Невыразимый эфир (СИ) - Альбан Ориак - Страница 19

Она очнулась от своего сна и по-кошачьи потянулась худенькими руками. Он вскрикнул от страха и отскочил назад. Его сердце неистово колотилось, оглушенное напором адреналина: она была жива. В правой руке паромщик все еще нервно сжимал таинственный рисунок. С усилием разгибая порозовевшие от напряжения пальцы, он расправил листок бумаги. Внезапно он понял: это густое разноцветное переплетение неровных карандашных линий являлось ничем иным, как картой местности, схематичным планом с обозначением деталей и границ. На нем был и этот дом, и серый бункер, и страшное болото, и лес с ходячими деревьями. Поле подсолнухов было отмечено желтым пятном, а вот кладбище отсутствовало. Угадывался и город, и то место, к которому они так стремились — фабрика.

— Смотри, что я нашел, — сказал он девушке. — Это настоящее сокровище.

— Что это? План?

— Точно! Сейчас мы здесь, — он пальцем указал на дом. — А идем мы сюда. Видишь, синим обозначена река, а город — серым. Эта заброшенная дорога ведет в пустынную область; видимо, это и есть сердце зоны.

— А каких-нибудь подписей там нет?

— Нет. Здесь только черный крестик, которым обозначена фабрика.

Девушка зевнула.

— Но откуда вы знаете, что там именно фабрика? Я вижу только черный крестик на неуклюжем рисунке, — засомневалась она.

— Я не могу тебе всего рассказать, иначе ты решишь, что я совсем тронулся умом. Мы оказались здесь не случайно. Это зона позвала нас сюда.

— У меня есть другое объяснение.

— И какое?

— Возможно, зона привела нас в этот дом, чтобы заставить вернуться туда, откуда мы пришли — в город. Вы говорите, что на этом плане обозначены места, где мы прошли. Ну и вот, она нам указывает путь назад.

— Может, и так. Да, может и так, но разве ты в самом деле хочешь повернуть назад? Если выйдем прямо сейчас, то еще до заката достигнем нашей цели. Узнаем наконец, что нас ждет. Они там смогут найти средство тебя вылечить. Я их заставлю. Я это точно знаю, а ты — ты должна мне довериться.

— Они? Да кто может там нас ждать? Кроме нас здесь абсолютно никого нет.

— Может, и есть. Мне пока неизвестно, что ждет нас дальше.

— Вы говорите так загадочно. И вообще, вы какой-то странный. Информацию мне выдаете по крупицам, а это здорово напрягает.

— Ну, скажем, я плохо спал этой ночью. Неважно. Давай продолжим наш путь.

— Хорошо, — сказала она просто. — Идемте.

Паромщик и девушка загасили последние тлеющие угольки в камине, затем уложили свои скудные пожитки в сумку. Их переполняло чувство единения. Новый день сиял тысячью огней, и казалось, сам воздух подстегивал их и заставлял действовать. Покидая дом, паромщик заметил, что цветок на подоконнике в кухне вытянулся вверх и стоит прямо, как восклицательный знак, словно он получил приток свежих жизненных сил. Еще вчера увядший, сегодня он просто взрывался от напора растительной энергии. Это было необъяснимо. Так же, как и два дня назад в бункере, паромщик медленно закрыл за собой дверь, таким осторожным движением, что можно было подумать, что в доме еще спит кто-то, кого не следует будить. Девушка терла руками глаза: ее веки до сих пор были тяжелы. Ее лицо казалось совершенно бескровным, белым, как полотно. В амбаре они нашли своего слона. Ганнибал их уже ждал.

Когда путники уже покидали ферму, паромщик обернулся в последний раз. Ему показалось, что за легкими колебаниями занавесок на втором этаже он разглядел маленький силуэт. Тающая фигурка в окне махала им на прощание. Он ничего не сказал об этом девушке, лишь сильнее сжал в руке листок с каракулями — план зоны. Теперь они не имеют права проиграть, — в глубине души решил он.

Глава 8

Он не видел восходящего солнца, укрытый тенью большого здания. Оранжевое пламя поднималось по другую сторону бетонного массива. Он бездумно смотрел на геометрический узор, что проступал на грязном асфальте: в рассветных лучах покореженный радар отбрасывал на землю косую тень, которая разбивала поверхность на множество крохотных ромбов, примыкающих друг к другу, и каждый из них слегка отличался оттенком от соседнего: по большей части монохромные серые пятна, иногда — коричневые или зеленоватые. Кроме этого переплетения линий в голове у него не было ничего. От бесчисленного количества раздавленных муравьев и других насекомых фаланги его пальцев покрылись клейкой массой, рыхлой сочащейся плотью, и он вытирал почерневшие пальцы о лицо и о голые бедра, оставляя на лбу и щеках подобие странных дикарских татуировок. Импровизированные кисти медленно скользили по влажной коже, приближая рисунок к идеальной симметрии. Перед этим он несколько часов затачивал кусок кремня, используя в качестве зубила рукоятку своего револьвера. В непрерывных ударах обозначился острый край, но он отупело бил еще и еще, добиваясь невозможного совершенства. Булыжник теперь напоминал примитивный нож. Им он рассек кожу на своих плечах и руках; теперь его тело покрывали шрамы, похожие на клинопись. В конце концов его инструмент пришел в негодность — пистолет буквально развалился на части. Он отбросил прочь этот ставший теперь бесполезным кусок железа. Пули запрыгали по асфальту и разлетелись в разные стороны. В уголках его глаз вспыхнула чуть заметная усмешка, словно его радовал вид собственных израненных рук.

Шел третий день погони, и нервы милиционера были на пределе. Несмотря на все усилия, он не мог настичь беглецов. Он преследовал их, пробираясь через поросшие кустарником овраги, пересекая равнины зоны, одолевая леса и огибая болота. Он неуклонно двигался вперед; направление ему подсказывали отпечатки следов путешественников и едва заметные признаки: по брошенному окурку, по примятым папоротникам он угадывал места, где они останавливались перекусить или устраивали ночлег. Он давно перестал прикидывать расстояние, отделяющее его от города, и изо всех сил старался сохранить остатки своего разума, но тщетно: неотвязное наваждение опутывало и сковывало его. Безумие подстерегало, как невидимый зверь. Теперь он понимал, что допустил роковую ошибку, отправившись в зону. Но было уже слишком поздно. Положение очевидно — ни он, ни те двое не вернутся назад. Мысль о неизбежной гибели разъедала его мозг, как кислота, но, несмотря на страх, внутренне он старался уверить себя в обратном — что цель еще вполне достижима, и что со временем все будет хорошо. Его сознание раздвоилось между реальностью и вымыслом, между истиной и безумием. Словно его череп раскололся как орех, открыв палящему солнцу два не связанных друг с другом полушария — одно, наполненное болью, и другое, невозмутимо-спокойное.

Лихорадка почти перестала его мучить, и заражение, казалось, не пошло дальше. Ранка на руке воспалилась, несмотря на флакон антибиотика, который он выпил на рассвете второго дня. Со вчерашнего вечера она заметно увеличилась и покрылась тонкой желтоватой коркой — омертвевшей кожей, вызывавшей сильный зуд. Язва принимала характерную форму паука или маленького черного скорпиона. Милиционер с беспокойством смотрел на свои запястья, изрытые синими венами. В отражении карманного зеркальца он заметил, как налились краснотой его глаза. Под влиянием какой-то силы с ним происходила фантастическая метаморфоза: он постепенно переставал быть человеком. В нем просыпалась некая другая сущность, которую он пока не мог полностью осознать. Он ощущал, как его тело и душа медленно перерождаются. Истратив все силы на борьбу с этим распадом, полностью опустошенный, он в конце концов отказался от сопротивления. Дурман был сильнее. Милиционеру оставалось только ждать, съежившись, как раненая птица. Зона высасывала его, как поток воздуха выветривает скалу — медленно, с тем немыслимым терпением, что человеческий глаз, привыкший только к грубым формам, не замечает этого. Еще немного — и он окончательно сольется с почвой этих мест, чтобы стать с зоной единым целым. Даже его воспоминания исчезли, словно их никогда не было — лишь туман, утренняя дымка, олицетворение пустоты и небытия, и чем дольше длился этот транс, тем меньше ему хотелось чего-то еще. Зона выжгла все внешнее и поверхностное — весь хлам.