Авантюристы (СИ) - Турбин Андрей - Страница 18

18

— Шить путете, сутар мой. Цело фаше репро, мошете не фольнофатьса! — сказал, он с сильным акцентом и наложил повязку, предварительно смазав ссадину каким то вонючим веществом, похожим… похожим на… впрочем, Нарышкину было не до тонкостей. Затем аптекарь осмотрел остальных и, покачивая головой, словно китайский болван, обработал, как мог, прочие раны.

— Как ше это фас укорастило? — спросил он, не рассчитывая, видимо, на ответ. — Это фам не Эфропа! Это Москфа! Тут нато смотреть ф опа!

Этот своеобразный каламбур пришелся ему по душе, так как старичок долго смеялся, потряхивая похожей на одуванчик головой, отчего казалось, она вот-вот оторвется от тонкого стебля его шеи и улетит под потолок.

Глянувшись в зеркало, новоявленный флибустьер приободрился:

— Я, «Гроза морей», страх и ужас Карибского моря! — объявил он, выйдя из аптеки. — Берем первопрестольную штурмом! Даю вам трое суток на разграбление города! Терентий, свистать всех наверх!

Сергею понравилась роль пирата, и он с удовольствием стал в нее вживаться. Завидев магазин готового платья, Нарышкин приказал немедля взять его на абордаж, пояснив, что такой отчаянной команде просто грех одеваться на толкучке. Команда взошла на борт галантерейного галеона и велела приказчикам капитулировать. В течение следующего часа вокруг наших героев суетилась, металась, примеряла и подшивала на ходу, угодливо улыбаясь, вся жалкая галантерейная братия.

Через час разграбленный галеон был покинут.

Наш флибустьер облачился в добротный сюртук, на шею повязал шелковый платок, на голове его, среди волнистых вихров плавал новый картуз. Все это в сочетании с повязкой на глазу производило сильное впечатление.

Катерина рдела от смущения, не без тайной радости оглядывая себя. В новом капоте и дорожном плаще она ничем не отличалась от молодых богатеньких москвичек. Если что и выдавало в ней простое происхождение, то это великолепная русая коса и чрезвычайно здоровый, немного смуглый цвет лица, так не любимый в среде кисейных барышень.

Степан с Терентием получили по кафтану, жилетке и шелковой рубашке с косым воротом. Нарышкин купил им новые картузы московского фасона. Степану черного, а Терентию мышиного цвета. Оба стали похожи на здешних гостинодворских купчишек-сидельцев.

Обмундированием команда осталась довольна, а Степан даже раскрыл в широкой улыбке щербатый рот. Покончив с галантереей, Нарышкин решил двинуться на штурм соседних лабазов, предварительно окропив свои обновы изрядной порцией перцовки, которую ему вынесли на крыльцо ближайшего трактира.

В то же время Терентий был отправлен на разграбление продуктовой лавки, откуда дядька вышел с кулем, в котором находились: изрядный кусок окорока, каравай хлеба, пряники, сыр и половина сахарной головы.

Еще битый час наша четверка бродила по рынку. В результате, Терентий сторговал у восседающей на подводе, доверху груженой плетеным товаром, грызущей семечки, толстой, словно бомбеха, бабы, объемистый дорожный погребец, куда и переложил провизию. «Гроза морей» купил Катерине туземное ожерелье из баранок, на книжном развале приобрел потрепанный томик некоего Александра Эксквемелина, под названием «Пираты Америки», а также сторговал чучело весьма странного вида птицы, которая по утверждению продавца была ничем иным, как «ахреканским попугаем Какадой».

Апофеозом стала покупка старой, траченной молью офицерской треуголки елизаветинских времен. Нарышкин тут же нахлобучил ее, до времени избавившись от нового картуза, и в таком виде двинулся в сторону Красной площади, вызывая вокруг своей персоны сильную ажиотацию видавшей виды Московской публики.

Только после того, как Нарышкин вблизи осмотрел всю в киселе майской грязи площадь, полюбовался собором Василия Блаженного, могучими стенами и башнями Кремля, продолжая удивлять своим экстравагантным видом московских обывателей, он наконец угомонился и, купив в гостином дворе большую бутыль рома, согласился заняться поисками ночлега.

Глава шестая

ДОРОГИ И ДУРАКИ

«— Эй, ебена мать, возница! –

Крикнул он, и колесница,

Загремев по мостовой,

Унесла его стрелой…»

(Неизвестный автор)

Переночевали в Гостином дворе, сняв для этой цели номера над торговыми рядами. Ночь прошла в целом спокойно, если не считать того, что Нарышкину опять являлся царь Иван. Вместо окровавленного посоха самодержец держал теперь весло. На бильярде играть уже не предлагал, все больше хмурился и сопел, нависая над постелью Сергея.

— Хто ты еси и откуду приде, и почему желаешь тайну мою прознать? — спросил он наконец.

— Отче, аз ныне бых на торжище и пременяяся к товаром, которой товар и по какой цене купитца и почему надлежит ево продать! — немного смущенно, но без запинки ответил Нарышкин. — Ух ты! Когда это я выучился на старославянском так складно чесать? — подумал он.

— Хощешь быть в торгу смыслом лутче меня? — с нескрываемым ехидством допытывался царь. — Хощешь жити славнее и богатее?

— Государь мой, милостивый батюшка! — льстил напропалую Нарышкин. — Дай ты мне триста рублев и отпусти с миром восвояси. Век за твою царскую милость богу молитца буду!

Самодержец стукнул в пол веслом и, брызгая себе в бороду обильной слюной, прокричал:

— Просишь триста рублев, пианица, а сам озадориваешься по кабацкой части! С каких таких прибытков?! — царь Иван, вытянув шею и пуча красные глаза, указал на бутыль рома, стоявшую на столе. — Како еси смел сотворить сие, мне, господину своему, ни малого кубка не поднеся?

— Выпить желает царь-батюшка! — смекнул Нарышкин и хотел, было, уже предложить государю промахнуть рюмашку, но упустил нужный момент.

— Не ведаешь, что лютой смертию да умрешь!

С этими словами царь шагнул сквозь окно и растворился в темноте московской ночи…

Утро выдалось ясным. Нарышкина разбудил колокольный перезвон, плывущий, казалось, отовсюду.

Контора, отправлявшая ежедневные дилижансы на Тулу, Орел, Курск и Харьков, располагалась на Тверской. Туда поехали сразу после завтрака, взяв правившего парой справных гнедых лошадок «лихача» — смешливого малого, который беспрестанно вертел головой, разглядывая Нарышкина, похохатывал и один раз так отвлекся, что едва не перевернул пролетку.

Стоило большого труда упросить Нарышкина, дабы он сменил свою пиратскую треуголку на более подобающий картуз, прежде чем отправится покупать места. «Гроза морей» с большой неохотой подчинился. Он обреченно нахлобучил на себя картуз, подарил чучело мнимого попугая извозчику, велев присматривать за ним хорошенько и только тогда, поворчав, поплелся в контору.

Здесь неожиданно повезло, компания успела как раз к отходу очередного дилижанса.

— Есть только четыре места, как раз перед вами случайно освободились, — сообщил сидящий за прилавком конторщик и отметил что-то в своей толстой шнурованной книге.

— Нам это очень даже подходит! — воскликнул не скрывающий радости расставания с Москвой Степан.

— Одно место снаружи, — поднял голову конторщик. — Изволите брать?

— Берем, тысяча чертей! — рявкнул Нарышкин так, что находившиеся в помещении люди, включая конторщика и человека, взвешивающего в дальнем углу багаж, вздрогнули и с испугом посмотрели в его сторону.

Наконец все было улажено, и шестерка почтовых лошадей тронула с места тяжелую рессорную карету. На одной из передних лошадок в своем седле мотался форейтор — низкорослый, похожий на старую карлицу мужичонка, которого кучер называл Петюней. Место на высоченных козлах рядом с возницей пожелал занять «Гроза морей», на сей раз заявив, что не желает сидеть взаперти, в тесном купе, словно сельдь в бочке. Он вооружился бутылью рома и куском окорока, не без оснований полагая, что это значительно скрасит ему поездку. Переполненный людьми дилижанс сверху был уставлен всевозможным багажом: саквояжами, корзинами и сундуками, плотно увязанными и укрытыми кожаным чехлом.