Рассказы - Крапивин Владислав Петрович - Страница 76

- Разбираешься? - спросил Потапов.

- Чуть-чуть...

Круглая лужица озера синела в сплошной зелени лесов. Дорога тянулась к нему паутинчатой нитью. Она пересекала коричневый шнурок шоссе, который убегал за край карты. Там у края Володька заметил мелкую-мелкую надпись: "На Крюково".

Он помолчал. Зачем-то даже потер пальцем буквы-малютки. Потом спросил у Потапова:

- Эта большая дорога прямо в Крюково ведет?

- Прямехонько, - оживился Потапов. - Именно туда, в самую точку.

- Это там строят новую электростанцию?

- Вроде бы строят... Да, строят. Точно. Яковлев, один мой бригадир, туда перевелся. Теперь дома только по выходным бывает. Каждый день ездить не будешь, почти сто верст по шоссе...

- А зачем тебе Крюково? - вмешался дядя Витя. - Озеро-то в стороне.

- Ни за чем. Так, - сказал Володька и стал смотреть в окно. В Крюково жил Юрка Верховский. Он уехал туда, потому что отца назначили начальником стройки. Два письма всего написал. Да и сам Володька тоже...

От рыбной ловли Володька сразу отказался. Если говорить честно, он жалел пойманных рыб, беспомощных, с кровью на жабрах. И немного боялся их - бьющихся, скользких. Он сказал, что займется костром и поставит палатку.

- Вот такой ты мне нравишься, - заметил дядя Витя.

Володька и сам себе нравился таким: быстрым, спокойным и деловитым. Правда, палатку ему помог поставить шофер, но потом он уехал, и костер Володька разжигал сам. Запалил такой огонь, что загудел окрестный лес.

Потом он устал и лег в стороне от огня. Небо стало темно-синим, а немного позже черным. Но звезды светили туманно, как сквозь марлю.

- Мы сходим на берег, - равнодушным голосом сообщил дядя Витя. - Посмотрим, как и что... Ты побудешь у костра?

- Побуду, - сказал Володька, не поворачивая головы.

- А мы, значит, на разведку, - вставил Потапов. - Быстренько. Туда и сюда.

Володька знал, что дело не в разведке. Просто им надо распить четвертинку, а делать это при племяннике дядя Витя не решается, считает это непедагогичным. Кроме того, он хочет посмотреть, не боится ли Володька остаться один.

- Не заблудитесь там... в разведке, - серьезно сказал Володька. - Я пока чай поставлю.

Дядя Витя снял с пояса тяжелый охотничий нож.

- Возьми. На всякий случай.

- Зачем?

- Ты же остаешься часовым. Кстати, надеюсь, ты не заснешь. Часовому, сам знаешь, спать никак нельзя.

- Ладно, - сказал Володька.

Дядя Витя и Потапов ушли, а он повесил нож на ремешок и вытянул клинок из чехла. Лезвие было широким и кривым, как у самурайского меча. На металле дрожали оранжевые змейки отблесков. Володька перерубил ножом несколько веток, бросил в костер, повесил над огнем ведерко с водой и снова лег, развернув на траве одеяло.

Он лежал и думал о том, что небо совсем черное, но деревья, обступившие поляну, еще чернее. Их вершины хорошо различимы на этом небе. Все верхушки острые, но сразу видно, где сосна, а где ель или береза.

Вершины стали медленно кружиться над ним. "Но-но, - строго сказал Володька. - Не дурачьтесь. Часовые не спят, Путешественники не плачут, деревья не танцуют. Они стоят и сторожат поляны". Он повернулся на бок и стал смотреть в огонь. Огонь был очень ярким, и Володька опустил веки. И тут он услышал шаги дяди Вити и Потапова.

Появилась у Володьки веселая мысль: притвориться, будто спит. А потом, когда дядя Витя скажет что-нибудь о беспечном часовом, Володька вскочит и завопит: "Руки вверх!"

Они подошли, беседуя вполголоса, и сначала Володька не разобрал слов. Но скоро понял, что говорят о нем.

- Ладно, пусть спит, - с привычной усмешкой сказал дядя Витя. Замотался. Укачало, наверно, в машине.

- Зря ты его взял, - заметил Потапов. - Замучается. Слабоват он у тебя...

- И телом, и духом, - согласился дядя Витя. Но жестковато добавил: - Ничего. Сделаем покрепче. А то у родителей живет, как в аквариуме. В Крым не взяли, боятся, что перемена климата повредит... Мне в его годы никакие перемены не вредили... Володька, спишь?

Он не откликнулся, чтобы не вступать в неприятный разговор.

- Спит, - сказал Потапов. Давай еще по одной. У меня во фляжке есть. И на боковую...

- А чай?

- Да аллах с ним. Сними, чтоб не выкипел.

Они звякнули алюминиевыми стаканчиками. Потом дядя Витя подошел к Володьке, сунул ему под голову свернутую куртку, бросил на него жесткий тяжелый плащ.

Володька дышал ровно и тихо.

- Не простынет? - спросил Потапов.

- Да что ты... Тепло, как в печке... - Дядя Витя помолчал и немного виновато объяснил: - Куда его было девать? Пришлось взять. А то он из-за этой чертовой собаки совсем извелся.

- А что с собакой?

- Да так... Притащил откуда-то пса. Не собака, а пугало. Жрет, между прочим, как корова. Татьяна меня совсем заела... Ну, я с неделю терпел, потом сказал Андрею. Он ее увел в карьер и хлопнул из винтовочки...

- Татьяну? - усмехнулся Потапов.

- Собаку, - сказал дядя Витя и тоже засмеялся.

"Не двигайся, - сказал себе Володька. - Теперь все равно". Он с удивлением почувствовал, что не хочется плакать, кричать, обвинять в предательстве.

Дядя Витя и Потапов забрались в палатку. Поговорили и затихли. Донесся булькающий храп.

Володька, не открывая глаз, повернулся на спину. Сейчас он не думал о своих взрослых попутчиках. Он думал о карте.

Стало чуть прохладнее. Ночь вкусно пахла осиновыми листьями, золой костра и близким дождем. Похоронно кричала какая-то незнакомая птица. Дрогнул воздух: где-то в страшной дали шел тяжелый самолет.

"А у Юрика брат - бортрадист", - неожиданно подумал Володька. И почему-то именно эта посторонняя мысль помогла ему все решить до конца.

Приняв решение, он открыл глаза.

Сквозь дымку душного неба пробивались звезды Медведицы. Володька скользнул глазами по краю "ковша" и увидел бледное пятнышко Полярной звезды. Тогда он встал, поправил пояс и застегнул куртку.

Неслышно двигаясь, Володька взял ведро и выплеснул воду в догорающее пламя. Костер взорвался негодующим шипением. Взметнул вихри золы и дыма. Но тут же огонь совсем обессилел, пробежался по пунцовым головешкам и пропал. Володька ногами раскидал недогоревшие ветки и угли. Он не боялся, что проснутся дядя Витя и Потапов. Они слишком откровенно храпели, уверенные,что ничего не может случиться.