Чужая душа - потёмки (СИ) - Романовская Ольга - Страница 36

Плаксиво надула губки и начала жаловаться на кучу вещей — всё, кроме лишения свободы. И туфли мне жмут, и жарко, и руки затекли, и в туалет хочется… А ещё причёску они мне испортили, а я порядочно за неё отдала…

Лицо послушника вытянулось куриной гузкой. Похоже, он пожалел, что ко мне сунулся. Нерешительно оглянулся на стол Совета и, не получив дозволения снять кандалы, самовольно расстегнул мне платье. Прикрылся поиском амулетов, а на самом деле определяя размер груди.

Во всём есть плюсы и минусы. Боли кормящей матери никто не отменял, а тепло рук в таких случаях помогает. Поэтому, обнаглев, спросила:

— А оставить там ладони можно?

Послушник отскочил от меня, как от чумной заразы, а Совет старцев наверняка записал в сумасшедшие. Нормальная женщина как себя ведёт? Правильно, тут два варианта. Либо: 'Фу, нахал, пальцы откушу!', либо: 'О да, милый, сними с меня всё!'. А я просила руки на груди подержать и ничего не делать. Можно и поверх платья, а не судорожно копошиться под нательной рубашкой и узеньким льняным бельём.

— Мы не некроманты, — сквозь зубы процедил 'старец', утирая пот со лба.

Ничего, я вас до белого каления доведу, сами отсюда пинками выгоните и до гостиницы проводите. Просто диву даюсь: неужели никому в голову не приходило так себя вести, а не сразу заклинаниями швырять?

— Нет, вы некроманты, — упрямо возразила я. — Вот свечи, пентаграмма.

Умолчим, что круг и пятиугольник — фигуры, мягко говоря, разные. Агния Выжга-то это знает, а вот Агния-идиотка точно нет.

Картинно плюхнулась на пол, разрыдалась, начала молить отпустить, подвывая:

— У меня мууууууж, ребёнок, — и концерт по заявкам волчих стай.

Священники плюнули. В буквальном смысле. Самый молодой не выдержал, вскочил и направился ко мне. Потряс перед лицом какими-то дурно пахнущими костями, обсыпал лицо порошком, от которого расчихалась. Решив, что этого мало, дёрнул за волосы — ага, не парик, не оторвёшь. Но больно, зараза!

А священник продолжал измываться, пытаясь отыскать во мне следы ведьмы. Но ожидания не оправдались: никаких пузырьков, никаких кинжалов, шаров, колец и прочих милых чародеям шалостей. Даже кровь из пальца у меня текла настоящая и рана лечиться магией не собиралась.

Я притихла, понимая, что провоцировать дальше чревато, а то убьют.

— Она не ведьма, — наконец объявил священник, мазнув взглядом по моей вздымающейся груди. Вот изверг, сначала избить, потом полапать?

Совет старцев зашушукался, решая, что делать с таким чудом природы, как я.

— Кто твой муж? — священник взял меня за подбородок.

— У вас пальцы грязные и холодные, — плаксиво протянула я. — А муж Хендрик.

— А ты тёплые любишь? — усмехнулся почитатель Бархуса. Остроумный попался, но я подвох чую.

— Я мужа люблю.

Вот так, получи, ехидна, гороховый суп на свадьбу!

Суп оказался что надо: священник скис. Вот ведь, даже не шлюха! И за что меня судить? Видимо, и он пришёл к такому же выводу, потому что со вздохом велел снять с меня оковы и отвести в туалет.

Вернувшись из комнаты раздумий, обрадовалась открытым окнам. С ними и вправду лучше.

Свечи потушили, и я просто стояла внутри круга, заунывно повествуя 'старцам' о своей заурядной жизни, которая ну никоим образом с Академией магии, целительства и общеобразовательных наук имени святого Йордана не связана. А сюда меня утянуло. Как утянуло? Леший знает. Шагала по дорожке — и дошагалась, вдоволь покрутившись в вихре пространства. Зато подцепила мужа и заделала ребёнка.

К счастью, с местными реалиями я более-менее освоилась, а подробностей личной жизни, вроде адреса, священники спрашивать не стали. Зато предложили вступить в Орден.

— А какой? Если вы не некроманты, то кто?

Если мужиков от слова 'некроманты' отныне не будет колотить, то я плохо постаралась.

Мне доходчиво объяснили, что они тоже златорцы, радетели добра и справедливости, а также проводники воли Бархуса. Объяснять пришлось долго — глупые вопросы недалёкой женщины никто не отменял. Куда там допросам ректора — после меня взвоешь! Что священники и делали, опустошив графин с водой.

Орден, говорите? То есть стать засланцем в Златории и всякие пакости строить? А потом свергнуть и убить короля, посмевшего отвергнуть Бархуса? Все эти мысли я вслух не высказывала, просто на ус мотала.

— Итак, дочь моя, согласна ли ты стать одной из нас?

Я крепко задумалась. На полном серьёзе. И попросила расписать, что от меня потребуется.

— Принять Бархуса и волю его как единственно верную.

То есть стать марионеткой-идиоткой. По легенде я уже идиотка, поэтому ничего не теряю. А настоящая я выигрываю: обещания женщины, как ветреные создания, не держат.

— Я подумаю. Тут у вас красиво…

Священники обрадовались и принялись охмурять всякой ересью. Кивала, а сама пыталась запомнить их лица. Наконец пообещала вступить в этот бесов Орден и запросилась домой — ребёнка кормить.

Хм, а отпускать меня не собирались. Но ведь и я послушницей становиться не планировала.

— А меня от молока разорвёт, если дочка сиську не возмёт. Я честно-честно вернусь.

Старцы вновь собрались в кружок и по итогам совещания решили взять с меня страшную клятву. Пусть же икнётся некой Марии Рыльке, именем которой божилась.

Забрала любезно подсунутую литературу о боге и 'обрадовала', что читать не умею. Баласт тут же забрали, велев завтра явиться на Площадь трёх измерений.

— Если не явишься, пеняй на себя, — грозно пригрозил председатель собрания. — Мы убиваем изменников.

Дальше снова были слёзы и клятвы, что я всей душой радею за Бархуса. После чего меня вытолкали из комнаты.

Когда спустились на первый этаж, послушник — всё тот же, что вывел из темницы, — подсунул под нос какую-то тряпицу. Воняла она жутко и так же жутко туманила сознание. Лишить магов стратегически важной информации в мои планы не входило, поэтому задержала дыхание и деланно брякнулась на пол, будто в обморок. Оставалось надеяться, что послушник проверять не станет.

От снотворного эфира тошнило, но я мужественно держалась, стараясь не двигаться и не открывать глаз. Когда меня подняли на руки, осторожно разомкнула одно веко, чтобы образовавшейся щёлочкой лицезреть окрестности. Неудобно, мало что видно, но хлопать ресницами нельзя — мигом упокоят.

Услышав голоса, мгновенно закрыла глаз.

Послушнику дали указания отвезти меня в предместье Номарэ и оставить под каким-нибудь деревцем, вроде как спящую. Значит, мои предположения верны, и мы не в городе. Ладно, постараюсь хоть вычислить расстояние, если разглядеть ничего не дадут.

Дали.

За окном стемнело, и мой приоткрытый глаз не привлекал внимания. Им я пересчитала каменные ступеньки, затем уткнулась в землю и, заработав косоглазие, — собственно в здание.

Запоминают характерные приметы, а за таковые сойдут столбы-змеи крыльца. Жаль, что нельзя голову задрать, этажи рассмотреть!

Потом снова погрузилась в кромешную темноту: послушник укладывал меня на заднее сиденье самохода. Оно оказалось мягким и пахло войлоком. А в самом самоходе воняло куревом.

Дальше мной не занимались вовсе, только с сиденья ничего не было видно. Так что с чистой совестью закрыла глаза и считала повороты, пыталась определить примерное время в пути, запоминала колдобины и прочие мелочи, способные хоть как-то помочь сориентироваться в пространстве. Затем вспомнила о звёздах и под покровом темноты сражалась с небосклоном незнакомого мира. Пришлось выбрать одну звезду, поярче, и плясать от неё.

Ход у самодвижущейся повозки оказался плавным, в ней и чай пить можно. И спать. Едва не разомлела от эфира и переживаний, но мужественно раз за разом отгоняла сон.

Наконец самоход остановился.

Бесчувственную меня подняли с сиденья и устроили в обнимку с деревом.

Выждав, пока по моим расчётам послушник вместе со своим драндулетом скроется из виду, распахнула глаза и вскочила на ноги.