Авантюристы (СИ) - Турбин Андрей - Страница 21

21

Раздался третий выстрел и Нарышкин, не раздумывая, двинул в дверь плечом что было силы, выбил замок и вломился в заполненную пороховым дымом комнату…

Глашка сидела на измятой постели и жалобно скулила, зажав уши ладонями. Возле залитого вином и заваленного объедками стола, сжимая в руке дымящийся двуствольный пистолет, покачиваясь, стоял багровеющий господин с бульдожьей физиономией. Господин был в исподнем белье, только голову его венчала остроконечная каска с фигурой, изображающей горящую гренаду[6] и двуглавым имперским орлом.

— Эт-та чта-а! — выпучив глаза, протянул он и направил дуло пистолета в сторону Нарышкина.

— А ну брось эту штуку, — спокойно сказал Сергей, шагнул к господину и, крепко сжав ему запястье, легко выдернул оружие — Что же это ты, брат, расшалился совсем? Негоже!

В комнату со страхом заглянул служитель.

— Чта-а-а? — повторил господин в каске. — Я обер-офицер гренадерского полка, а ты кто? Как стоять перед офицером?

Нарышкин медленно выдвинул вперед кулак и подпер им нос разгулявшегося гренадера.

— Будешь шуметь. Я тебе, гад, морду набью! — пообещал Сергей.

— Хочу Шанпанского!.. — разом перестав скулить, хрипло сказала Глашка.

Обер-офицер свел соловые глазки на своей переносице, внимательно рассматривая кулак Нарышкина, потом переместил их на лицо Сергея, украшенное повязкой через глаз. Некоторое время вояка собирался с мыслями.

— Кутузов! — сказал он, отодвигая свое лицо от кулака. — Я узнал тебя!

— Оденься, смотреть стыдно, — поморщился Сергей.

Гренадер тяжело опустился на кровать, исподлобья посмотрел на Сергея и, взяв со стола замасленный обрывок газеты, прочел.

«…Нет в Европе войска, подобного русскому! Никакого в свете солдата, не исключая даже француза, нельзя так скоро поставить на военную ногу…», — он принялся возить по тексту корявым пальцем: «…Что может быть приличнее и приятнее зеленого с красным для пехоты…».

— Налей, красавец, даме красного! — по-своему истолковав услышанное, прохрипела Глашка, пытаясь подмигнуть Нарышкину.

— Пошла вон, стервь! — обер-офицер навел на нее выпученные глазищи. — Галопом, паскуда, ать-два!

Глашка, вполголоса выругавшись, собрала свои пожитки и нехотя поплелась из номера прочь.

— Ты в карты играешь? — спросил обер-офицер, обращаясь к Нарышкину и снимая каску с головы.

— Ну, допустим, — прищурившись, ответил Сергей.

— Давай партейку, Кутузов, а? — предложил вояка. — А то в этом поганом городишке совсем не осталось порядочных людей… одни мошенники и свиньи! Он пошарил под кроватью, смахнул с заплеванной скатерти объедки и воздвиг на ней бутылку красного виноградного вина за номером сто один.

— Ну что ж, — приязненно оглядев возникшую на столе доминанту, умягчился Сергей, — как там, в гимназии-то учили? «Volentem ducunt fata, nolentem trahunt…», так, кажется? «Желающего судьба ведет, не желающего тащит!»

…Нарышкин вернулся в свой номер около полуночи. Он был уставшим, но заметно повеселевшим.

— Боже мой, Сергей Валерианович, мы тут уже совсем извелись Вас ожидаючи, — бросилась к нему Катерина. — Где же Вы, сударь, так долго были?

— Играл в карты, Катенька. Все в порядке. Да я ведь посылал коридорного сказать.

— Сказать-то он сказал, но все же как же можно, что б вот так… — глаза Катерины предательски заблестели. — Я волновалась об Вас! Мы все волновались, — добавила она, бросив быстрый взгляд в сторону хмурого Степана.

— Собирайтесь-ка и побыстрее. Терентий, спускайся вниз. Там во дворе бричка, я велел ее закладывать, так ты присмотри. Ну что, друзья мои, путешествие наше продолжается! — Нарышкин широко зевнул и улыбнулся. — Бог мой, как я устал…Черви, бубны, вины… В глазах рябит! Ничего, в дороге посплю…

— Откуда, сударь мой, бричка? Какая такая бричка? — Терентий развел руками.

— Бричка знатная, новая. Экипаж о четырех колесах с рессорами, изделие знаменитого каретного мастера Прулля из самого Санкт-Петербурга. Тройка лошадок прилагаются к сему в качестве основного движителя экипажа. И даже колокольчик под дугой, кажется, валдайский! Имеется в комплектации кучер, но нам он, пожалуй, без надобности. Так-то, судари мои! — Нарышкин рассмеялся.

— Но откуда? Как? — почти в один голос воскликнула компания.

— Взял на карту у этого болвана из Плавска! Масть шла — любо дорого! Теперь «Портупей-прапорщик» спит, как и его кучер, и нам с вами надобно выезжать немедля, покуда они не прочухались и не подняли шум. Так что собираемся — и в путь дорожку!

— Это что ж, выходит, рублев на полтыщи погрели господина ахвицера? А ну, как он донесет?

— Что делать, Степан Афанасьич! В карты играть — это тебе не лапти плесть! Так что ли в народе говорится? По мне — не садись, коль боишься продуться, а сел — так играй!

— А ежели, все-таки донесет? — не унимался Степан.

— Ну, это, пожалуй, навряд ли. Мундир марать не станет. Пошумит, пошумит да и образумится. А, кроме того, — «Гроза морей» хитро улыбнулся и хлопнул себя по карману, — господин ахвицер написал мне расписку! Поэтому, други мои, — по коням! Свистать всех наверх и полный вперед!

Сборы были недолгими. Через несколько минут запряженный и снаряженный экипаж уже выкатывал со двора гостиницы. Нарышкин более чем щедро дал на чай коридорным и благодарно склонившемуся перед ним служителю.

— Храни вас бог, сударь, выручили вы меня. Молиться за вас буду!

— Пустое, — отмахнулся Нарышкин. — Ты вот что, когда господин обер-офицер проспится да спрашивать станет, ты скажи, что, дескать, давешний барин, с которым в карты играли, велел кланяться и с тем отбыл… ну, скажем, в Петербург.

— Давешний барин? — переспросил служитель.

— Да, давешний барин — Михаил Кутузов, сын Илларионов. Фельдмаршал, — ответил Нарышкин и скромно улыбнулся.

— Стало быть, Вы, сударь, в Петербург едете? — служитель с трудом скрывал понимающую усмешку.

— Вот именно, в Петербург, ты так и передай. Ну, бывай, голубчик!

— Час добрый! — служитель поклонился и проводил глазами отъезжающую бричку.

Глава седьмая

В КРАЮ ДВОРЯНСКИХ ГНЕЗД

«Ба! Что я вижу! Тит Евсеич здесь!

Так, так и есть! Его мы точность знаем!

Но отчего ж он виден мне не весь?

И заслонен каким то попугаем?»

(А. К. Толстой)

Солнце высоко поднялось над редкими хлопьями облаков, и воздух наполнился зноем, какой бывает иногда в мае, до той поры холодов, когда начинает цвести черемуха. Дорога широкой лентой вилась впереди, между вспаханными, исходящими паром полями и зеленеющими коврами лугов. Колокольчик с подвязанным языком молчал, так как его звон мешал дремать Нарышкину. В бричке пахло новым лаком и свежей кожей. «Гроза морей» поклевывал носом, он был трезв, как огурец, и вяло рассеян.

На повороте, из-за ракит, навстречу экипажу гурьбой вышли мужики, обутые в тяжелые растоптанные лапти. За спинами у них болтались берестяные котомки. Мужики хмуро поклонились и, равномерно колыхая дорожными палками, медленным тяжелым шагом прошествовали мимо.

— Эх, Рассея! — буркнул приоткрывший глаз Нарышкин. — Как там? «Люблю Отчизну я, но странною любовью…», — продекламировал он.

— «…Проселочным путем люблю скакать в телеге И взором медленным, пронзая ночи тень, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень…»

— Это Вы написали, Сергей Валерианович? — Катерина слушала стихи очень внимательно, глядя в полузакрытый глаз Нарышкина.

— Нет, не я, — задумчиво ответил Сергей. — К сожалению, Катенька, это написал не я. Это стихи одного молодого поручика. Он служил задолго до меня в Тенгинском пехотном полку, на Кавказе. Сложный был человек, острослов и задира, каких поискать. Погиб глупо. Рассказывали, все издевался над одним майором, в сущности — безобидным человеком. Дразнил, насмешничал, потешался… и даже при дамах, — Нарышкин рассеяно, думая о чем-то своем, посмотрел на Катерину. — Глупо, ужасно глупо, — пробормотал он.