Месс-менд. Роман - Шагинян Мариэтта Сергеевна - Страница 31

Она коснулась губами его уха, выждала минуты две, в течение которых он испытывал состояние, мысленно названное им «довольно сносным», и вдруг прошептала:

- Тони, я, кажется, собираюсь подарить вам бэби.

Черт возьми! Если б ему пустили в ухо гальванический ток, Василов не подпрыгнул бы выше, чем сейчас. Он слетел с кровати, швырнул подушку в одну сторону, одеяло - в другую и в бешенстве затопал босыми ногами.

- Это черрт! черрт знает, что такое! - кричал он с совершенно искаженным лицом. - Я отсылаю вас назад, в Нью-Йорк! Я подам в суд! Оставьте меня в покое!

Катя Ивановна побледнела и подняла руки, словно защищаясь от удара. Губки ее сжались, как цветочные лепестки. Она стояла перед ним - олицетворение чистоты, невинности и отчаяния - и глядела на него такими широкими, такими беспомощными глазами, что Василов внезапно замолк, махнул рукой и спасся на другую половину комнаты.

«Что мне делать? - думал он в бешенстве. - Ясно, как день, - это настоящая жена Василова… Она не подозревает ничего… И как она ухитрилась, как ухитрилась, несмотря на все ссоры… Гнусная, легкомысленная, преступная женщина! Любить этого пошлого коммуниста!»

Поток его мыслей делал столь капризные зигзаги, что я был бы, как автор, совершенно сбит с толку, если б это продолжалось долго. К счастью, он резко шагнул к Кате Ивановне и, глядя мимо нее, официальным тоном произнес:

- Я отрицаю, категорически отрицаю, что это мой ребенок! Вы можете делать что хотите. Я умываю руки.

С этими словами он надел башмаки, пиджак, шляпу, посмотрел на часы и вышел, чтобы прогуляться перед домом на Мойка-стрит в ожидании кого-нибудь, кто спас бы его от ненавистного tete-a-tete'a с Катей Ивановной.

Катя Ивановна поглядела ему вслед с жестокой усмешкой. Она была довольна собой. Она имела решительно все причины быть довольной собой. И он, этот жалкий мальчишка с чудаковатым характером, был слаб, растерян, вспыльчив, нетерпелив, неумен, упрям и нервен, как Еремия Рокфеллер. И его было так же легко обернуть вокруг пальца, как старика Вестингауза…

Но довольная собой красавица повела себя с чисто женской непоследовательностью. Вслед за жестокой усмешкой глаза ее сверкнули отчаянием, она подошла к кровати и вдруг упала на подушку, разрыдавшись.

- Тук-тук, царап-царап…

Что за странные звуки у двери? Кто-то тычется в нее тупой мордой, царапает когтями, кусает скобку… Катя Ивановна подняла голову и прислушалась.

- Хав! Ррр! Хав! - раздалось за дверью уже совершенно явственно. Потом еще несколько тупых ударов, царапанье, визг, и дверь распахнулась перед каким-то безобразным огромным комком шерсти и грязи, как вихрь ворвавшимся в комнату.

Еще секунда - и грязный комок, как мячик, взлетел прямо на кровать Кати Ивановны, бешено забил хвостом, облапил ее, лизнул в рот, нос, подбородок.

- Бьюти! - воскликнула молодая женщина. - Бьюти! Бьюти!

Да, это была она, верная Бьюти Микаэля Тингсмастера, но в каком виде! Тощая, одичалая, всклокоченная и грязная до того, что шерсть ее слиплась комьями. Она повизгивала, тыкалась носом в Катю Ивановну, кружилась по комнате, обнюхивала каждый угол.

Наконец, угомонившись, Бьюти села у ее ног и положила ей на колени лапу, устремив на нее говорящий взгляд.

- Откуда ты взялась, Бьюти? - спросила мистрисс Василова.

Бьюти взвизгнула и шевельнула лапой, тут только молодая женщина заметила у нее на лапе грязный полотняный лоскут, покрытый темными пятнами. Она осторожно развязала его, подошла к окну и вгляделась в покрывавшие его пятна. Они походили на кровь. В их расположении ей почудилась симметрия. Расправив лоскут на подоконнике, она прочла букву за буквой:

«БИСК. ТОРПЕДА».

Собака следила за ней умными глазами. Как только Катя Ивановна снова повернулась к ней, она забила хвостом и обеими передними лапами стала срывать с себя ошейник, делая уморительные движения.

- Что еще, Быоти?

Ну да, конечно, у нее найдется и еще кое-что. Откиньте ей голову, суньте ручку за ошейник и сорвите с веревочки конверт, привязанный туда с большими хитростями, так что собачьей лапе трудно его сорвать, а уж зубами и носом ни за что не достанешь! Вот так. Раскройте его, читайте!

Катя Ивановна молча сорвала конверт, распечатала его и прочитала:

«Генеральному прокурору штата Иллинойс.

Высокочтимый сэр.

Если вы получили мое предыдущее письмо и вынули пакет из моего тайника, вам небезынтересно узнать продолжение рокфеллеровского дела. Я держу в руках все его нити. Я посажен в сумасшедший дом, откуда как нельзя лучше можно следить за главным преступником. Вы поймете меня, если потребуете освобождения из камеры № 132 умалишенного Роберта Друка».

31. ПОМОЩЬ ГОЛОДАЮЩИМ И ПРИВХОДЯЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

В то время как «Торпеда», выпустив на берег Василова, закупорилась со всех сторон, как средневековый рыцарь в броню, и отошла в глубь залива, молчаливая и мрачная «Амелия» весь день и до глубокой ночи разгружала свои товары.

Мистер Пэль с тросточкой в руках бегал туда и сюда, периодически выбрасывая с языка весь свой запас русских слов. Мешки, бочонки, ящики скатывались с палубы на берег, а оттуда перетаскивались на огромные грузовики. Техник Сорроу, поступивший к мистеру Пэлю на службу, заложив руки за спину, наблюдал за работой.

В эту минуту из бочки, стоявшей подле него, раздался протяжный вздох. Сорроу прислушался и толкнул бочку ногой.

- Эй! - раздалось с бочки. - Эге-ге-й, друг Сорроу! Менд-месс!

Это было сказано на самом понятном языке для техника Сорроу. С быстротой молнии оглянувшись вокруг, он шепнул:

- Месс-менд… - и выбил из бочки дншце. Тотчас же навстречу Сорроу высунулась знакомая голова, а потом шея и плечи, а потом туловище с прочими оконечностями, и из бочки ловко выпрыгнул Лори Лэн, худой, веселый и встрепанный.

- Сорроу! Хлебца и глоток виски! - шепнул он умоляюще. - Жизнь этого самого греческого, как его, Диогена чертовски лишена всяких удобств, особенно в своем закупоренном виде.

Сорроу дал ему хлеба, спрятал его за баррикадой из мешков и ящиков, заложил руки за спину и сурово произнес:

- Объясни-ка ты мне теперь, Лори Лэн, чего ради ты вковырнулся в гуверову бочку и, не спросясь Мика, отчалил на «Амелии».

- А ты чего? - спросил Лори, разжевывая хлеб с силой мельничных жерновов.

- Ты прекрасно знаешь, что я поехал по наказу Мика следить здесь за собаками-фашистами.

- Ну, а я приехал поработать для Советской России! - невозмутимо ответил Лори и сунул в рот последнюю корку хлеба. - И ежели ты мне, дружище Сорроу, хочешь подсобить в этом, так не медли ни дня, ни часа. А кроме того… - Лори запнулся и покраснел, как кумач. - Кроме того, хотел бы я знать, Сорроу, куда вы дели мисс Ортон, то есть мистрисс Василову?

- Вот оно что! - протянул Сорроу многозначительно. - Хорош же ты, я тебе скажу, Лори Лэн, металлист!

Неизвестно, что бы ответил ему Лори, покрасневший пуще прежнего, если бы из соседнего ящика не раздалось странное кряхтение.

- Кха-кхи-ки-ки-кха! - надрывались в ящике странные звуки. Сорроу сдвинул брови, подошел к ящику и заколотил в него что было силы.

- Сорроу, менд-месс! - раздалось оттуда жалобно.

Лори и техник Сорроу, переглянувшись, сорвали с ящика крышку, и взорам их предстал слесарь Виллингс, скрюченный наподобие английского замка и глядевший на них жалобными голодными глазами.

- Виллингс! - воскликнул Лори.

- Виллингс! Ты! - сокрушенно вырвалось у техника Сорроу.

- Я, ребята, я самый! Я теперь, можно сказать, перенес самое худшее, что может нас ожидать на том свете, ребята: герметическую закупорку, ни больше ни меньше. После этого я не боюсь смерти, нет, ни чуточки не боюсь смерти, подавай мне ее кто хочет, хоть сама холера.