Рыцарь XX века
(Повесть о поэте Абд ар-Рахмане аль-Хамиси из долины Нила) - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 37

37

В маленьком городе на юге Египта в помещении школы собралось много людей. Я стал рассказывать о научном открытии, которое было признано учеными во всем мире. Но тут я увидел, что группа людей поднялась и двинулась ко мне. Они окружили меня, назвали преступником. «Ты хочешь отравить души людей!» — кричали они и стали избивать кулаками. Здоровый детина так ударил меня по голове, что полилась кровь. Под крики и угрозы я покинул аудиторию и отправился в больницу. Рана была так велика, что на всю жизнь осталась отметина. Посмотрите, какая память у меня на макушке. Этот случай вызвал во мне ярость и возмущение против фанатизма, который губит человеческие души. Но я не отказался от идеи нести знания в народ. Когда образование будет доступно каждому, мы увидим расцвет талантов.

Как-то аль-Хамиси предложил каждому из собеседников рассказать о своих взглядах на переустройство египетского общества.

— Вы моложе меня, но и ваш небольшой жизненный опыт заставил бросить вызов правящим кругам Египта. Скажи нам, Тухами, как ты представляешь себе перемены в экономике нашей страны? Ведь ты будущий экономист, два года проучился в университете.

— Прежде всего должна осуществиться обещанная Насером аграрная реформа, — ответил Тухами. — Разве можно дольше терпеть это чудовищное социальное неравенство в деревне? Я думаю, такого нет нигде на свете. Двенадцать тысяч помещичьих семей владеют третью всей земли Египта. Это неточно, предполагается, что помещики захватили более чем треть полезных для обработки земель, а пятнадцать миллионов феллахов ничего не имеют. В лучшем случае семья в десять человек имеет крошечный приусадебный участок.

— Ты совершенно прав, — воскликнул аль-Хамиси. — Я жил в деревне и знаю, кто создает богатство и роскошь бездельникам из помещичьих семей. Человек, рожденный в такой семье, считает феллаха низшим существом. Для них труженик земли — «дуралей», «деревенщина», «быдло», хотя их кормит и одевает нищий феллах, обреченный на жалкое существование. Если феллахи получат хоть небольшие наделы земли, считай, что пятнадцать миллионов феллахов с семьями не будут голодать.

— А я скажу про Суэцкий канал, — вступил в беседу Хасан. — Довольно англичанам пользоваться нашим добром. Мы должны их прогнать. Когда Суэцкий канал станет нашим достоянием, страна будет богаче. И тогда возможно, что и нам, бедным грузчикам и портовикам, станет легче жить.

— Вы правы, мои друзья! — сказал аль-Хамиси. — Мы единомышленники, это очень хорошо! Чем больше египтян призадумаются над социальным неравенством, тем скорее мы достигнем цели. Единство взглядов и действий! К этому нас призывает время! В своем стихотворении «Гимн свободе» я писал:

…О свобода, в тюремном окне Ты лучом мою мысль осветила. Разбуди же и чувства во мне, Дай простор для полета и силу, Крылья дай, чтоб парить в вышине! Вот я цепи постылые рву, Одолев заточения беды, И, гордясь долгожданной победой, Обнимаю тебя наяву. И тобой, словно верой, живу. Ты прекрасна. Во имя твое Я бы кровь свою пролил. Без страха На костер бы взошел и на плаху. Ты как песня, и в звуках ее Жизнь сплетается с небытием…

Прошло более пяти месяцев с того дня, когда Абд ар-Рахман аль-Хамиси был арестован и доставлен в тюрьму. Как-то в полночь стражник, сидящий у главных ворот в сладкой дреме, вдруг услышал хор невиданной силы.

«Никогда мне не довелось слышать во сне подобное пение, — подумал он не открывая глаз. — Так отчетливо слышно, можно понять слова: «Нас обжигало пламя гонений, нас душили застенки страшной тюрьмы…» Я схожу с ума!» — сказал себе стражник и вскочил в растерянности.

— Это не сон! — воскликнул он. — Они поют!

Пятьсот заключенных пели тюремную песню так стройно и слаженно, словно кто-то ими управлял.

— Что за наваждение! — воскликнул стражник и побежал во внутренний двор, где с криками носились охранники, приказывая замолчать.

— «Ветры воют над тюрьмой, как волки…» — пели заключенные, не обращая внимания на крики и угрозы тюремного начальства.

После небольшой паузы громкие голоса речитативом пропели:

— «Мог ли тюремщик, который бросил меня в камеру, запереть мои воспоминания? Или вырвать зеленеющие мечты? Если он заковал мое тело кандалами, то как же слабы его кандалы? Мои мечты сильны, они пронзают железо тюрьмы…»

Воцарилась тишина, и тогда гулко прозвучали проклятия начальника тюрьмы.

— На голодный паек! — кричал он. — Сейчас же найти виновника! Кто он? Посадить его в карцер! Отправить в пустыню. К змеям бунтаря…

Загромыхали железные затворы. В камеры врывались вооруженные стражники и с проклятием искали виновника ночного концерта.

— Кто сумел передать текст песни в каждую камеру? — спрашивал начальник тюрьмы. — Кто сочинил текст песни? Кто научил их петь? Обыскать каждую камеру, доставить мне виновного.

Начался обыск. А тем временем аль-Хамиси писал новую песню. Он не ожидал такой быстрой реакции тюремщиков, не думал, что могут прийти ночью. Во время этого удивительного ночного концерта к нему пришли новые слова для песни, которую он хотел распространить в ближайшие дни. Многие не известные ему люди участвовали в подготовке ночного пения. Во время короткой дневной прогулки ему удалось напеть мотив товарищам, идущим впереди, те по цепочке напели другим. Так удалось распространить мелодию песни. А слова, написанные на клочках бумаги, передавались из рук в руки. Люди заучивали и уничтожали записи.

Когда вошли в камеру, аль-Хамиси читал своим товарищам только что родившуюся песню:

— «Именем грустного отца, снедаемого жалостью к малышу, к городам и деревням, к ночи и дню, чья тоска — это клятва, что высекает искры из кандалов.

Именем клятвы, которая превращает грусть кандалов в мечты победы. Именем всего этого строю я касыду, и крики мои сотрясают железные камеры…»

Догорала маленькая свечка. Стражник вырвал из рук поэта листок и толкнул аль-Хамиси к дверям.

— Ступай в одиночку! — приказал он. — Завтра отправишься в пустыню. Там ты пропоешь свою песню для змей. Они кишат в камерах и помогают нам совершать правосудие.

Второй охранник сорвал картинки со стены, пошарил под циновкой в поисках крамольных записей, пригрозил Хасану и Тухами побоями на допросе.

Аль-Хамиси простился с товарищами и с сожалением подумал, что хор узников уже не повторится. А жаль! Скольких трудов стоило это прекрасное выступление в ночной тюрьме.

После ночи, проведенной в крошечной одиночной камере, где можно было только стоять, аль-Хамиси в сопровождении жандарма отправили в пустыню, где была устроена самая страшная тюрьма. Здесь заключенные изнывали от зноя и жажды. Иные погибали от укуса змей. Аль-Хамиси на всю жизнь запомнил тот день, когда мог стать жертвой змеиного укуса.

Он сидел в своей крошечной камере на тростниковой циновке и смотрел на дверь, прислушиваясь к шагам тюремщика в коридоре. Ему страшно хотелось пить, и он решил, что криком остановит охранника и вымолит немного воды. И вдруг он разглядел в полутьме змею, сидящую у порога. Это было невероятно. Как она проползла сюда, где та щель? Казалось, нет спасения. Остались мгновения, пока она приползет к своей жертве. Аль-Хамиси вдруг вспомнил случай, когда его отец оказался в такой же опасности и спасся тем, что стал уговаривать змею не трогать его. Так поступил и аль-Хамиси.

— Не тронь меня! Прошу тебя! Уходи отсюда! Я хочу жить, не трогай меня! Пожалуйста, не трогай! Он повторял эти слова, не спуская глаз с порога камеры. Там сидела смерть.

Аль-Хамиси несколько минут обращался к змее, будто перед ним существо, которое понимает его слова. Он говорил и надеялся, верил, что должен уцелеть и уйти из этой проклятой камеры. Это было удивительно, но змея вдруг исчезла. Обливаясь холодным потом, с бьющимся сердцем аль-Хамиси подошел к двери, чтобы убедиться в том, что произошло чудо. Он уцелел.