Рыцарь XX века
(Повесть о поэте Абд ар-Рахмане аль-Хамиси из долины Нила) - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 19

19

— Помилуй бог! — воскликнул бедняга. — В жизни не держал в руках таких денег. Дай мне мелочь, я ведь не могу разменять эти деньги.

— Бери, не надо разменивать, — сказал аль-Хамиси, покидая экипаж.

Извозчик кинулся за ним, протянул ассигнацию и снова попросил мелочь.

Али-Мухаммед взял деньги и сказал, что разменяет у лавочника. Но аль-Хамиси не согласился. Он сунул деньги вознице и, взяв под руку друга, поспешил с ним к дверям театра.

— Ты сумасшедший! — воскликнул Али-Мухаммед. — Что ты сделал? У тебя нет и монетки на трамвай, а ты отдал первому попавшемуся целых десять фунтов. Я догоню его и заберу.

— Ты прав, у меня нет даже мелочи. Мы не пойдем в оперу и домой вернемся пешком. Но мы помогли несчастному, который так тяжко болен. Он не может больше погонять свою дохлую лошадку. Как только у меня появятся деньги, я тотчас же приглашу тебя в оперу. А пока прошу прощения!

— Если ты отдал все свое достояние в здравом уме, то ты святой! — сказал Али-Мухаммед, прощаясь с другом.

Через несколько дней многие друзья аль-Хамиси называли его святым.

— Но в отличие от святых дервишей, — говорил смеясь Али-Мухаммед, — наш святой не просит у прохожих помощи, а отдает последнее прохожему, который ничего не просил, а наоборот, умолял забрать у него деньги, свалившиеся с неба.

Работы не было. Аль-Хамиси целые дни что-то писал, закрывшись в крошечной комнате. Аиша не решалась спросить, над чем он работает. Но настал день, когда он сам обратился к матери.

— Мама, я дал клятву. Послушай мое стихотворение. Оно называется «Клятва».

Тобой дышу я, родина моя! Твое дыханье было первым чудом, Наполнившим мне грудь, Когда оттуда, Из пасмурной страны небытия, Пришел я в мир живых, И ты стояла У изголовья матери, когда В счастливых муках Та меня рожала. О родина моя! Прошли года, Я проникаю в тайны мирозданья, Ты проводник мой на стезе познанья. В тебе лежат пластами времена: Начальный хаос, Первый проблеск света, Когда впервые юная луна Всходила над безлюдною планетой. Тобой дворцы и храмы возводились Там, где когда-то рос чертополох, Ты зеркало, в котором отразились Процессии бесчисленных эпох, Ты факелом в кромешной темноте Путь освещала знанью и мечте. О родина, благодаря тебе я Все краски этой жизни различил, Когда еще младенцем в колыбели Я от тебя в подарок получил Лазурь морской волны и небосвода, И гребни дальних гор в рассветный час, Оправленные в золото восхода, И сад теней, когда в пучине гас Луч солнца, погружавшегося в воду. Ты для меня и небеса, и твердь, Мой хлеб и воздух, И бессильна смерть Когда-нибудь нас разлучить с тобою, Ты стала воплощенною мечтою, Я вспоен молоком твоим и медом И вскормлен хлебом твоего народа, Крови моей бурлящее вино Твоим горячим солнцем зажжено. Я, как и ты, трудом крестьян рожден, Рожден трудом египетских рабочих, Во мне теперь навеки воплощен Их жаркий пот, Безрадостные ночи, Нужда и голод, Скорбь и нищета — Я все с народом вместе испытал…

Это начало, милая мама, когда допишу, прочту тебе.

— Я все понимаю, мой друг. Ты не напрасно скитался по бедным деревушкам долины Нила. Дай тебе бог долгих и счастливых лет. И пусть расцветает твой талант!

Это были едва ли не последние слова матери.

В тот день, который остался в памяти на всю жизнь, отчим уехал в Суэц, где жили искусные мастера мебели. Они выполняли заказ для мебельного магазина. Абд ар-Рахман вернулся домой в сумерках. Он застал мать в постели. Она непрерывно кашляла, лицо пылало, ее мучил жар.

— Тебе плохо, мама, я пойду за доктором, — воскликнул испуганный Абд ар-Рахман. — Есть ли сколько-нибудь денег?

— Есть десять фунтов, — ответила Аиша, — возьми в шкатулке. Зови врача, — прошептала она едва слышно, — мне худо.

Врач жил недалеко. Вскоре он пришел, прописал лекарство и, прощаясь с Абд ар-Рахманом на пороге дома, сказал, что больная в очень плохом состоянии. Абд ар-Рахман отдал врачу пять фунтов и собрался в аптеку. У него оставалось еще пять фунтов, и он подумал, что этих денег достаточно для покупки лекарства.

Мать не сразу отпустила Абд ар-Рахмана. Она прижала к горячим губам его руки и долго не отпускала. Потом она попросила не уходить. Не пускать к ней Бусайну, которая притаилась в соседней комнате и, стоя за дверью, пыталась подслушать разговор брата с матерью. Но ей ничего не удалось услышать. Аиша молча смотрела на сына, словно прощалась. Лишь поздно ночью, когда Аиша задремала, он поспешил в аптеку. Пошел кратчайшим путем, через темные переулки, едва различая дорогу. Вокруг ни души. Тишина и темнота. Вдруг вспыхнул ручной фонарик, и грубый голос из темноты потребовал деньги. Перед ним был вор.

— Ты что молчишь! — крикнул он, протягивая руку с ножом. — Дай деньги, видишь, какой у меня нож?

Абд ар-Рахман протянул вору деньги и сказал, что эти пять фунтов нужны для покупки лекарства умирающей матери. В доме нет и пиастра, он идет в аптеку. Вор спрятал нож, протянул Абд ар-Рахману пять фунтов и предложил проводить его до аптеки, на случай, если встретится другой грабитель.

Они получили лекарство, и вор проводил Абд ар-Рахмана домой. Увидев умирающую, вор вынул из кармана десять фунтов и подал их Абд ар-Рахману.

— Я не оставлю тебя в такой беде, — сказал он и попросил разрешения остаться в доме до утра.

Аиша умерла на рассвете. Вор принял самое горячее участие в печальной церемонии. Он покинул дом Аиши после похорон. Уходя, он сказал Абд ар-Рахману, что считает себя его другом и всегда будет готов помочь в трудную минуту.

Вскоре аль-Хамиси получил извещение из деревни о смерти отца. Он так же, как и мать, долго болел, но ни разу не смог воспользоваться услугами врача. Это было недоступно бедному феллаху.

Печаль и одиночество обрушились на юношу, еще не узнавшего жизни, не постигшего радости светлых дней.

— Почему так много горя? — вопрошал он неведомое божество. Его скорбь вылилась в горестных стихах.

Я слышу голос матери моей. Она ушла, Порвав цепочку дней, Звеном ее упав в траву забвенья. Но эхом из-за белых облаков, Как в детстве, очарованно-легко Звучит напев, неся успокоенье. Благослови! Витай над нашим домом, Звездою материнского тепла Свети в пути опасном, незнакомом; Я жизнь влачу, как тяжкие оковы, Далеко от родимого угла. Ненастье дни мои заволокло, Убила боль истерзанную душу, И звезды, Что сияли мне в минувшем, Осыпались, как битое стекло. Где мать моя? Где мой отец зарыт? Куда исчезли дорогие лица? Сад жизни облетел, Но осень длится, И даль пустыни вымершей страшит. Доколе мне в песках ее брести? Как ужас этот мне перенести?..