Нижние Земли (СИ) - Храбрых Римма - Страница 16

Это было безумно мелочно, совершенно недостойно того, о чем просил Свена его смертный друг в своем последнем письме, – но Свен не мог пересилить собственную натуру. Что-то в нем окончательно вымерзло тогда, на Фланнане, и с тех пор Свен наблюдал за проблемами других существ чуть отстраненно, следя лишь за тем, чтобы они не задели интересы его собратьев. И развалу маленького общества, боровшегося с последствиями проведения ритуала Глаза дракона, он был, если бы он мог позволить себе это чувство, рад.

И он бы никогда и никому не признался в том, что все эти двадцать лет он был искренне обеспокоен своим делом, своей миссией, что позволило им в конце концов сбить пожар, охвативший большую часть Европы и целеустремленно двигающийся дальше на восток. Свен не хотел задумываться о том, сколько в этом подвиге было от их исследования, сколько – от самоотверженности сложивших свои головы солдат. Все закончилось – и только это было для него важным.

И потому еще в момент всеобщей эйфории после победы Свен подошел к карте и почти наугад ткнул пальцем в кружок с названием, до сих пор не обладавшим для него ни малейшим значением.

Маардам.

Часть 2. Код один-ноль

В этом году весна пришла в Маардам слишком рано – в феврале. Засеребрились каналы, деревья внезапно оперились еще закрытыми почками. В комиссарском кабинете Второго децерната приход весны не заметили: все так же работал кондиционер, а в окна, выходящие на теневую сторону, солнце и так никогда не заглядывало. Комиссары двоек были уверены, что все еще зима.

Здание Второго децерната казалось необжитым до конца: немытые кружки из-под кофе могли быть оставлены на столе сегодня утром, а могли – десять лет назад, когда здесь находилось региональное отделение почты. В период очередного кризиса почтальонов выселили, а дом, находящийся в ближайшем пригороде, город, охваченный урбанизацией, поглотил вместе с кладбищем. Второй децернат частью окон смотрел на северную часть этого кладбища, самые старые из могил на котором датировались началом прошлого века. Но даже на самых древних надгробиях были новые имена и даты, последние из которых – этого года.

Психологи считали, что созерцание кладбища на завтрак, обед и ужин плохо сказывалось на психике полицейских. А обермейстер Абель ван Тассен был уверен, что единственное, что может повлиять на его психику негативно – это комиссары, его прямое начальство. Они делали это совершенно по-разному, но каждый – искренне и от души.

Комиссар ван Кельц нервировал одним своим кислым видом, намекая, что нечего оберу просиживать штаны в кабинете, тот же в свою очередь отвечал полным равнодушием к комиссарскому мнению. Адриан обычно сдавался первым и уходил, тем более что вот он-то на самом деле и был тем человеком, которому не нравилось соседство децерната с кладбищем. Он считал это плохой приметой.

Второй комиссар Даан Кристенсен ничего не считал, поэтому всегда был рад увидеть обера в своем кабинете. Он, конечно, подозревал, что тот не просто так появляется вновь и вновь, тем более что причины большей частью не менялись, но предпочитал не задумываться. Меньше думаешь – лучше спится, вот как-то так и рассуждал комиссар Кристенсен.

– Ты знаешь, что... – начал говорить Даан.

Абель поднялся со стула, выставив перед собой папку с документами. Не щит, но и не меч. Очень весомый аргумент.

– Опять пришли штрафы. Меня спросили, не угоняли ли у нас одну из служебных машин. Что я должен был ответить?

Говорил он немного в нос, страдая от вечного насморка. Это было скорее хроническое, чем сезонное, поэтому не проходило весной, зимой и летом. Осенью немного отлегало – но до осени было еще очень далеко.

Даан виртуозно проигнорировал вопрос и поинтересовался с интересом первоклассника, идущего в школу:

– Ты знаешь, что Себас пополнил свой цирк уродцев? Теперь это какая-то многоногая дрянь по имени Эфа.

О специфической коллекции старшего криминалиста Себастьяна ван Бека ходили слухи во всех децернатах. Будучи человеком весьма специфическим, хобби он себе избрал тоже неочевидное.

Да, про «многоногую дрянь» Абель знал.

– Ее зовут Эва. Где сейчас эта машина?

– Я поцеловал... – Даан помотал вихрастой головой. – Ты знаешь ее имя?!

– Мне наплевать, кого ты поцеловал, – терпеливее сиделки в доме престарелых отозвался Абель. – Где эта машина сейчас?

Даан скривился. Даже будучи комиссаром, то есть каким-никаким, а все-таки лицом, несущим ответственность, он продолжал вести себя так, как будто ему всего пятнадцать лет. В отличе от Адриана, он не переставал быть оперативным работником, умудряясь влипать в такие дела, после которых служащих децерната можно было на месяц переводить на сухпаек из успокоительных.

– Я же сказал.

Даан выхватил из рук обера папку с тщательно распечатанным и разложенными бумагами: фотографии с камер на дорогах, штрафы, квитанции оплаты, е-мейлы на почту обера. Это педантичное занудство было бы милым, если бы Абелю за это не платили. За то, чтобы вечером в гараже оказывались все машины, принадлежащие децернату – тоже.

– Я поцеловал грузовик. На пересечении центрального канала и улицы Короля.

Конечно, Абель об этом уже знал – не мог не знать. Так к чему эти дурацкие вопросы? Ну, машина. Ну, разбил. Ну да, снова.

Абель отнял у него папку, прижал к себе. Виноватым Даан совершенно не выглядел.

Абель вздохнул, выразительно шмыгнул носом и вышел из кабинета. Только занятые руки не позволили ему оглушительно хлопнуть дверью. И эти же документы помешали ему вовремя сбежать из курилки – он вошел в надежде на временное одиночество, а обнаружив внутри своих коллег Холкема и Имке, попятился назад. Маттиас Холкем выхватил папку у него из рук, не давая уйти.

Темой дня сегодня была обновка у ван Бека.

– Почему бы вам не пойти и не спросить у него об этом? – в ответ на вопрос мгновенно ощетинился Абель, неохотно принимая сигарету из рук Виллема Имке, смотревшего на него с дружелюбным равнодушием.

В нем не было ни капли брызжущего любопытства рядового Холкема – сказывался, наверное, возраст.

– Потому что... – осторожно, подбирая слова, начал Виллем.

Маттиас его немедленно перебил:

– Потому что кроме тебя никто с ним не может общаться.

Виллем посмотрел на рядового с упреком. Абель зло прищурился и чуть ли не силой отнял у него свои документы.

– Распустили вас комиссары, слов нет.

Маттиас, как и Даан десятью минутами ранее, не выглядел ни виноватым, ни хотя бы осознающим, что сморозил ерунду.

– Здесь нужно добавить: вот стану комиссаром, наведу порядок в этой богадельне! – подсказал Виллем, едва улыбаясь.

– Если это случится – сразу же подам в отставку, – буркнул Абель, замолкая, чтобы поскорее докурить сигарету.

Единственным человеком, не спросившим его об Эве (хотя, конечно, назвать ласковым женским именем это чудовище, занявшее почти всю полку – это очень сильно, это в духе Себастьяна, стоило признать) была обер Пыслару, прошуршавшая своими цыганскими юбками куда-то в сторону выхода. Выглядела она при этом так, будто с трудом понимает, как можно одновременно испытывать обиду, злость и разочарование. Но испытывает.

Сходила бы в курилку – ее бы там быстро развеселили эти шутники, мрачно подумал Абель и окликнул девушку. Ружа обернулась к нему, на мгновение как будто замерев в тишине коридора: длинные волосы от резкого поворота налипли на помаду, звякнули многочисленные украшения, тяжелая юбка хлестнула по ногам.

– Что? – мрачно спросила она.

– Что случилось? – спросил Абель.

Даже не из праздного любопытства, не из желания поддержать, а просто – чтобы знать. Информация – те же деньги, только за нее убивают чаще.

Ружа неопределенно махнула рукой:

– Остаюсь.

Она была не очень сильным магом. Среди них вообще, если честно, не было ни одного правильного мага. Но цыганская, самобытная, какая-то очень земная и правда не очень сильная магия Ружи накапливалась, требовала выхода и в какой-то момент превращались в огромный комок неуемной энергии. Это чувствовали все. За себя Абель был спокоен; Адриан одним своим присутствием гасил любой источник магической энергии; Даан старался сторониться второго обера на тот случай, чтобы, если ее когда-то все-таки прорвет, не пострадала она сама.