Авантюристы (СИ) - Турбин Андрей - Страница 28

Терентий, находившийся при барине, только всплескивал руками и приговаривал — Вот оно где — разорение литовское! Тати, как есть тати, грабители. Я помню, тут ваза стояла, а тут поднос серебра фунта в полтора. Барин, станового пристава вызывать надо и допрос учинить. А с тебя, старого черта, я сам шкуру спущу!

— Помилуйте, Терентий Иваныч, за что?

— Да ты смотри, что наделал-то, сторож неусыпный. Тут же, почитай, все самое ценное барское добро растащили.

— Как так растащили? Все, что было, то и цело!

— Что цело? Вот на энтом самом месте, — Терентий показал на светлое пятно на стене, — морской вид порта города Анстердама висел. Где он теперь?

— Знать не знаю, ведать не ведаю. А только как все еще при покойном управляющем заведено было, так все и осталось. Вот вам крест святой! — старик истово перекрестился и бухнулся Нарышкину в ноги, подняв облако пыли.

— Ну, полно, Митрич, вставай! — морщась и кашляя, велел Нарышкин.

— Так не пропали вещи-то. Петр Кузьмич, известно, кой-чего продал, чтобы Вам, то есть в Питембург, деньги посылать. А так все на месте.

— Ах вот оно что! Как же, как же! Видали мы этих денег. Вот старый болван! — бросил в сторону Нарышкин.

— Надо за становым посылать. Да разузнать, кто краденое скупал. Да в кандалы его и в Сибирь!

Степан, все время присутствующий при этой сцене, вздрогнул, скукожился и вполголоса пробормотал: — Сергей Валерианович, может, не надо пристава. Сами знаете, дело-то у нас какое.

— Наше дело само собой, а воровство в имении пресечь надо. Все растащили мерзавцы, — Нарышкин гневно сжал кулаки.

— Ты вот что, Терентий, ступай в деревню, собери всех, кто остался. А ты, Митрич, выясни насчет того, как бы нам пообедать, а то у меня брюхо уже марш играет. Пусть повар, если объявится, где хочешь сыщет, хоть пусть взаймы берет… ну, там, птицу какую да и пирожков тоже неплохо бы наделать.

Пока Терентий собирал народ, Сергей успел бегло осмотреть территорию усадьбы и разозлился еще больше. Оказалось, что флигель, в котором проживал управляющий, сгорел подчистую, плодовые деревья в саду выпилены, парк, занимающий большое пространство, зарос, да так, что с трудом можно было найти дорожки, беседка покосилась, на хозяйственном дворе не осталось инвентаря, все службы стояли без дверей, а в людской поломаны лавки и полно собачьего кала. Нарышкин мрачнее тучи ходил по усадьбе, виртуозно матерясь и пиная ногами попадающиеся на пути предметы.

Часам к трем дворню удалось собрать. Конюх Петр, повар Григорий, лакей Никифор и зряшный человек на побегушках Митька Косой, все как один, пряча глаза, топтались у входа в барский дом, мяли в руках картузы и распространяли вокруг себя стойкий запах сивушных масел. Женская половина прислуги оказалась представлена дворовыми девками: Фроськой, Танюхой и теткой Аграфеной.

Толстомясая Фроська наглыми маленькими глазками бесцеремонно разглядывала Катерину. Невысокая, кубастенькая Танюха апатично мякала моченое яблоко. А тетка Аграфена тяжко, по-бабьи вздыхала, когда Нарышкин при помощи Степана собственноручно открыл парадное, оторвав доски, вколоченные здоровенными гвоздями в затейливую резьбу парадных дверей. Распахнув двери, Сергей вернулся к народу, оглядел каждого и сказал коротко:

— М-да…

Фроська хамски заржала, обнажая крепкие и здоровые, как у лошади, зубы.

— С приездом, Сергей Варелианыч, — прочавкала набитым ртом Танюха.

— Барин возвернулись… — выдавил из себя зряшный человек Митька Косой.

Сергей, собиравшийся произнести пространную гневную речь, раздосадовано плюнул, махнул рукой и буркнул: «Вот мерзавцы».

И вдруг неожиданно для всех влепил Митьке Косому показательную оплеуху.

Митька, закружившись, как турман, охнул и пал на колени.

Вся дворня тут же дружно последовала за ним.

— Не губите, барин. Как есть, все поправим, — раздались нестройные голоса.

— А мы ничего и не брали Вашего, — нагло заявила Фроська.

— Молчать, мерзавцы, выпорю! — гневно сказал Нарышкин и на всякий случай поднес к Митькиной физиономии кулак.

— Ну, вот что, дьяволы косопузые! Двор вычистить, в доме прибрать, бурьян вырубить, а кто что взял без спросу, вернуть на место, а не то я за становым приставом посылаю. Не ровен час, найдет у вас чего, сами знаете, что после этого будет! А теперь за работу живо!

Повеселевшая дворня засуетилась и с показательным рвением бестолково кинулась исполнять поручения.

Барин сечь никого не велел, только постращал немного. Это понравилось. Добрый барин, ничего не скажешь. Смущала только угроза вызвать пристава. Но тут уж ничего не поделаешь, к наездам станового в усадьбе относились философски, как к стихийному бедствию. И только Митька Косой, хмуро трогая гудевшую от оплеухи шею, вздохнул, вспоминая прошлое посещение имения начальством. Ну да ладно, авось пронесет.

Митрич отыскал амбарные книги управляющего, которые до сей поры хранил у себя. Сергей смахнул с них пыль и попытался разобрать каракули своего бывшего ключника. Дело это, однако, оказалось не из легких. Покойник Петр Кузьмич писал пером, как курица лапой. Мыслил управляющий тоже оригинально, что нашло свое отражение в записях. На бумаге выходило все не так уж плохо. Имение процветало. Нивы наливались золотом колосьев, скот плодился, закрома были полны, а оброк платился исправно, причем в каких-то немыслимых количествах поросят, гусят, яиц, мер пшена и пудов овечьей шерсти.

— Вот ведь, гад! — почти восхищенно произнес Нарышкин и захлопнул книгу.

Митрич принес из подвала запотевшую бутыль «травника».

— Извольте спробывать, барин. Больно хорош перед обедом, — произнес старик, облизываясь.

— Ты-то почем знаешь? Уже пробовал?

— Никак нет, — мотнул головой Митрич и скроил обиженную физиономию. — Батюшка Ваш их перед трапезой очень уважали-с.

— Ну-ну… — Нарышкин усмехнулся и плеснул старику горькой настойки.

Митрич от такого расчувствовался, пустил из глаз смолу и помянул добрым словом родителей барина.

Сергей тоже вспомнил отца и мать и смахнул набежавшую слезу:

— На могилку сходить надобно.

Пока он коротал время за бутылкой травника, девки приготовили обед. По дому распространился чад от пригоревшего блюда — Танюха с Фроськой перестарались. Григорий, который руководил кулинарными опытами, оказался не на высоте. За долгим отсутствием практики все у него вышло из рук вон плохо.

Курица, как уже было сказано, подгорела, гусь же, наоборот, не прожарился, а в картофельное пюре Григорий забыл доложить масла (впрочем, его и не было). Пришлось растолочь картофельную массу просто на воде. О пирожках не могло быть и речи, поскольку не было муки, а кисель вышел вязким как смола (крахмал в кладовой все же оказался).

Фроська умудрилась часть киселя вылить на себя и, перепачканная липким варевом, в окружении роя мух, бродила по дому, причитая и охая.

Впрочем, просидевшие весь день впроголодь путешественники не заметили, что поздний обед не удался. Нарышкин надолго задумался о чем-то своем, сидел, хмуро подперев голову, ни на кого не глядя. Катерина, за весь день не проронившая ни слова, делала вид, что продолжает дуться на Сергея за вчерашнее, а Степану при мысли о становом приставе было не до гастрономических тонкостей. Ему вообще кусок в горло не лез.

Спать отошли поздно. Когда хватились, постельного белья в доме не оказалось, не было даже одеял и подушек. Пришлось послать Митьку Косого в деревню. Пока тот притащил стеганые, довольно вонючие крестьянские одеяла, пока разобрались, кому где почивать, пока Нарышкин надавал очередных оплеух Митьке, просто потому, что тот постоянно путался под ногами, и, кроме того, все еще чесались руки… в общем, к тому моменту, когда в доме все затихло, заведенные Сергеем по приезду часы гулко пробили двенадцать.

— Ну вот я и дома, — сказал себе Нарышкин, устраиваясь в кабинете. Он вытянулся на диване и с легкой брезгливостью натянул одеяло. Прохладная, благоухающая сиренью весенняя ночь накрыла усадьбу, и все потонуло во мраке. Все, кроме белеющего колонами старого дома, который вновь обрел хозяина и смысл существования.