На берегах тумана - Чешко Федор Федорович - Страница 133

Торк (он шел по лазу впереди всех и первым ступил на каменный пол бывшей обители Истовых) от неожиданности чуть не выронил догорающую смоляную щепу, когда дохленькие блики ее огонька внезапно зарезвились на голубом клинке.

— Чтоб у тебя хвост на лысине вырос, пугатель, — буркнул охотник, разглядев лицо шагнувшего навстречу приятеля. — Чего тебе вздумалось этак-то? На Свистоуха засел или просто дуростью тешишься?

Хон не ответил — он считал выкарабкивающиеся из лаза тени. Поняв, что вернулись все, жадно спросил:

— Ну, удалось вам?

— Даже не знаю, как правильнее ответить... — Торк покосился на Гуфу, однако старуха и не думала помогать.

— Не удалось, значит... — вздохнул Хон, но охотник отчаянно замотал головой:

— Погоди вздыхать. Тут никак нельзя попросту, чтобы или да или нет. Тут разговор долгий, и уж лучше пойдем-ка мы к остальным: не повторять же потом все заново. Да и устали мы, и Ларда с Лефом еле доковыляли...

Хон снова вздохнул. Похоже было, что выговоренная приятелем заумь никаких надежд в него не вселила (если нельзя сказать «да» — это значит «нет», и как ты языком ни верти, а по-другому не выйдет). Во всяком случае, голос столяра был понур.

— Нурд и бабы в том зале, где самый большой очаг. Хотите, прямо сейчас идите рассказывать, а если очень устали, так оно и завтра будет не поздно. Времечко поди за пятки еще не кусает.

— Это как сказать, — невесело усмехнулся Торк. Он шагнул было к ведущим наверх ступеням, но вдруг резко обернулся.

— Погоди... — Охотник шарил растерянным взглядом по насупленному лицу приятеля. — Погоди... Это почему же «идите»? А ты? Ты, что ли, с нами не пойдешь, здесь останешься? Чего ради?

Хон отвел глаза, скосился на черный провал подземного лаза, немо пошевелил губами в коротком раздумье. Потом сказал:

— Ладно, пойду за вами. Вы идите себе, а я тут кое-что налажу и догоню.

Спорить или выспрашивать никто не стал, очень уж все измотались. Ларда с Лефом и впрямь еле держались на ногах (девчонке все сильнее давал себя знать плохо сросшийся перелом, а у Лефа, похоже, собралась гноиться исколотая колючками ступня); да и Гуфа последние пару сотен шагов, считай, не сама прошла — Торк ее то впереди себя подталкивал, то под руку волок...

Чуть ли не с того самого мига, когда привычно ущербная память вдруг решила перестать быть ущербной, Леф почти с ужасом думал о предстоящей встрече с Хоном и Рахой. Знал он, что не сможет держаться с ними как прежде, что даже под угрозой погибели не сумеет вытолкнуть из горла слова «мать» и «отец». А еще он понимал, какой незаслуженной болью вывернется для обоих такая его перемена. «Для обоих» — это если не считать его самого. И Ларду. И Гуфу с Hypдом. И, наверное, Торка.

И теперь, когда Хон лишь мимолетным взглядом ощупал своего подаренного Мглою сына — цел ли? — и, даже не спросив о причине его хромоты, велел всем уходить, парень помимо воли обрадовался. Конечно, отсрочка будет недолгой, но все-таки она будет...

Взбираясь по ступеням, Леф оглянулся. Столяр все-таки запалил лучину — то ли от Торковой, то ли сам уже успел огня высечь. И при свете этой лучины примерещилось парню, будто бы Хон рассыпает что-то белое в самом устье потайного прохода.

Все-таки суждено было сбыться Лефовым опасениям. Когда Раха, увидав свое вымученное да пораненное дитятко, с плачем кинулась обнимать и жалеть, парень еле удержался, чтобы не оттолкнуть ее. До чего же неприятными оказались визгливые причитания этой дебелой бабы, которую совсем недавно привычно называл «мама»! Как-то вдруг бросились в глаза ее замурзанные жирные щеки, скудость неопрятной одежды (одно дело, когда сквозь прорехи накидки мелькает Лардина кожа, а тут хоть в камни с головой закопайся)... Как же она не похожа на ту, единственно настоящую, память о которой пытался украсть бездонный серый Туман!

Нет, парень не оттолкнул, не вырвался из жадных ласковых рук. Он даже с лицом почти сумел совладать — во всяком случае Раха не разгадала истинный смысл его невольной гримасы и перепугалась, что объятиями своими причинила боль и без того еле живому чаду. А потом волна болезненной неприязни как-то сама собой унялась и схлынула почти без следа. Может, не так все страшно? Может, всему виною усталость и рана, причиняющая не столько боль, сколько мучительное неудобство? Вон Ларда, небось, так на Мыцу прирявкнула, что несчастная женщина ни единого шагу навстречу дочери не посмела ступить. Или же ты сам — вспомни, как зло отталкивал руки той, настоящей матери, когда она пыталась утешить тебя после отцовских порок; вспомни, как ненавидел ее заискивающие глаза и дрожащие пальцы, когда порученцы префекта явились составлять опись имущества...

Спать, конечно, никто не стал. Из очага тянуло упревающим варевом, и пришедшие быстро поняли, что ни спать, ни даже просто отдохнуть на оставшихся на память об Истовых уютных ложах никому из пришедших не хочется — хочется есть, да так, что от запаха съестного недолго и слюной захлебнуться.

Раха с Мыцей наконец-то отвели душу, хлопотливо потчуя детушек, — подобные проявления материнской заботы этих самых детушек почему-то вовсе не раздражали. А Торк и Гуфа сами заботились о себе, причем наверняка не хуже, чем сделали бы это увивающиеся вокруг своих чад бабы.

Одна Бездонная знает, сколько времени ушло у них на еду. Сами-то едоки этого уж точно знать не могли; они даже не сразу смогли догадаться, что есть им больше не хочется. Просто вдруг оказалось, что горшки пусты и дочиста вылизаны везде, куда только можно достать языком без особого урона для носов, ушей и прочего. На смену голоду пришла неловкость. Во-первых, вспомнилось, что еще задолго до Ненаступивших Дней Древними людьми были выдуманы ложки, есть которыми куда приличнее, чем прямо из горшка (причем, в отличие от многих Других древних выдумок, искусство приготовления ложек и пользования ими отнюдь не утрачено). А во-вторых, остальным ничего не досталось, им придется дожидаться нового варева, хоть и невесть когда успевший объявиться в зале Хон, и Нурд, неподвижно сидящий вблизи очага (его они поначалу вообще не заметили), и Раха с Мыцей, наверное, тоже голодны. Не все же эти дни держали они наготове горячую снедь — для себя небось наварили.

Впрочем, Хона и остальных заботила вовсе не пища. Столяр внимательно пригляделся к Ларде, потом, подойдя, тронул Лефову ступню и укоризненно глянул на отдувающегося осоловелого Торка:

— Что ж ты там внизу изворачивался? «И не да, и не нет...» Ясно ведь, что не вышла затея, — была бы Гуфа при своей хворостинке, дети бы не хромали!

Раха успела вновь завозиться с горшками, тихонько ойкнула: вспомнила наконец, что уходили они не просто так и что возвращение — это лишь половина радости. А второй половины ждать не приходится, тут Хон самую сердцевинку выкусил.

И Нурд, наверное, тоже подумал так, потому что он вдруг неторопливо поднялся на ноги и, придерживаясь за стенку, двинулся прочь от жаркого очажного света. Только человек всегда надеется на невозможное; почему-то чем невозможнее невозможное, тем отчаяннее бывает надежда.

Нурд не успел уйти. Гуфа негромко сказала «Стой!» — и он тут же замер, а его опирающиеся о стену пальцы вздрогнули так, будто хотели по самые костяшки впиться в шершавый камень.

Леф не больно-то слушал, что там принялась втолковывать Нурду и Хону старая ведунья. Он и сам знал все, о чем она могла рассказать, — как Ларда снова воспользовалась давным-давно выведанной дорожкой на горный выпас жертвенного скота и увела из-под самого носа послушников брюхатую самку круглорога; скольких трудов стоило гнать (вернее сказать — волочить) бесящуюся от страха тварь через подземные лазы подальше от обитаемых людных мест; как потеряли два дня на неудачные попытки собрать нужное для изготовления зелья, которое может наделять ведовским могуществом обычные палки (вроде и пустячное дело — трясти утреннюю росу с травяных метелок, а пойди успей забрать ее столько, чтоб хватило на варево!)...