1812. Великий год России
(Новый взгляд на Отечественную войну 1812 года) - Троицкий Николай Алексеевич - Страница 75

Крестьянство России в массе своей не ожидало от «басурмана» ничего хорошего. Были, конечно, тогда среди крестьян и такие, кто еще перед войной и в начале ее ждал и верил: «Придет Бонапарт, нам волю даст» (25. Т. 5. С. 76, 95)[941]. Но иллюзии немногих быстро рассеялись. По мере того как Бонапарт шел вперед, к Москве, вся Россия убеждалась, что он идет «не разбивать старые цепи, а, напротив, надеть на русский народ сверх старых еще и новые» (32. Т. 7. С. 737).

На защиту отечества народ поднимался в 1812 г., как свидетельствовали очевидцы, «не по распоряжению начальства», а «сам собою»[942] с первых же дней войны, хотя не везде сразу. Требовалось время для того, чтобы весь народ пришел в движение, тем более что средства связи тогда отставали от жизни: так, в Пензе о войне узнали через три недели после ее начала, а в Иркутске — когда Наполеон уже подходил к Москве[943]. После оставления Москвы народ стал вооружаться уже повсеместно. «Ну, слава Богу, вся Россия в поход пошла», — сказал за Москвой И.Д. Якушкину старый солдат[944], точно определив смысл перелома в ходе войны. Даже в рекруты крестьяне, как правило, шли теперь, не в пример прошлому, мало сказать, что охотно — с воодушевлением. «Мы живем против рекрутского присутствия, — писала из Тамбова М.А. Волкова, — каждое утро нас будят тысячи крестьян: они плачут, пока им не забреют лба, а сделавшись рекрутами, начинают петь и плясать»[945].

Поднимала народ на борьбу с нашествием прежде всего любовь к Родине, к земле своих предков — и к национальным святыням, как Москва, «мать городов русских», и к домашнему очагу. В.И. Ленин однажды, читая К. Клаузевица, заметил: «Национальная ненависть — во всякой войне»[946]. В войнах против Наполеона это сказалось особо, поскольку «Наполеон попирал ногами у всех народов» их национальное чувство[947]. В 1812. г. русский народ ожесточался, видя, как враг разоряет родную землю, душегубствует, оскверняет храмы, превращая их в конюшни, и т. д. Сдача Москвы только усилила «остервенение народа». «…Из конца в конец по всему царству раздался клич, чтобы выходили и стар и млад заливать вражескою кровью великий пожар московский», — писал о тех днях Тарас Шевченко[948]. Разумеется, надежда заслужить в борьбе с национальным врагом социальное освобождение придавала столь мощному патриотическому подъему «низов» еще большую силу. С.Г. Волконский в разговоре с Царем осенью 1812 г. противопоставил корыстно-сословному патриотизму дворянства самоотверженность крестьянских масс: «Каждый крестьянин — герой, преданный отечеству и вам»[949]. Даже французы, из числа самых наблюдательных (Стендаль, Ф.-П. Сегюр), признавали «истинный патриотизм» народа России, отмечая не без удивления, что «русский деспотизм совсем не принизил крестьян духовно»[950].

Авторы обобщающих трудов о 1812 г. обычно сводят участие народных масс в войне к партизанскому движению и ополчениям, тогда как «это были главные, но далеко не единственные формы борьбы народов России с наполеоновским нашествием»[951]. Еще ждет специального исследования труд крестьян и работных людей в тылу, особенно на военных заводах, — труд принудительный, почти каторжный, но в 1812 г. тем не менее патриотически одушевленный, что позволило форсировать темпы военного производства. Тульский оружейный завод, обычно производивший 8 тыс. ружей в месяц, давал в августе и сентябре 1812 г. по 10–12 тыс., а Киевский арсенал дал в 1812 г. продукции в 2 раза больше, чем в 1811 г.[952]. В труде на благо отечества блеснули природной смекалкой и сноровкой русские мастеровые. Один из них — Зотин с Нижне-Исетского завода на Урале — летом 1812 г. изобрел железную пушку которая разбиралась по частям так, что бомбардиры могли переносить ее на руках, «не требуя лошадей»[953]. Но царские власти не дали ходу этому (как, вероятно, и многим другим) народному изобретению.

Крестьяне, мастеровые, дворовые не только вооружали армию, но и кормили ее, одевали, обували, перевезли для нее на своих подводах миллионы пудов военных грузов. Только в Орловской губ. крестьяне отрядили для армейских перевозок 55 тыс. подвод[954]. В то же время трудовой люд России от самой границы, как мы видели, противодействовал снабжению врага, сжигая населенные пункты, уничтожая (если не успевал вывезти) хлеб и фураж, угоняя скот, расправляясь при случае с вражескими квартирьерами и фуражирами.

Важным, но поныне малоисследованным компонентом народной войны 1812 г. были разнообразные формы самозащиты населения оккупированных и прифронтовых губерний — кордоны, дружины, «охранные войска» в несколько десятков или сот человек, которые ограждали свои села, волости и уезды от мелких отрядов врага (2. С. 484–485, 491–492). Много вреда причинили французам разведчики и проводники из крестьян. В 1812 г. русские крестьяне не один раз повторили подвиг Ивана Сусанина 200-летней давности: не только по принуждению, но и добровольно становились проводниками и, обрекая себя на верную смерть, вели отряды или обозы чужеземцев в непроходимые леса и топи либо в засаду к партизанам[955]. Проводник же из крестьян д. Новоселки Смоленской губ. Семен Силаев, которого 3 тыс. французов заставляли вести их на г. Белый, спас город, упершись на том, что дорога к нему непроходима, а сам Белый обороняют русские войска. Он твердил это даже под дулами ружей врагов, готовых расстрелять его (хотя знал, что к городу легко пройти и русских войск там нет). В конце концов французы поверили ему и ушли в другую сторону[956].

До сих пор не подсчитана, к сожалению, доля народного вклада в общей массе денежных пожертвований 1812 г. «на алтарь отечества». Бесспорно одно: гроши миллионов крестьян складывались в суммы, не уступавшие миллионнорублевым (совокупно) вкладам дворянства, купечества и духовенства. В целом же население страны пожертвовало 100 млн руб., т. е. сумму, равную всем военным расходам империи на 1812 г. по государственному бюджету[957]. К.А. Военский подсчитал, что больше всех дала Смоленская губ., первой из коренных русских земель принявшая на себя удар Наполеона, — 9,8 млн руб., за ней следовали Тульская — 4,5 млн, Московская — 4,3 млн, Петербургская — 4 млн руб.[958] Губернии Украины дали больше 9 млн руб.[959]. В сборе пожертвований участвовали все народы России, вплоть до жителей отдаленных земель — якутов, бурятов, эвенков[960]. «В пожертвованиях приняли участие даже «индейцы», персияне и хивинцы, поселившиеся навсегда в Астрахани»; они внесли 24 840 руб.[961].

Если денежный вклад народных масс в борьбу с наполеоновским нашествием подсчитать трудно, то людской (путем записи в ополчение) уже давно подсчитан. Народ не просто откликнулся на царский манифест 18 июля о созыве ополчения, но даже опередил царя: на Смоленщине крестьяне пошли в ополчение еще до манифеста[962]. Более того, хотя Царь повелел созывать ополчение только в 16 губерниях (еще не объятых войной, но достаточно близких к театру войны), простой люд рвался к оружию буквально повсюду, вплоть до Сибири. Крестьяне Камышловского уезда на Урале «заявили губернскому начальству что они готовы ополчиться поголовно»[963]. Из далекого Тобольска губернатор доносил в Петербург: «Здешних волостей все вообще способные носить оружие… готовы вступить в ополчение»[964]. Башкиры сформировали 20 конно-казачьих полков[965]. Во «внеополчающихся» губерниях пришли в ополчение 100 тыс. ратников[966]. Общая же численность народного ополчения составила, по данным В.И. Бабкина, 420 297 человек. Самым многолюдным оказалось Московское ополчение (34 867 человек), за ним шли Петербургское (16 426), Рязанское (15 918) и т. д. Поволжские губернии дали 71 тыс. ополченцев, украинские — 74 255[967]. Данные В.И. Бабкина нуждаются в некоторых уточнениях[968], но все они документированы.