На берегах тумана - Чешко Федор Федорович - Страница 113

Но мужики к этому неуклюжему вранью не прислушивались. Мужики орали свое: нарушение обычая, гнев Бездонной, который из-за одного бревнолобого плешивого древогрыза ляжет на всех... Хон махнул рукой и перестал обращать внимание. Подумал только не без усмешки, что ревнителям обычая и в голову не пришло прогнать его от себя или попытаться заставить выбросить голубой клинок. Мглы-то они боятся, но идти на проклятых тварей без Хона или же с безоружным Хоном, похоже, страшней.

Что же до меча, то столяр и сам уже поругивал собственную непредусмотрительность (про себя, конечно). Меч мечом, а нужно было и копье с собой прихватить — против исчадий оно сподручней любого клинка. Но проклятое оружие так радовало руку и глаз своим хищным изяществом, что ни к чему другому и прикоснуться-то не хотелось.

Тем временем десятидворцы, отбив языки об Хона, принялись ругать стариков — за то, что определили сборным местом корчму, а не самое устье Долины, где всего разумнее встречать проклятых (хоть и глупому ясно: встречать опасность надобно вместе, надобно успеть сговориться и решить, как да что; а к устью долины Хону и Торку пришлось бы добираться втрое дольше, чем десятидворцам). Потом досталось и Торку — за то, что не приехал на телеге, как делал это обычно, и теперь приходится транжирить время на пешую ходьбу (а Торк, между прочим, не подряжался быть вечным возчиком — сами-то ругатели, небось, тоже поскаредничали подставлять свою скотину под клыки исчадий!). А потом вошедшие в раж мужики добрались до неявившегося Витязя, и Хон, не выдержав, злобно наорал на сквернословов. Это получилось кстати, потому что пора было прекращать глупые речи и браться за дело.

Исчадия бесновались на околице Десятидворья. Все трое. Стая. Жуткие косматые твари, от лап до ушей перепачканные кровью, они кидались на стены хижины, стоящей чуть поодаль от прочих. Поваленный плетень, алые пятна на выбеленной земле, истерзанные туши домашней скотины, сдавленный клокочущий рык, плач детей, бабий визг... Порождения Мглы так увлеклись попытками добраться до облепивших кровлю людей, что не сразу заметили появившуюся угрозу. А когда заметили, то подоспевшим защитникам пришлось защищать себя.

Бранчливость десятидворских воинов помешала использовать недолгое время ходьбы для уговора о том, кому и как вести себя в схватке. Лишь на месте, уже видя врага, удалось улучить пару мгновений для торопливого шепота: «Вдоль плетня, быстро! Чтобы сзади к ним!..» — «А ты близко не суйся, бей гирьками — в головы бей, иначе только озлишь». Про гирьки было сказано Торку, и тот ощерился свирепее исчадия: нашли, мол, кого и чему учить! В этот-то самый миг одна из тварей то ли краем глаза приметила шевеление за спиной, то ли ухитрилась в многоголосом оре и визге расслышать гудение раскручиваемой пращи...

Исчадия напали стремительно и одновременно, как напала бы свора обученных бою псов. И все-таки не сулившая ничего хорошего схватка сложилась до нелепости удачно.

Тварь, казавшаяся матерее остальных, прыгнула в кучку десятидворских воинов, и те успели встретить ее остриями копий. Один из мужиков не выдержал удара тяжелой звериной туши и, падая, изувечился об остатки плетня. Но двое других, отчаянно упираясь во что попало ногами и древками копий, сумели выстоять до того мига, когда воющая зверюга насквозь пропорола себя каменными наконечниками и издохла.

Второму исчадию раздробила нижнюю челюсть пращная гирька. Сам Торк клялся потом, что при всем его немалом умении подобную меткость можно счесть либо редчайшим везением, либо попущением Мглы, либо и тем и другим. Может, скромничал охотник, а может, и нет, только после его броска проклятая тварь завертелась на месте, а потом кинулась убегать, плача, как хворый ребенок.

Но даже небывалая Торкова меткость блекла по сравнению с тем, что совершил Хон.

Незадолго до пришествия исчадий столяр выпросил-таки у Нурда голубой клинок, который они когда-то отказались отдать старшему послушническому брату Фасо. Одна Бездонная знает, почему так долго осторожничавший Витязь вдруг решился вооружить своего приятеля запретным мечом. То есть Нурд, конечно, тоже знал это, но не сказал; приставать же к нему с расспросами ошеломленный внезапной податливостью друга столяр не осмелился — еще передумает. Наверное, Витязь заранее чувствовал, что с ним может приключиться беда. Витязь мудр. Не отдай он клинок, не решись столяр прилюдно обнажить голубое лезвие, так уж во всяком случае не единственной бы жизнью заплатила община Галечной Долины за погибель исчадий.

Когда проклятая тварь взвилась в последнем прыжке, Хон тоже прыгнул — вперед и влево — коротко полоснув клинком по промахнувшемуся зверю. Привыкший к своему прежнему железному мечу столяр ждал резкого, способного вывихнуть кисть удара — ждал, но не дождался. Голубой меч почти не встретил сопротивления, и Хон вообразил, что не попал, что лишь озлил исчадия пустяковой царапиной. А через миг оглушительный рев будто молотами ударил по его ушам; полнеба заслонила собою вздыбившаяся черная туша, готовая навалиться, подмять; заломать передними лапами... Лапами?! Как бы не так! Не было больше у чудища правой передней лапы, остался от нее лишь обрубок, хлещущий жаркой вонючей кровью. И Хон, мгновенно и безоглядно уверившись в чудодейственном могуществе тонкого, похожего на красивую безделку меча, снова прыгнул вперед, метя жалом клинка туда, где под мохнатой шкурой колотилось ошалевшее от боли сердце порождения Мглы.

Убедившись, что расшибшемуся десятидворцу уже не помочь, и наскоро пробормотав над ним положенные слова, воины собрались в погоню за изувеченной тварью. Правда, пришлось еще отбиваться от настырных помощников — выбравшиеся из убежищ мужики торопились загладить свою недавнюю трусость. Подставлять кое-как вооруженных неумех под когти раненого чудища столяру не хотелось, а потому Хон сумел уговорить рвущихся в схватку общинников остаться возле хижин. Вдруг исчадие, попетляв, нагрянет обратно к Десяти Дворам? Кто тогда баб да ребятишек оборонит, а? То-то...

Погоня была легкой — оставленный проклятым зверем кровавый след не смогли бы разглядеть только слепые. Однако заляпанные красным отпечатки лап уводили на Лесистый Склон, а лес — он и есть лес, даже зимой. Торк опасался, что чудище может вернуться по собственным следам и учинить засаду (раньше-то подобного не случалось, но ведь раньше исчадия и зимой не приходили, и стаями не шастали). На всякий случай охотник сказал, что возле следа останется он один, а прочим всем велел держаться подальше от него и друг от друга — так, чтоб каждому остальных только видать было. Хон и кто-то из десятидворских воинов вздумали спорить: чего это, мол, Торк себе определил самое опасное дело? Находить на припорошенной снегом земле красные капли — тут особого умения не надо, любой управиться сможет! Но Торк будто и не слыхал возражений.

Они замешкались только один раз, когда земля вздрогнула от невнятного гулкого удара, прокатившегося по лесу коротким стонущим эхом. Воины остановились, завертели головами, вслушиваясь. Потом один из десятидворцев выговорил неуверенно: «Обвал, что ли?» А Торк пожал плечами и двинулся дальше.

Исчадие то неслось вскачь, не разбирая дороги, то пыталось ложиться, то вдруг принималось в бешенстве драть деревья и мочалить кусты. Ничего страшного в таком его поведении не было. Настораживало другое: проклятое чудовище не петляло, не металось из стороны в сторону; измученный тяжким увечьем зверь вел бы себя иначе. Конечно, порождения Мглы во многом ведут себя не так, как обычные звери, и все же...

Чем глубже в лес уводила их кровавая дорожка, тем сильнее тревожился Хон. И Торк все чаще поглядывал на своего приятеля, а потом внезапно махнул рукой — подойди, мол. Столяр подошел, и Торк отрывисто прошептал:

— Сдается мне, будто исчадие выйдет прямиком к Гуфиной землянке.

Хон кивнул — ему тоже казалось так.

Они перешли на бег. Оба десятидворца последовали их примеру, хоть, кажется, еще не понимали, в чем дело.