Авантюристы (СИ) - Турбин Андрей - Страница 12

— Давай, Степан, буйны головы на место поставим! А то моя где-то далече обретается.

— Сергей Валерианович, а как же насчет уговора давешнего… неужто, запамятовали? — Степан вопрошающе посмотрел на барина.

— Какой уговор?

— Ну, как же, давеча… ведь сговорились мы с Вами, — Степан заерзал на стуле, покосившись на Терентия и Катерину.

— А-а-а… — протянул Нарышкин. — Как же, помню. Я тебе десятую часть обещал.

Степан едва не подавился куском вареного картофеля.

— Как же, помилуйте… мы же так не уговаривались!

— Ладно, шучу я! — засмеялся Нарышкин. Его голова возвращалась на насиженное место — хлебный пенник подействовал. — Уговор есть уговор! Все одно шкуру еще неубитого медведя делим… Сколько там у нас капиталу осталось, Терентий?

Дядька склонился над ухом Нарышкина и шепнул:

— Сотенная, сударь… Ну еще «беленькая» у меня припрятана. Все что имеем…

— Не густо! Сто двадцать пять! Черт! — Нарышкин почесал вихры. — А сколько мы должны-то?

— Извольте. За квартиру сто пятьдесят, да за дрова осьмнадцать. Водовозу я отдал, прачке тож, винной лавке заплатил, а то там грозились не отпускать. Итого, получается… получается опять же сто пятьдесят… с маленьким хвостиком. — Терентий посмотрел на барина взглядом, в котором явственно читалось сострадание.

Нарышкин вскочил, заходил из угла в угол, как делал всегда, когда испытывал сильное возбуждение.

— Черт бы побрал все эти «маленькие хвостики»! Отдать весь долг вдове мы не сможем! У нас ничего не останется, так? Она, поди, будет довольна уже тем, что я съеду. С другой стороны, не отдать совсем — значит себя обесчестить! Скажи-ка, дядька Терентий, можем ли мы поступиться дворянской честью и не заплатить вдове?

— Воля ваша, Сергей Валерианович, — Терентий пожал плечами.

— С другой стороны, если не дать ей совсем ничего, пожалуй, все-таки она может позвать квартального, так, Терентий?

— Воля ее, — кивнул головой Терентий, убирая со стола посуду.

— А в нашем положении квартальный нам без надобности, так, Степа?

— Точно так! — быстро согласился Степан.

— Сделаем вот как: дадим этой старой каналье рублей тридцать. С нее хватит, тем более что она своим вчерашним поведением опорочила купеческое сословие. Будет рада и этому. Что у нас остается? Восемнадцать за дрова и тридцать хозяйке, в остатке, если не ошибаюсь… пятьдесят два… да еще четвертной… выходит — семьдесят семь рублей. Все равно маловато!

Нарышкин вздохнул, продолжая расхаживать по квартире. Вся горемычная компания внимательно следила за его перемещениями, поворачивая головы из стороны в сторону по мере движения барина — от окна к входной двери, от кресла — к печи с изразцами.

— Семьдесят семь рублей — это даже как-то не звучит. Округлим эту сумму до семидесяти. Получается в остатке — семь рублей! Вот на них, на эти семь рублей я и буду думать, где нам достать деньги на поездку, — лицо Нарышкина озарилось широкой улыбкой. — Ты вот что, Терентий, голубчик, ступай в лавку и принеси нам чего-нибудь на эту мелочь. Там, я помню, было кагорское в сорок копеек ценой. Так ты захвати бутылок… пару-тройку. Дрянь винцо, конечно, ну да чего уж там… И возьми, пожалуй, конфектов каких-нибудь Катерине, или орехов… Да, и еще захвати бутылку Шато-Лафита. Оно там в целковый. Не пить же ей эту бурду за сорок копеек, в самом деле…

— Ну к чему Вы… зачем это, Сергей Валерианович? — Катерина вспыхнула румянцем.

— Бросьте, Катенька, мы тут с Вашим папашей такое дело затеваем — на великие тыщи! Что ж нам теперь из-за лишнего рубля скопидомиться? — подмигнул девушке Нарышкин.

Терентий вернулся довольно быстро, волоча с собой корзину провизии.

— Худо, сударь мой Сергей Валерианович, — запыхавшись, сообщил он. — Аглая Тихоновна все ж таки вызвала полицию. Внизу они, с жильцами беседуют. Жильцы тоже шибко Вами недовольны, шумят. Сейчас подниматься будут. У черного хода человек уже поставлен. Меня впустил, а выпускать, говорит, никого не велено.

— Ах, черт! — Нарышкин с веселой злостью окинул взглядом комнату. Подавленный Степан обреченно втянул голову в плечи.

— Что же нам теперь делать, Сергей Валерианович? — Катерина с мольбой в глазах схватила Нарышкина за рукав.

— Я тут с утра на всякий случай собрал кое-что, — сказал Терентий, кивнув на туго набитый большой дорожный саквояж.

— Венгерку мою захвати, потом переоденусь, — Нарышкин вновь быстро зашагал по квартире, бегло оглядывая ее. — Книги… Черт с ними, с книгами, с коврами тоже… пусть подавится, их все равно моль сожрала…

Его взгляд упал на висевшую на стене медвежью шкуру с прикрепленными на ней крест-накрест турецкими саблями и парой старинных пистолетов.

Со словами «Ну нет, этого я ей не оставлю!» Нарышкин сдернул шкуру со стены, закатал в нее свой арсенал и передал Степану, который с гадливым ужасом отворотив голову, взял шкуру в охапку.

Один из пистолетов Нарышкин оставил при себе. Повертев его так и этак, хмыкнул:

— Смотри-ка, заряжен. Отчего бы это? Терентий, ты не знаешь?

— Как не знать! Вы третьего дня по мухам стрелять изволили. Вон на стене отметины остались, — Терентий показал на издырявленную стену.

— Точно! Вспомнил! — хлопнул себя по лбу Нарышкин.

— Может, пойдем уже, голубчик, батюшка Сергей Валерианович, — с дрожью в голосе, отворачивая от шкуры лицо, попросил Степан.

— Присядем на дорожку! Терентий, открывай кагорское. Хлебнем за отъезд.

— О, господи! — вырвалось у Степана. — Как Вы только, сударь, можете в такой-то час…

Катерина выглядела много спокойнее своего отца. Хотя и в ее лице угадывался затаенный страх.

— Катенька, возьмите конфекту, — улыбнулся Нарышкин, сунув ей кулек.

— Благодарю Вас, — тихо проговорила девушка.

— А что, Терентий, ход на крышу открыт? — поинтересовался Нарышкин, делая большой глоток из бутыли.

— Открыт, сударь мой, вчера как раз трубочисты приходили, сегодня, сказывали, тоже придут, так я и не запирал.

— Отлично, отлично, — Нарышкин еще отхлебнул из бутыли.

— Ну что, Степа! Вот и начинается наша с тобой авантюра! Я чувствую душевный подъем! Эх, засиделся я в этой коморке. На волю пора! Выпей вина, Степан, нас ждет дальняя дорога!

— Ей богу, Сергей Валерианович, как Вы можете… в этакой-то момент! Пойдемте скорее уж, а то будет нам не дальняя дорога, а казенный дом!

— Поднимаются сюда! — крикнул Терентий, выглянув из двери.

— Ну что ж, — Нарышкин встал, держа в одной руке заряженный пистолет, а в другой наполовину пустую бутыль кагорского.

— Прощай, вдовья клетка! — с пафосом воскликнул он. — Лезьте на крышу, я вас прикрою.

Гул голосов внизу слышался все отчетливее.

— Вы что это задумали… не гневите бога, Сергей Валерианович, — оглядываясь на пистолет и бледнея, произнес Степан.

Первым с неожиданной легкостью вскарабкался по шаткой лестнице, ведущей на чердак, дядька Терентий. Он откинул крышку люка, принял саквояж из рук Степана и подал свою мозолистую клешню Катерине. Та легко вспорхнула наверх. Однако Нарышкин успел мельком заглянуть под юбку.

— Хороша крестница у моего покойного управляющего, — вновь отметил он про себя.

Голоса приближались. Теперь они были уже на третьем этаже. Из общего гула выделялся поросячий визг разгневанной вдовы.

Степан, кряхтя и морщась, с трудом втащил шкуру в отверстие люка:

— Сергей Валерианович, быстрее! Что же вы!?

Нарышкин сделал долгий глоток, расплылся в хмельной улыбке, а затем быстро поднял пистолет и нацелил его в окно, находящееся как раз над лестничной клеткой.

— Эх-ма! Весело, как на ярмарке! — воскликнул он и нажал курок. Раздался оглушительный грохот, послышался звон разбитого стекла. Истошный крик «Убивают!» потонул в шуме, гаме, воплях и топоте стремительно убегающей вниз толпы.

Нарышкин бросил в этажный проем допитую бутылку кагорского, присоединив ее звон к общей какофонии, слегка пошатываясь, вскарабкался на чердак, захлопнул крышку люка и навалил на нее какую-то оказавшуюся под рукой тяжелую колоду. На чердаке пахло сыростью, голубиным пометом, всюду были развешаны сохнущие тряпки…