Железный марш - Мысловский Алексей - Страница 41

Увы, сколько ни ломала себе голову Марья Сергеевна над этим загадочным словом, — все было тщетно. Ни слово «товарищ», ни слово «друг» в пять букв решительно не укладывались. И потом, ни то, ни другое как будто комплиментами не были. Не подходило и куда более уместное в отношении писателя слово «талант». Зато великолепно подошло совершенно неприличное и неуместное слово, начинавшееся, как и первая буква загадочного комплимента, на букву «г»! И обнаружив это, Марья Сергеевна натурально пришла в ужас. В самом деле — неужели вождь мирового пролетариата способен был отвесить великому пролетарскому писателю подобный цветистый комплимент?!

Праведный гнев Марьи Сергеевны на коварную составительницу злополучного кроссворда тотчас начал разгораться на ее впалых щеках пламенным революционным цветом. Но вспыхнуть окончательно и разорвать возмутительную газету она, к счастью, не успела. Потому что в эту самую минуту к ней в дежурку неожиданно заглянул высокий спортивный молодой человек, в спортивной же шапочке, неказистой ветровке цвета хаки и с потертым черным «дипломатом» в руке, невесть чему усмехнулся и произнес:

— Здрасте, мамаша! Привет вам с телефонной станции…

Всякого рода обслуживающий персонал наведывался в упомянутый подъезд довольно часто. Посему Марью Сергеевну не особенно удивил визит очередного телефониста, заявившего, что ему необходимо проверить какие-то распределительные коробки. Кроме того, молодой человек произвел на нее определенное впечатление. И немудрено — мужчина он был хоть куда! Показалось даже немного странным, что такой молодец работает всего лишь простым телефонистом. И только глаза его неожиданным образом поразили Марью Сергеевну. Были они совершенно безжизненные и холодные, будто ледышки, и, казалось, прошибали человека насквозь, словно пуля. Очень, очень необычные глаза.

Предупредив бдительную вахтершу, телефонист не спеша извлек из своего «дипломата» отвертку, какой-то небольшой приборчик с проводочками и, непринужденно насвистывая, зашагал наверх.

А Марье Сергеевне неожиданно стало грустно. Так невыразимо грустно, как бывает только старой деве на склоне ее одиноких дней. Ну разве виновата она, что в молодости была такой серенькой и невзрачной, что разнообразные интересные мужчины попросту не замечали ее? И ни один, решительно ни один так и не сделал попытки не то что предложить ей руку и сердце, но даже пригласить в кино. А теперь и подавно. Эх, молодость, молодость…

Предавшись этим не веселым мыслям, Марья Сергеевна со вздохом отложила крамольную газету и, выйдя во двор, присела на лавочку возле подъезда. В погожие деньки она нередко позволяла себе такую вольность. Покидала на время свой никчемный боевой пост. Сидела. Вздыхала. И разглядывала прохожих.

В двух шагах от нее, на устроенной перед домом автостоянке, глянцевито поблескивал на солнышке огромный черный лимузин — под стать самому Президенту или премьер-министру. Марья Сергеевна, разумеется, отлично знала, кто на упомянутом лимузине ездил. И этот самоуверенный элегантный «буржуй» не вызывал у нее ничего, кроме законной классовой ненависти. Знала она и то, к кому именно он сюда приезжал. И примерно догадывалась: чем занимался в трехкомнатной квартире на седьмом этаже, где настоящей барыней жила эта, как неизменно величала ее Марья Сергеевна. Уместнее, конечно, было называть эту бесстыдницу несколько иначе. Но подобных слов всеведущая вахтерша старалась по возможности не употреблять.

Эта, надо отдать ей должное, была все-таки на редкость красива и обаятельна. Всякий раз, проходя мимо Марьи Сергеевны, приветливо с нею здоровалась, получая в ответ лишь неодобрительный молчаливый кивок. Однако не обижалась и ежедневно продолжала здороваться. А уж как она одевалась! Какие носила украшения! Словом, женщина по призванию. Недаром к ней такие «буржуи» ездили…

Сейчас возле машины терпеливо дожидались хозяина и скучали двое плечистых бритоголовых парней в безукоризненных серых костюмах. Еще двое поднялись с ним в подъезд и, пока босс приятно проводил время с этой, несли дежурство в специально арендованной по соседству двухкомнатной квартире. Такие уж у них нравы, у этих господ.

Пригревшись на солнцепеке, Марья Сергеевна понемногу успокоилась, и мысли ее постепенно вернулись в идейное русло. Скоро, скоро, голубчики, предстоят нам очередные президентские выборы. И тогда уж она вместе с товарищами по борьбе скажет свое веское слово всем этим ненавистным «оккупантам»! Крепко скажет — топором не вырубишь! А пока суд да дело, нужно будет хорошенько подготовиться к ближайшему коммунистическому митингу. Смастерить из оберточной бумаги, которую Марья Сергеевна подбирала возле мусорных баков, хлесткий транспарантик и любовно наклеить на кусок картона цветной фотопортрет любимого вождя…

Об этом она и размышляла потихонечку, когда одна из стоявших неподалеку машин вдруг разразилась истерическим воем сирены да так и вопила, проклятая, угомону на нее нет, добрых минут пять. Внезапно из подъезда послышался какой-то непонятный шум, топот бегущих ног и затем, едва не налетев на заинтересовавшуюся этим Марью Сергеевну, ошеломленно выскочил оттуда давешний телефонист, только почему-то без «дипломата». Зыркнул страшными глазами по сторонам и сломя голову бросился вдоль стены к соседнему подъезду.

— Стоять! — рявкул ему вслед один из скучавших возле черного лимузина охранников. — Стоять, мать твою!

Но вместо ответа тот неожиданно выхватил из-под рабочей своей ветровки длинный такой пистолет и — хлоп! Хлоп!

У Марьи Сергеевны даже дыхание перехватило. А бритоголовый охранник, коротко вскрикнув, вдруг опрокинулся навзничь и, зажимая руками кровавое пятно на животе, мучительно скорчился на асфальте. Одновременно его напарник, молниеносно вскинув оружие, хладнокровно прицелился в спину бегущему телефонисту и… Оглушенная, Марья Сергеевна успела только заметить, как тот на мгновение всплеснул руками, угловато споткнулся на бегу и рухнул замертво лицом вниз.

— Любимый, родненький, не уходи! — умоляла его Наташа. — Побудь, пожалуйста, еще немного… Ох, что-то сердце у меня ноет. Не к добру это. Не к добру…

— Пустяки, зайка, — улыбнулся Широков. — Просто ты переволновалась. — И на прощание нежно поцеловал девушку.

— Нет! Не пущу! — отчаянно прижавшись к нему, вдруг воскликнула Наташа. И лицо ее на мгновение сделалось страшным, точно перед ее внутренним взором неожиданно предстала какая-то ужасная картина. — Не ходи! Я чувствую… чувствую! Там… Смерть вокруг тебя бродит…

— Что ты? Ну что ты, заинька? — принялся успокаивать ее Игорь Николаевич. А у самого тоже закрался в сердце холодок. — Какая смерть? Да мы с тобой до ста лет жить будем! Цыганка мне как-то нагадала, — неумело солгал он. — Ну успокойся. Правда. Мне пора идти…

Едва ли не силой высвободившись из ее объятий, он наконец вышел за порог, где уже поджидали возле лифта его добры молодцы, и, обернувшись, в последний раз взглянул на Наташу.

— Я вернусь к тебе сегодня. На всю ночь, — уверенно заявил он. — И вообще буду теперь жить здесь. У тебя. Пока свою благоверную из дома не вышвырну… Пока, заинька. До вечера…

Отчаянно глядя на него полными слез, умоляющими глазами, Наташа медленно и обреченно осенила его крестным знамением. А он, неуверенно улыбнувшись, поспешил уйти, чтобы только не видеть этих пугающих невозможных глаз. Да что они все сегодня, с ума, что ли, посходили?

Лифтов в подъезде было два: обычный и грузовой. Игорь Николаевич с охраной неизменно пользовался тем, что поменьше. Но сейчас тот почему-то оказался занят. И пришлось воспользоваться подоспевшим грузовым.

Войдя в кабину, он с облегчением поправил галстук. Внушительно кашлянул, дабы придать себе неизменно внушительный вид. И сразу почувствовал себя прежним Широковым — бесстрашным и несгибаемо крутым. После этого визита он вообще ощущал во всем теле необычайную легкость, будто разом помолодел на десять лет и наконец-то сбросил с плеч давившее его в последние дни непосильное бремя смертельной опасности. Наташа буквально возродила его, словно живая вода. И, омывшись в ней, он твердо принял решение безотлагательно жениться на этой девушке. А там, может быть, найдутся силы и начать, как говорится, новую жизнь… Но как же ему все-таки быть с исповедью? Неужели придется открыть свою грешную душу совершенно постороннему и, быть может, не вполне надежному человеку? В сущности, самому подписать себе приговор… Вот это действительно была задачка не для слабонервных. Нет, пожалуй, все-таки придется идти. И не только потому, что он обещал это молодому батюшке. Но главное — потому что обещал и Наташе. А обмануть ее Широков теперь уже просто не мог.