Злобный леший, выйди вон! (СИ) - Аведин Илья - Страница 6

Помимо Чарухи в Лысовке жили еще две, по-настоящему древние, старухи. Матрена, что знала все обо всех, но делала вид, будто страдает старческой слепотой, тугоухостью и тяжелой формой слабоумия. Также жила в деревне бабка Маланья. По слухам она была одной из первых крестьянок в этой деревне, потому как никто из ныне живущих не помнил, откуда она взялась. А раз не могли вспомнить, то так и решили, что она всегда там была. Чаруху Олег знал не понаслышке. Знакомство это нельзя было назвать добрым, потому как Олег остался одним из немногих, кто не доверял ее словам, а потому наравне со сладостями получал и кнутом. Бабку Матрену он как-то выпроводил из дому, когда та пыталась узнать, отчего Сизый из лесу разорванный пришел. А с бабкой Маланьей он ни разу словом не обмолвился, пока однажды не услышал, как его окликнули.

- Олежа! Олежа, подойди милок, – сказала бабка Маланья.

Она сидела на крылечке крохотной, даже для такой маленькой старухи, покосившейся избушки, и гладила черную кошку, вальяжно развалившуюся у нее на коленях. Лицо старухи хоть и улыбалось, казалось ненастоящим. Сглаженные черты ее были, словно вылиты из воска.

- Чего вам бабушка? – спросил Олег.

- Да ты не бойся бабули, подойди, я тебе дать хочу кое-чего.

- Это за что же?

- А вот подойди, я тебе и скажу.

 Улыбка все не сходила с морщинистого лица. Кошка перевернулась и посмотрела на Олега парой зеленых, как молодая листва, глаз.

- Мне надо к Чарухе, бабушка.

- Успеешь, милок. Успеешь.

Детский  интерес подтолкнул его к старухе. Он подошел. Кошка, издав громкое «Мяу» скрылась под крыльцом, и продолжила смотреть из укрытия.

- Присядь рядышком на крылечко.

- Мне и стоять хорошо, бабушка.

- Ты что же, испугался старой Маланьи? Не уж я такая страшная?

Олег подумал, что Маланья была не самой страшной из троицы «трухлявых матрон», как их в шутку называл Сизый. Она явно уступала Чарухе с ее жгучим прутиком.

Стоя рядом со старухой, Олег понял, что ни разу не обращал на нее внимания, ни разу он не удостоил ее чем-то большим, чем мимолетный взгляд. Теперь он мог вдоволь насмотреться на нее, но желание пропало, когда он встретился с крошечными стеклянными глазками, наполовину скрытыми под обвисшими веками.

Марьяна протянула руку. Олег не успел отступить, и старуха вцепилась в него. По телу пробежал холод. Маленькие ледяные иголки проникли сквозь кожу и разлетелись по всему телу. Мальчика обездвижило. Он решил, что перестал дышать. На самом деле, дыхание стало поверхностным, частым, но он этого не ощущал. Он больше ничего не ощущал. Взор его приковало к глазам Маланьи. Вопреки всему происходящему, Олег не боялся. Через мгновение холод исчез где-то внутри тела, спрятался в глубинах костных каналов. Вдруг кто-то заговорил с ним. Голос шел издалека. Невнятное бормотание сменил шепот. И, наконец, он услышал. Слова раскаленным клеймом отпечатались в памяти. Холод вырвался из глубин тела. Кости заломило, мышцы свело судорогой. Сознание улетело прочь от тела, и последнее, что Олег запомнил, это стеклянные глаза Маланьи.

***

Очнулся Олег дома. Сизый еще не вернулся с поля. Через распахнутое окно падал теплый вечерний свет. Олег не помнил, как попал домой, но это его и не волновало. Голос раздавался эхом где-то в уголках головы. Встать с кровати сил не хватило. Ноги его совсем ватные лежали без сил. Так пролежал он в забытьи пока не услышал скрип половиц. Кто-то отряхнулся на крыльце. Человек зашел в сени и с шумом окатил себя водой из ведра. На пол упали сапоги. Следом в комнату вошел Сизый.

- Ты помнишь, как я тебе говорил, что у нас на поле житень завелся? – спросил Сизый, снимая рубаху.

- Так вот, представляешь, - продолжил он, - еду, что мы вчера оставили в кульке, чтобы духа задобрить, сожрал кто-то. Разорвал, стало быть, мешочек, косточки только поплевал. Подумали мы сначала, что сам дух-то и был. Только дед Михаил сказал, что не рвет житень мешки с подарками, а складывает аккуратно. Он хоть и пакостит людям, но если уж пошли на мировую, то он ведет себя человечней многих соседей наших. Ты чего такой, Олег? Стряслось чего?

Сизый присел рядом на кровать. Спертый запах пота, сладкий запах травы и сырость земли ударили мальчика по носу. Голос, который до того звучал далеким эхом, разразился колокольным звоном. Олег, вторя голосу сказал:

- Где мои родители?

Давно забытый страх вернулся к Сизому. Глаза его не могли скрыть удивления, но он попытался принять самый непонимающий вид.

- Олег, ты, что такое говоришь? – спросил он и наклонился к лицу мальчика.

- Где мои родители?

- Я твой родитель. И Настасья. Мамка же твоя была, пока не умерла. Грудью тебя кормила. Ночами стерегла. Ну же! – предпринял он попытку вернуть мальчика в привычный, лживый мир.

Олег повернулся к Сизому. Темные глаза мальчика в угасающем свете дня казались абсолютно черными. Сизый был готов поклясться, что в бездне глаз был кто-то еще.

«Я не могу сказать правду. Не могу», - думал Сизый.

- Хорошо, мальчик. Слушай...

Часть I - Глава 2

- Ну вы, сурунча! Ну-ка бросили свои костлявые попы на пол, пока я вас в печи не запекла и не съела.

Дети умолкли и уселись на расстеленное тряпье. Все знали, что бабка Чаруха не собиралась никого есть, потому что зубов у нее не осталось, и питалась она лишь супом из крапивы да солнцем. Но прутиком, который бабка носила с собой, получить никто не хотел.

- Бабушка, - позвал ее рыжий мальчик.

- Прикрой свой грязный ротик, мальчушка. Пока шла, помнила... - Зачесала старуха седую голову. - Ах, чтоб тебя, кочерыжка ты рыжая! Выбил мыслю мою. О чем я вчера вас учила? – спросила она, усаживаясь на единственный стул в избе.

- Как лишнего обмануть, - сказала самая маленькая, но при том самая умная девочка по имени Марыська.

- Лешего, а не лишнего, Марыська. Лешего обмануть значит, - зачесала нос Чаруха, - И как же я сказала его обмануть-то?

- Надо ниточку белую взять, и если лишне… Ой, лешего встретишь, надо его завести туда, где рядышком три сосны растут. И пока он будет блуждать там, дух глупенький, надо ниточкой те три сосны обвязать. Так и просидит он там, пока ниточка не развяжется, али порвется.

- Али порвется, - повторила старуха, продолжая чесать нос.

- Бабушка! – опять позвал ее рыжий мальчик.

- Я тебе что сказала! - закричала Чаруха и замахнулась кнутом.

– Так, - продолжила она, - стало быть, обо всех духах, что пониже я вам уже рассказала. Вот ты, Митика, и повтори все чудцов, что в лесах наших водятся.

Рыжий мальчик встал и, блуждая взглядом по комнате, перечислил младших духов, которых помнил:

- Леший… Домовик… Водяной… Горняк…Банник, - старательно вспоминал Митика.

- Навозник, - шепнул ему курчавый мальчишка. Голые ноги его покрывали синяки и ссадины. Большую часть он получил в награду за длинный язык.

- Навозник, - повторил Митика.

- Что? Навозник? Я тебе дам навозник, ты будешь у меня сам навозником, - взбеленилась Чаруха и похромала к рыжему мальчишке, чтобы приласкать прутиком.

- Это не я, Бабушка. Это всё…

- А ну молчать, ты все утро мешаешь мне учить вас уму разуму!

Прутик свистнул. Митика свернулся зародышем и получил удары по рукам и шее.

- Не смей сочинять больше моего… Сочинять не смей, против моего! – поправилась бабка. - Понял?

- Понял, бабушка, - ответил Митика в спину Чарухе. Вдобавок, он процитировал отца, когда тот бывал не в духе, но слух бабки уберег ее от сказанного.

- Кого он еще не сказал?

- Мертвяк! – взвизгнула, поморщившись, дочь мукомола.

- Мертвяк не дух совсем, а плод чар темных. Дух по своей воле бродит да пакостит потехи ради. Мертвяк же просто блуждает около кладбищ, не ступая далее, потому как рассыпаться может. И также леший за лес не выходит, боится он света белого. Всего белого боится, потому и нужна нам ниточка. А прежде всего лучше не ходить в лес да по дорогам безлюдным, чтобы беды не накликать. Леший то за Глухой Бор не выйдет, и вы к нему не ходите. И вообще, как я вас учила? Ну-ка, хором! – сказала бабка и поднявла прутик вверх, готовая махать им в такт детских голосов.