ли я понимаю, Алик, что ты предлагаешь мне вступить в твой ближний круг? Со всеми сопутствующими этому как преимуществами, так и недостатками? Из которых главный состоит в том, что, если у тебя появятся даже не доказательства, а всего лишь обоснованные подозрения в моей нечестной игре, со мной произойдет несчастный случай?

– Вы совершенно правы, маман. Что до озвученного вами недостатка – вы же разумный человек и наверняка не станете доводить меня до греха. Во всяком случае, я на это очень надеюсь. Ну, а что вы можете сказать по существу проблемы, суть которой я вам сейчас вкратце изложил?

– Мы же вроде никуда особенно не спешим? Ужин еще не скоро, и, пожалуй, я начну издалека. Знаешь, а ты ведь сейчас предлагаешь мне, чего так и не смог дать твой отец. Он категорически не желал допускать, чтобы я принимала участие в управлении государством, и мне приходилось действовать непрямыми методами. Тебе поначалу тоже, но в последние годы жизни Саши ты уже пользовался его абсолютным доверием и имел определенную самостоятельность. И ты предлагаешь мне сыграть при тебе ту же роль, что ты сам играл при Александре Третьем и совсем недолго – при Николае.

– Не совсем так, маман. Никаких, как вы сказали, непрямых методов, то есть попыток скрытого манипулирования, не нужно – я этим и сам неплохо владею, так что толку все равно не будет, а наши отношения могут испортиться. Если вам покажется, что меня нужно в чем-то убедить, так и говорите. Мол, дорогой сын, я считаю, что в такой-то и такой-то ситуации тебе лучше вести себя так-то и так-то. А потом – ваши аргументы. Если они окажутся достаточно убедительны, то я не вижу причин ими не проникнуться.

– Ну что же, тогда начнем. Итак, дорогой сын, я считаю, что в данном вопросе вы с Маргаритой проявляете хоть и вполне объяснимую, но все же совершенно излишнюю узость мысли. Ты в общем-то правильно считаешь, что сможешь убедить Вильгельма и англичан в том, что энергичная, умная, расчетливая и циничная императрица потихоньку прибрала к рукам императора и теперь достаточно свободно им манипулирует. Так?

– Так, и где же здесь узость?

– Сын, сколько императриц в России?

– О… две.

– Вот именно. И в каких же качествах из тех, что я сейчас обозначила в отношении твоей жены, ты отказываешь мне?

– Ни в каких. Так значит, вы предлагаете…

– Наконец-то догадался. Почему бы нам с Маргаритой не быть союзницами? Цели-то во многом совпадают! Я не спорю, что с немцами лучше общаться ей, но англичан вполне могу взять на себя я. Надеюсь, ты еще не забыл, за кем замужем моя старшая сестра.

Вот так и родилось то, что в Европе одно время считали «заговором императриц», а на самом деле это была всего лишь операция под кодовым названием «Трест».

Глава 24

Негромко стрекотал кинопроектор, а я сидел в полутьме с интересом взирал на экран. Нет, там шел не художественный фильм. Их к текущему моменту уже сняли не то пять, не то шесть штук, но столь убогих, что смотреть было решительно невозможно – во всяком случае, мне. Куда там еще неопытным сценаристам до великолепных картин, кои нам демонстрирует повседневная жизнь! В частности, вот до этой, под рабочим названием «Двенадцатое пленарное заседание Государственной думы». Правда, фильм был немой, аппаратура для съемки звуковых пока еще не вышла из стадии экспериментов, но тут и без звука все смотрелось замечательно. Зато у нас в России изначально было принято двадцать четыре кадра в секунду, так что движения в фильмах были вполне естественными.

На экране разворачивалась дискуссия между конституционными демократами и монархистами. Правда, было не очень ясно, по какому именно вопросу, однако зрелищности это нисколько не умаляло.

От монархистов главную роль явно играл Пуришкевич, у кадетов однозначного лидера не замечалось, да и вообще выступали они, скажем прямо, бледновато – без огонька и неубедительно. Зато их было много, демократы брали числом.

Депутаты же от трудовых союзов демонстрировали явную растерянность. Они, бедные, просто не могли понять, что происходит. Похоже, из-за недостатка политического опыта рабочие представляли себе работу главного органа народовластия несколько иначе, однако некоторые все же втянулись в обсуждение. Правда, со стороной так и не определились – двое совершенно однозначно и довольно результативно поддержали монархистов, а один, но зато самый здоровый – кадетов.

Но Пуришкевич-то, Пуришкевич! И ведь поначалу казался этаким рафинированным интеллигентом в пенсне, да и сложения довольно субтильного, а смотри, как зажигает! Честно скажу, я в нем не подозревал такого полемического задора и, не убоюсь этого слова, даже таланта. Как он апперкот провел, а? Прямо-таки одно удовольствие смотреть! Оппонент вдвое его шире и, наверное, настолько же тяжелее, однако брякнулся на пол и лежит, слегка сучит ножками. А Пуришкевич, не упуская инициативы, крутнулся на каблуках и ловкой подножкой подбил ногу еще одному кадету, помельче первого. И, пока тот падал, успел зарядить ему в печень, так что и этот прилег отдохнуть. Не как первый, в рост и раскинув руки, а в позе эмбриона.

Однако против рабочего класса Пуришкевич все-таки не потянул. Тот здоровенный трудовик, что вступил в полемику на стороне кадетов, раскрутил стул и запустил его в главного монархиста. Причем стул был не какой-нибудь венский, который даже ребенок сможет поднять одной рукой – нет, это было монументальное произведение столярного искусства. И от кресла оно отличалось не габаритами и весом, а всего лишь отсутствием подлокотников.

В общем, эта весомая мебель вошла в соприкосновение с лысиной Пуришкевича и повергла героя, сама при этом развалившись.

– Он хоть жив? – спросил я Зубатова, который организовал и съемку, и данный показ. Да и развитию сюжета явно руку приложил, насколько я понял.

– Жив, чего ему будет с такой малости. Оклемался к концу заседания и даже рвался вновь принять в нем участие, но его соратники как-то угомонили. Больше всех пострадал Гучков – сотрясение мозга, выбитый зуб и два сломанных ребра. Ну и еще Родзянке основательно досталось по причиндалам.

На экране тем временем продолжалось действие, но уже без прежнего накала страстей.

– Стоп, можно отмотать на несколько секунд назад? Ничего, я подожду.

– Что-то интересное? – спросил Сергей.

– Сейчас увидишь. Вон, смотри в левый угол!

Там некий господин, увернувшись от пролетавшего графина, пал на четвереньки и, быстро прошмыгнув под столом, в темпе покинул президиум.

– Это Ильич, – объяснил я. – Так что этот кусок из ленты, предназначенной для публичного показа, лучше вырезать. Все равно тут особого драйва нет, авторитет же главы коммунистов ронять пока рано. Может, когда-нибудь потом, в преддверии светлого будущего… кстати, а чем все кончилось?

– Ущербом имуществу на четыреста с небольшим рублей и переносом заседания на послезавтра. Плюс еще Милюков оштрафован на сотню за то, что громко ругался матом, и двух репортеров лишили аккредитации – они его перлы записали дословно, остальные же, как приличные люди, обошлись иносказаниями.