Каперский патент (ЛП) - О'Брайан Патрик - Страница 60

Но невзирая на все это, когда утром в четверг показался «Сюрприз», Стивен сразу перешел на борт фрегата.

На палубу он поднялся необычно рано, плохо выспавшись и не выдержав клоунского чихания в кают-компании. Его коллега, нынешний хирург «Леопарда», неплохой в целом молодой человек, вбил себе в голову, что очень забавно усиливать звук чихания. Это переросло в привычку, и каждый раз, когда он поднимал такой шум (довольно часто), он обычно глазел по сторонам, чтобы разделить веселье.

Стивен рано поднялся на палубу и застал капитана и большинство офицеров, раздраженно уставившихся на судно с наветренной стороны, полностью видимое на правой раковине.

— У него нет флотского вымпела, — заявил капитан. — Он не может быть военным кораблем.

— Да. Это наверняка приватир, причем американский, — согласился штурман.

— Если бы вы только починили стеньгу вчера вечером, мы могли бы дойти до Вестервика. А сейчас шансов нет — посмотрите, какие он поднимает буруны.

И впрямь первоклассные буруны — под брамселями и наветренными лиселями он развивал больше десяти узлов, отбрасывая носом пенящуюся воду широко в стороны.

Во время взаимных препираний (штурман, естественно, вернул сполна капитанские придирки) приятный молодой помощник штурмана по имени Фрэнсис позаимствовал у Роука подзорную трубу. Он долго и внимательно вглядывался, а потом с огорченным видом передал трубу Стивену.

— Успокойтесь, мистер Фрэнсис, — посоветовал Стивен, трижды все перепроверив. — Это «Сюрприз» под командованием мистера Обри. Он должен встретить меня в Стокгольме. Капитан Уорлидж, могу ли я попросить вас лечь в дрейф и поднять флаг, дабы показать наше желание связаться с ними? Фрегат доставит меня в Стокгольм, сэкономив массу времени.

Как самый старший «леопардовец» из всех, Мэтьюрин приобрел огромный авторитет на судне. Говорил он с потрясающей уверенностью, а альтернатива казалась столь бессмысленной, что Уорлидж заверил — он всегда рад помочь офицеру его величества, и «Леопард» убрал грот-марсель.

От взгляда на лицо нового члена парламента от Милпорта у каждого поднялось бы настроение. Не то чтобы Джек Обри торжествовал или очевидно радовался (после того как они подошли к «Леопарду», оно скорее омрачилось на некоторое время), но жизнь сияла в нем, восстановилась гармония. Почти пропала та странная, паралитическая омертвелость, которая овладела им в последние месяцы. Лицо его было по своей природе веселым, пока с него не смело всю радость, славное румяное лицо, чьи черты сформировали смех и улыбки. Оно снова стало прежним, как минимум столь же румяным, и его освещали будто бы еще более яркие синие глаза.

Стивен почувствовал, что его грусть и отчаяние ослабевают и почти исчезают, пока они говорили и говорили о невероятно достойном поступке кузена Эдварда Нортона и о Палате общин. Здесь они сошлись во мнении, что для Джека будет мудро молчать, кроме вопросов о делах флота, в которых он полностью уверен, и в целом, но не безоговорочно, поддерживать Кабинет, или по крайней мере лорда Мелвилла.

Потом, выслушав довольно подробный отчет о том, как «Леопард» сел на мель, Джек вместе с Пуллингсом и Мартином показали Стивену новый манильский такелаж и слегка больший наклон фок-мачты:

— Думаю, на сажень мы скорость увеличили, — поделился Джек.

— Действительно, «Сюрприз» мчится будто лошадь быстрой крупной рысью, — согласился Стивен, глядя за борт на то, как море в своем быстром плавном беге периодически обнажает медную обшивку на миделе. С этими словами пришло осознание — каждый час миль на десять приближал его к Стокгольму, и завтра он наверняка уже окажется на берегу.

— Я бы не стал доверять ветру, — заметил Пуллингс. — Он меняет направление всю вахту. Думаю, лисели уберем еще до восьми склянок.

Зрелище быстрого бега вперед к будущему заполонило ум Стивена во время обеда. К тому моменту как они сказали все, что только можно, про парламент, Эшгроу, Вулкомб, детей, Филипа Обри и новые железные водяные баки «Сюрприза», мысли доктора унеслись прочь. Несмотря на глубочайшее удовлетворение при виде ожившего Джека Обри с другой стороны стола, в нем снова росла тревога.

Джек, конечно же, знал, зачем Стивен отправился на Балтику. К концу обеда он заметил, что его друг выглядит мучительно больным и лет на десять старше. Но в эти дела он вряд ли стал бы вмешиваться без спроса. После долгой, неуклюжей паузы (совершенно непривычной среди друзей) ему пришло в голову, что не стоит возвращаться к своим делам, он и так слишком эгоцентричный и невнимательный.

Так что он потребовал еще кофейник и завел разговор о Стэндише и музыке:

— Я рад сообщить, что после нашей последней встречи корабль обзавелся казначеем. Он совершенно неопытный, ни разу не выходил в море, и Софии пришлось ему помогать с расчетами, но зато благовоспитанный, друг Мартина и замечательный скрипач.

Стэндиш происходил из флотской семьи, хотя и не выдающейся — его отец умер лейтенантом. Всю жизнь он хотел отправиться в плавание, но друзья категорически возражали. Из почтения к их желаниям он начал готовиться к церковному служению, в чем ему мог помочь кузен. Во время учебы он, однако, больше интересовался классической литературой и лодочными прогулками, чем теологией. Ему не пришло в голову внимательно прочитать «Тридцать девять статей» [45] до того, как пришла пора под ними подписаться.

Стэндиш с величайшей тревогой обнаружил, что по совести не может этого сделать. А без подписания Статей нельзя стать священником. В таких обстоятельствах он имел возможность отправиться в море — чего он на самом деле хотел. Но в его возрасте уже слишком поздно дебютировать на квартердеке боевого корабля.

Единственной дорогой во флот оставалась должность казначея. Несмотря на неопытность (большинство казначеев начинали как секретари капитанов) старый сослуживец отца мог бы использовать свое влияние в Адмиралтейском совете для назначения на такую должность. Но казначей даже на корабле шестого ранга должен внести подтверждаемое обязательство на четыреста фунтов. Не посчитавшийся с желаниями семьи Стэндиш не мог набрать и четырехсот пенсов.

— Я подумал, что мы можем пренебречь обязательством в пользу скрипки, — объяснил Джек. — Уверяю тебя, слух у него удивительный, и струн он касается крайне деликатно — не приторно, но и не сухо, если ты меня понимаешь. Поскольку Мартин довольно неплохо пиликает на своем альте, мне пришло в голову, что можно попробовать сыграть квартетом. Что ты думаешь о чаше пунша, которую предложим разделить и ему? Позовем и Тома, и Мартина.

— Буду рад познакомиться с этим джентльменом, — заверил Стивен. — Но я очень давно не дотрагивался до виолончели. Сначала нужно перекинуться с ней несколькими словами.

Он ушел в свою каюту и после взвизгов и кряхтения настройки очень мягко сыграл несколько тактов, после чего позвал Джека:

— Узнаешь?

— Конечно. Финал «Фигаро», прекрасная вещица.

— Напеть ее правильно не могу, а вот со смычком получается лучше.

Потом он закрыл дверь, и несколько мгновений спустя кормовая часть корабля, обычно тихая при попутном ветре и умеренном волнении, наполнилась величественным, громогласным «Dies Irae» [46], перепугавшим квартердек.

Позже, гораздо позже, после пунша, представлений и долгих разговоров, каюта снова заиграла. На этот раз без пугающего осознания греховности — тише, мягче. Все четверо робко пробирались сквозь концерт в ре-мажоре Моцарта.

Этой ночью Стивен лег очень поздно. Глаза его покраснели и слезились от усилий, требуемых для следования за плохо знакомыми нотами при свете лампы, но разум чудесным образом освежился. Так что когда к нему пришел благословенный сон, Стивен проваливался в него все глубже и глубже, погрузившись в мир невероятно яркого сновидения и ни разу не проснулся, пока не услышал голос Джека: