1812. Великий год России
(Новый взгляд на Отечественную войну 1812 года) - Троицкий Николай Алексеевич - Страница 55

Русские офицеры и генералы были достойны своих солдат. В тех же наградных списках названы десятки героев- офицеров, таких, как штабс-капитан Щепотьев, который, «командуя батареею из 6 орудий, находился один против многих неприятельских батарей, и когда весь огонь устремлен был на него, то он, потерявши всех людей… не оставил своего места, несколько раз опрокинул неприятельские колонны» (Там же. С. 246). Патриотическое чувство, как никогда, сплачивало русских воинов — и солдат, и офицеров. Полковник Ф. Ф. Монахтин, дважды раненный, перед тем как пасть с третьей, смертельной раной, успел воскликнуть, указывая солдатам на батарею Раевского: «Ребята, представьте себе, что это — Россия, и отстаивайте ее грудью!» (32. Т. 7. С. 575).

Офицерами сражались под Бородином 65 будущих декабристов[624]. Семеро из них (П.И. Пестель, М.С. Лунин, В.Ф. Раевский, М.Ф. Митьков, А.Ф. Бригген, А.А. Кавелин, П.Н. Семенов) получили после сражения золотые шпаги с надписью «За храбрость», а боевых орденов были удостоены очень многие, в том числе И.Д. Якушкин, М.А. Фонвизин, В.Л. Давыдов, П.Х. Граббе, И.С. Повало-Швейковский (единственный из декабристов, награжденный в войнах с Наполеоном двумя золотыми шпагами «За храбрость»)[625]. Геройски проявили себя в Бородинской битве поэты В.А. Жуковский и П.А. Вяземский, первый в России Георгиевский кавалер Е.И. Митюхин[626], первая русская женщина-офицер, вообще единственная женщина из 288 тыс. участников битвы, «кавалерист-девица» и «русская амазонка», как ее называли, Н.А. Дурова; 19-летний прапорщик М.М. Ковалевский — будущий губернский предводитель дворянства, отец академика М.М. Ковалевского.

Генералы русской армии не уступали в ратной доблести своим солдатам и офицерам. М.Б. Барклай де Толли в полной парадной форме, при всех орденах и звездах и в шляпе с султаном лично водил полки в атаки и контратаки. «С ледяным хладнокровием, которого не мог растопить и зной битвы, — вспоминал о нем Ф.Н. Глинка, — втеснялся он в самые опасные места» (11. С. 85). Пять лошадей были убиты в тот день под Барклаем, погибли или вышли из строя ранеными 9 из 12 его адъютантов[627]. «У него не иначе как жизнь в запасе!» — воскликнул, наблюдая за ним, М.А. Милорадович. Впрочем, сам Милорадович тоже сражался при Бородине, «не щадя живота своего», как не щадили себя П.И. Багратион и Д.С. Дохтуров, Н.Н. Раевский и П.П. Коновницын, А.П. Ермолов и А.И. Остерман-Толстой. Командир 3-го корпуса Н.А. Тучков пал, смертельно раненный, находясь во главе атакующей колонны своих стрелков. Его брат бригадный генерал А.А. Тучков был сражен картечью, когда он со знаменем в руках поднял солдат в контратаку (11. С. 82). В пылу одной из русских контратак погиб начальник артиллерии 28-летний генерал А.И. Кутайсов. Лошадь его вернулась назад с окровавленным седлом, тело Кутайсова не могли разыскать[628].

Охваченные патриотическим энтузиазмом, руководимые столь доблестными офицерами и генералами, русские войска не только не бежали, чего добивался и был уверен, что добьется, Наполеон, они, если говорить точно, даже не отступали, а лишь несколько отодвигались то с одной, то с другой позиции и продолжали стоять несокрушимой стеной.

Эта стена буквально мозолила глаза Наполеону, который наблюдал за ходом битвы из своей ставки на холме у Шевардинского редута (примерно в километре от Багратионовых флешей). Отсюда обозревалась вся русская позиция. «Ни с какого другого пункта Наполеон не мог бы видеть совокупность и подробности сражения»[629]. Здесь он и провел большую часть дня, иногда отлучаясь на ответственные участки (выезжал на флеши, как только они были взяты; побывал на своем левом фланге в момент атаки Ф.П. Уварова и М.И. Платова; к 17 часам прибыл на батарею Раевского)[630]. Впереди блестящей, нарядно одетой свиты из офицеров, генералов и маршалов, сиявших радужными цветами орденских лент и звезд, золотом эполет, галунов, аксельбантов, Наполеон в серой шинели без всяких знаков отличия, в простой треугольной шляпе либо расхаживал по холму, либо садился на походный стул (как увековечил его на известной картине В.В. Верещагин), часто и подолгу глядя в подзорную трубу на поле сражения и непрестанно рассылая во все стороны адъютантов. За императорской свитой стоял резерв «Великой армии». «Мы были выстроены в боевой порядок, оставаясь в бездействии и выжидая приказаний, — вспоминал очевидец. — Полковые оркестры разыгрывали военные марши, напоминавшие о первых походах революции: «Allons, enfants de la Patrie!» («Марсельезу». — Н. Т.), когда дрались за свободу. Тут же эти звуки не одушевляли воинов, а некоторые старшие офицеры посмеивались, сравнивая обе эпохи»[631].

Тем временем на всех участках сражения солдаты Наполеона дрались за победу, как львы. Его лучшие маршалы (Даву, Мюрат и особенно Ней, рыжая голова которого стала черной от пороха) не выходили из огня, организуя и возглавляя атаку за атакой. Но время шло, а желанной победы все не было.

Сам Наполеон с каждым часом битвы мрачнел, приказания отдавал раздраженно. Он был нездоров, его мучила простуда. Иные зарубежные историки полагают, что насморк императора и лишил французов должной оперативности, а русских спас от неминуемой гибели. Во всяком случае из-за болезни Наполеон якобы действовал при Бородине менее искусно и «был ниже своей репутации» (39. Т. 2. С. 77)[632].

Думается, все было не так просто. Конечно, болезнь мешала Наполеону (простой насморк может ослабить энергию ума и воли). Но руководил он битвой, несмотря на недомогание, мастерски: взяв Бородино, обезопасил себя от возможного удара русских с правого фланга, утренними атаками Курганной высоты сковал активность русского центра, а на левое крыло противника обрушил столь мощные и стремительные атаки, сочетая их с отвлекающими маневрами, что русское командование не успевало перебрасывать резервы к самым опасным участкам битвы. Лев Толстой верно заметил, что Наполеон под Бородином был «тот же» и войска его «были те же, генералы те же, те же были приготовления… даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно-бессильно»[633]. Вот отчего Наполеон был угрюм — не столько от нездоровья, сколько от того, что ход сражения складывался не так, как он предполагал. Причины же столь мало желательного для французов хода сражения заключались в патриотизме и ратной доблести русских воинов, а также в руководстве битвой со стороны Багратиона, Барклая де Толли и, разумеется, Кутузова.

Под пером иностранных и отчасти русских дореволюционных историков Кутузов на Бородинском поле выглядит как «абстрактный авторитет», который от старости и от лени будто бы не был способен активно управлять войсками. Карл Клаузевиц считал, что под Бородином роль Кутузова равнялась «почти нулю» (18. С. 80; см также: 3. Т. 2. С. 177). Понятно, почему и Лев Толстой, не имея конкретных данных о том, как Кутузов руководил битвой, пришел к выводу, что Михаил Илларионович вообще «не делал распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему»; внешне был пассивен и безразличен («с трудом жевал жареную курицу» и даже «задремывал»), но проявлял свой «долголетний военный опыт» и «старческий ум» в том, что следил за «духом войск» и руководил им, «насколько то было в его власти»[634]. Во всем этом есть большая доля правды, хотя и не вся правда.