Дневник помощника Президента СССР. 1991 год - Черняев Анатолий - Страница 82

Как бы то ни было, Горбачев, вопреки всем своим принципам и личному отвращению к афганской авантюре, позволил превратить (в сознании многих) эту брежневско-андроповскую войну в «горбачевскую». И кое-что потерял на этом. Инерция наследия, которое он получил, и идеологические шоры, которые не сразу все были отброшены, помешали ему это сделать быстро. Здесь он не выполнил своей роли лидера.

Аграрный вопрос. Горбачева до сих пор упрекают, что он не начал перестройку экономики с сельского хозяйства. Помешала опять идеология, отдававшая «теоретическое» предпочтение тяжелой промышленности. Но он с самого начала (к тому же вышедший из крестьянской среды!) чувствовал, что сельское хозяйство надо раскрепощать (коллективизацию он не стесняясь называл вторым крепостным правом). Много занимался. Изучил все, что связано с ленинским нэпом. «Без хозяина на земле — не накормим страну. И вся перестройка пойдет под откос» — его слова. Беда, однако, заключалась в том, что при Ленине у нас еще было крестьянство, хотя и замордованное двумя войнами и «военным коммунизмом». А при Горбачеве крестьянина как такового, со всем необходимым набором качеств, у нас уже не было. А взамен его появился миллионный слой аграрных «генералов» в лице председателей колхозов, директоров совхозов и чиновников вокруг них. И у них было мощное политическое лобби во главе с Лигачевым и большинством секретарей обкомов, которые (обратите внимание!) на 90 процентов происходили из аграрного, т. е. колхозно-совхозного, слоя советского общества. И чтобы в этих условиях работника на селе сделать свободным, надо было произвести «коллективизацию» наоборот, т. е. насильственно уничтожить этот слой, господствовавший в деревне (уговорами и новыми идеями убрать его с дороги до сих пор не удается — даже Ельцину).

Да, Горбачев долгое время был противником частной собственности на землю. Отстаивал идею всеобщей арендизации. Даже добился соответствующего решения Пленума ЦК. Но дело не прошло. И это было объективно обусловлено. А поступить, как Сталин в 1929-1933 годах, только с обратным знаком, — такие советы раздавались — не мог: средства опять, как и тогда, уничтожили бы цель.

Во всяком случае аграрную проблему я бы не поставил в упрек Горбачеву как лидеру. Обстоятельства были выше возможностей быстро и кардинально изменить ситуацию, накормить страну, а следовательно, предотвратить и нарастающее недовольство Горбачевым и его «перестройкой».

Внешняя политика. Что так жить нельзя, как жили, не только внутри страны, но и с внешним миром, Горбачев дал понять сразу — в первых же своих выступлениях в качестве Генерального секретаря. Он выступил инициатором прекращения «холодной войны». И сделал очень много, чтобы ему поверили. Главный его аргумент был: мы начали такое грандиозное дело, как перестройка, и поэтому нам нужен мир и нужны огромные средства, растрачиваемые пока на военно-промышленный комплекс. Впрочем, идеологически миролюбие по-прежнему обосновывалось нашей партией и пропагандой в критериях противоположности «социализм — империализм», где добро на одной стороне, а зло — на противоположной, западной. Достаточно прочитать доклад Горбачева на XXVII съезде КПСС. Итак, первое время считалось (как и при Брежневе, который подписал Хельсинкский акт), что можно снять угрозу войны, ограничившись проблематикой разоружения.

Лично Горбачеву поверили, не сразу, потом поверили — Тэтчер, Миттеран, Рейган, Коль, общественность Запада. Но в реальной мировой политике практически ничего от этого не менялось. Гонка вооружений продолжалась. Ибо не верили, что в условиях советского режима Горбачев в состоянии выполнить то, что провозглашал. Об этом писала пресса. Я слышал это собственными ушами от высоких собеседников Горбачева на конфиденциальных беседах.

Да и надо сказать, что на первых порах новое мышление (если вычленить из него искренность Горбачева в отличие от Брежнева, Андропова и др.) тоже исходило из того, что с «холодной войной» можно покончить, договорившись только о сокращении вооружений, о прекращении гонки.

Принципиальный перелом во всей концепции перестройки произошел тогда, когда Горбачев понял и решился трансформировать это свое понимание в политику — что с «холодной войной» и с угрозой войны не покончить, если продолжать исключать из процесса права человека и демократию, что не может быть особой демократии, социалистической, что либо она одна для всех, для Востока такая же, как и для Запада, либо ее нет вообще.

Вот тогда новое мышление начало наполняться общечеловеческими ценностями и одновременно началась — ив менталитете лидера, и в его политике — эрозия социализма. Сначала, примерно к 1990 году, Горбачев выхолостил из него марксистско-ленинское содержание. Проект Программы партии, которую должен был принять намеченный на конец 1991 года чрезвычайный съезд КПСС, был, по сути и по форме, социал-демократическим. Сам Горбачев его так и характеризовал. Еще позднее, уже уйдя в отставку, он отверг социализм и как общественную систему в любом варианте.

В этом контексте надо поставить и окончательный отказ от имперского комплекса в отношении Восточной Европы и «третьего мира». А также признание того, что одной из причин «холодной войны» был социализм в его сталинской интерпретации, социализм, который М. С. Горбачев позже назвал милитаризованным тоталитаризмом.

В реальной жизни, в практической политике это «преобразование» в самом Горбачеве происходило не прямолинейно, с откатами и проволочками, с сомнениями и переживаниями, в борьбе с противниками и коллегами, в ходе постоянного живого и доверительного диалога с зарубежными политиками и интеллектуалами.

Значительность и неординарность Горбачева как личности и политического лидера прежде всего в этом — в том, что он сумел совершить в себе этот «идеологический переворот» и превратить новое мышление из эмоционального порыва и тактической концепции в реальную мировую политику.

Можно ли датировать этот поворот? Нет. Он был растянут на годы и происходил на разных направлениях не синхронно.

Способность меняться вместе с политикой, которую сам же породил, под воздействием ее результатов, — важнейшее качество лидера. Это можно проследить по многим направлениям деятельности Горбачева: в национальной политике, в его взглядах на реформирование Советского Союза, на движение к рыночной экономике, к правовому государству, в вопросах свободы эмиграции, в еврейском вопросе и т. д.

Теперь, если вернуться к теории лидерства. Посмотрим, как феномен Горбачева выглядит, скажем, по тем классическим пяти критериям (признакам), которые сформулировал задолго до Горбачева Макс Вебер.

Первый. Наличие кризисной ситуации, в которой лидер появляется как «спаситель».

Да, кризисная ситуация была — в смысле общего кризиса советской тоталитарной системы и угрозы мировой ядерной войны. Но и то и другое не носило остро чрезвычайного характера: и советское общество в застойном виде, и «холодная война» могли бы продержаться еще и 10 и 15 лет.

Значит, лидерство Горбачева в данном случае состояло в том, что он понял жизненную необходимость менять ситуацию заблаговременно.

Второй. Наличие соратников, последователей, организованной силы, на которых лидер мог бы опереться. Из того, что сказано выше, видно, как обстояло дело у Горбачева. Он рассчитывал совершить перестройку с помощью правящей коммунистической партии. Это была ошибка. Перестроечные общественные силы в лице прежде всего демократической интеллигенции начали формироваться уже в ходе преобразований. Но они не сложились своевременно в нечто цельное, а Горбачев не смог целиком опереться на то, что уже имелось, из-за своей привязанности к партии как таковой, к единственно властному институту и орудию управления.

Он еще в 1986 году призвал партийцев «учиться работать в условиях демократии». Повторял это не раз. Но сам, по-моему, не научился. Он оказался плохим организатором в условиях свободы. И полагался больше на личное обаяние и на личное вмешательство во все дела.