Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер - Страница 76

Не важно. Выли сирены. Я большими шагами, покачиваясь, вернулся на улицу, протянул жетон перед машиной с полицейскими, выкрикнул какие–то нечленораздельные приказы и заставил их отвести меня обратно к Тируитту.

Коп открыл дверь, я залез внутрь. Сказал, что офицеров ФБР подстрелили преступники, засада на наркоторговцев накрылась, и приказал торопиться. Он быстро все изложил диспетчеру, пока мы неслись по Даунинг–стрит.

Я помнил, что у Брока был какой–то банк, но смысла этого не понимал. Было очень странно чувствовать, что это моя первая поездка на атуйосмобиле, но воспоминаний хватало, поэтому я приказал:

— Это чрезвычайно важно, офицер, давайте, газ в пол и не жалейте сил.

Уже не помню, как убедил его не следовать за мной и не вызывать подкрепления.

Когда я, шатаясь, прошел мимо прилавка и направился в коридор к офису Тируитта, Лео и Бригд последовали за мной, лихорадочно пытаясь убедить меня не ходить туда, и тут я зацепился ногой за ковер, боль в икре, казалось, дошла прямо до мозга, и я упал навзничь. Даже не думал, что пол может так больно ударить, вроде и расстояние до него было маленькое. Я потерял сознание и затих.

— Саймон Растигеват, вы меня слышите?

Я знал этот голос — Тируитт.

Точно он. Я открыл глаза. Он склонился надо мной, сидя на стуле рядом с кроватью.

Потом я увидел иглу в моей руке; Тируитт проследил за моим взглядом:

— Простите, необходимость на случай, если вы захотите сделать выбор. Помните о том решении, которое я вас попросил принять?

— Да. — Ко мне многое вернулось — но не столько, сколько бы мне хотелось.

— Боюсь, за вас его приняли идиоты, которые, похоже, сочли, что вы переметнулись на мою сторону или нарушили режим безопасности, или они во что-то еще поверили в тот краткий период, когда смысл стад пробиваться повсюду. Поэтому они не стали с вами разговаривать и задавать вопросы, а послали команду убрать вас. Я очень рад, что человеческая раса не осталась навечно в этой истории; там, наверное, было очень неприятно. Но сейчас все мы, вся вселенная, находимся в стадии перехода; каждый час Интернет — для вас межсеть, но вы это и так скоро поймете — наполняется новой сложной историей, а в мире появляются миллиарды новых людей, и…

Он стал серым и размытым, а потом я понял, что и мир вокруг тоже расплылся. Тируитт дернул за иглу в руке, и я вскрикнул от боли.

— Извините, приходится так делать, чтобы удержать вас здесь. Потому и разбудить вас пришлось. — Ему как будто было нехорошо; похоже, Тируитт считал, что игла причиняет мне большие мучения, чем на самом деле. Я хотел подбодрить его, но сил у меня не осталось.

Впрочем, Фрэнк, судя по всему, и так решил, что я его простил, а потому начал задавать вопросы:

— Что вы помните? У вас шок. Вы вломились к Броку три дня назад. Кстати, спасибо; копы отставали от вас всего на двадцать минут и шли явно не за вами. Как я уже говорил, за это время мы перепрыгнули через множество крайне неприятных вариантов прошлого.

— Хорейси погибла, — сказал я. — Еще до того, как я склонился на ней и увидел входное отверстие от пули. Бедный Риман: в него тоже попали, он, кажется, умирал и вдобавок мучился от горя из–за хозяйки. — Я понимал, насколько странно и глупо это было, но никак не мог выбросить из головы пса. Почему–то он казался мне реальнее смерти Хорейси… нет, только он и был реальным в смерти Хорейси. — Я и сам буду по ней тосковать.

Я взглянул на Тируитта и продолжил:

— Непонятно, но я помню старый мир. Помню, что мы делали раньше. Но чувствую, как новая вселенная призраком надвигается на меня, проявляется по краям, словно вспоминаю другую реальность, где всегда жил.

— Вы существовали отдельно от людей слишком долго, — объяснил Тируитт, — по крайней мере, по меркам темпоральных изменений.

— Темпоральных изменений?

— Счетчика событий. Вы помните, кто я такой?

— Да. Вы… Фрэнсис Тируитт. Фрэнк. Безухий. В истории, откуда я, э–э–э, пришел, вы были… кем–то вроде Ньютона или Эйнштейна?

— Уже лучше. — Он улыбнулся. — А здесь я кто?

— Мой лучший аспирант. Боже, а я — профессор математики. Причем хороший; я сейчас без труда вспомнил тридцать лет занятий.

Мы оба рассмеялись, пусть и не без грусти. И это я тоже вспомнил: Тируитт был тем редким человеком, который считал мои шутки смешными. Как и Хорейси.

Но она действительно умерла, а мы с Тируиттом действительно остались в живых, но были… не здесь. Мы были сейчас.

Странно до боли, словно одна память — галлюцинация, а другая — реальность, и у меня нет никакой возможности определить, какая из них какая.

— А теперь вы… математический психолог? Тут и такая штука есть?

— Сейчас есть. И всегда была, по меньшей мере последние сто двадцать лет. Или примерно тридцать один час, в зависимости от того, что конкретно вы считаете. — Он пожал плечами. — И я помню об индексальной выводимости, но плохо представляю, что с ней делать. А вы о ней помните?

— Вы уже послали мне с десяток длинных детальных электронных писем, объясняя ее или стараясь объяснить. Трудная штука. Я могу добраться до нее через глубинную структуру чисел, и просто стараясь понять, уже… хм. Да я теперь и сам профессор математики. Ах да, я уже говорил об этом.

— Один из одиннадцати. Одиннадцати профессоров математики, которые хотели поработать со мной над теорией индексальной выводимости. Точнее, вы намереваетесь стать одиннадцатым, так как мне нужен такой специалист по теории чисел. Но вам нужно встретиться с остальными десятью, причем как можно скорее, а также со многими другими людьми. А вы всегда предпочитали жить отшельником.

— Вот это я точно помню. Полагаю, если мне захочется работать над этой теорией, придется встретиться со многими людьми… в смысле, вживую встретиться. У меня так много друзей в Сети.

— Много, и вы даже можете провести всю работу с группой онлайн. Я сейчас не об этом. Вам нужно заняться этим здесь — и сейчас, я имею в виду — сейчас разговаривать и общаться, потому что иначе вы исчезнете, да уже чуть не испарились, но я успел провернуть иглу в вашей руке. Принцип непоследовательности все еще работает. Когда людей мало, самое простое решение — оставить нам воспоминания, если только мы будем обсуждать их исключительно между собой.

Как–то глупо и совершенно неожиданно я произнес:

— Я буду скучать по работе в ФБИ. И я очень, очень скучаю по Хорейси.

Я почувствовал, как подступают к глазам слезы, а Тируитт взял и спокойно вытер мне лицо платком.

— Как давно вас кто–то касался?

— До вас? Только Хорейси время от времени. Мне приходилось ждать, пока она это сделает. Сам я коснуться ее не мог, даже попросить не мог. А мне так нравилось, но я даже не имел возможности ей об этом сказать.

— Я помню, как все было в том, другом настоящем, — сказал он, кивая, словно этот факт многое значил. — Видите, как и я, вы сохранили память и теперь немало помните, словно яркий сон или любимую детскую сказку. Это наименее энергозатратный и наиболее стабильный способ существования. И вы сможете записать эти видения, прежде чем они поблекнут, или обсудить их с теми, кто тоже о них помнит.

Я потер лицо:

— Не знаю, захочу ли… вы знаете, как это было глупо, что я никогда не мог сказать ей… я всегда хотел сказать Хорейси кое о чем, а теперь даже имя ее смогу произнести только в разговоре с вами, да еще с несколькими людьми.

— А вы помните, почему не могли с ней поговорить?

— Недуг, со мной что–то не так, я не понимаю, что происходит с другими людьми, вижу их неправильно…

— Ах да, это… В этой реальности мы только начинаем видеть способы, как исправить вашу проблему или обойти ее. А там никто даже не пытался, ведь это было одно из отличий Лийтов, так же как худоба, длинные тонкие пальцы, абсолютный слух или светлые волосы. Но существовала очень простая причина, по которой вы не могли беседовать с ней по душам, а она могла демонстрировать, что хочет доставить вам удовольствие…