Побочное действие - "Мадам Тихоня" - Страница 30

Интересно, он догадывается, на что это похоже? Как уши посекундно закладывает визгом, и ударом под дых ослепляет чужая боль? Но нужно стоять, не сгибаясь, пялясь на то, как без звука трясётся железная клетка. Спасло собственное тело, точнее, проклятый дар – через секунду-другую подменил грызущий плоть бешеный жар тупым, тоскливым нытьём нервов. А «босс» продолжал улыбаться всепонимающей улыбкой, чуть склонив голову. Вот уж кому шло называться «упырём». Король упырей, которому только кол вогнать точно в центр груди, с виду такой впалой и тщедушной. Если бы только вместе с королём в пепел рассыпались все его слуги.

– Смотри, смотри. Чем хуже того, что вы делали на своей грёбаной станции? – выдохнули приглушенно с расстояния в пару шагов, но Мэл ощутила, как приклеились к виску влажные волосы. От главаря исходил жар, почти такой же, как от ящика, внутри которого утихли вопли и глухие удары. Только стонал металл да чадил огонь, уже не такой буйный – то ли сытый, то ли уставший.

– Тебе же нравятся такие зрелища? Нравятся, блядь?

Нравятся?.. Мэл даже растерялась – будто лопнул каркас, который держал тело в неподвижности все эти бесконечные минуты. Покосилась на Монтенегро – на фоне сверкающего моря тот походил на сгусток чёрного дыма, раздутый от удовольствия. Мысли абсурдно путались, смешивая зрительные и ментальные образы; оставалось только скривить губы и отвести взгляд. Нравятся, конечно нравятся. Ещё больше понравились бы вы все в утилизаторе станции, но что сейчас об этом говорить. Бессмысленная злость, мыльный пузырь. Можно, конечно, огрызнуться «Кто бы говорил», но глупо. Да и во рту как-то слишком солоно, просто до тошноты, как от смеси крови и слёз.

Никаких слёз, конечно, не было. Только дикое чувство, будто из-под рёбер внутренности вынули, а взамен сунули что-то искусственное, ледяное. И не понять никак, что именно при этом забыли. Холод заворочался внутри, когда в поле зрения возникла физиономия «босса» с вежливой ухмылкой. Хойт шевельнул губами. Мэл скорее догадалась, чем уловила слова или мысли – её с потрясающим радушием спрашивают о «впечатлениях».

Наверно, она что-то ответила. Автоматически улыбнулась, равнодушно вздёрнула подбородок. Через плечо Хойта взгляд упал на чёрные отпечатки, оставленные на светло-сером металле ящика вырвавшимся наружу огнём.

Гарь, снова гарь. Как тогда, в рубке, искорёженной и разбитой. Тогда тоже хотелось закрыть глаза, но почему-то не вышло, хотя только эта часть сломанного тела ещё сохранила подвижность, нетронутая параличом. В пилотском сидении обмякла фигура Рича с загнанным под рёбра обломком противоударной рамки, – будто злой ребёнок решил проверить на прочность свою игрушку, пробив при этом насквозь. В агонии Рич кашлял дольше, чем человек в клетке бессмысленно бился о железные стены. Но Рич умер, застыл с чёрным от крови ртом до того, как начал гореть. А Мэл просто смотрела, как огонь обгладывает бледную ирландскую физиономию. Лицо скукожилось быстро, справа обнажилась скульная кость. От огненных волос, которые буйным ростом и кудрявостью доставляли пилоту кучу проблем, остались жалкие островки на обугленном черепе. Правый глаз закрылся и спёкся под веком, а левый, как никогда слишком голубой, уставился на Мэл, будто в вечном упрёке. Не смогла. Ничем не помогла, не успела. А она смотрела в ответ и ненавидела. В первую очередь себя за неспособность пошевелиться, и плевать, что причиной тому раздробленный хребет. 

А ведь тот, в клетке, смотрел по-другому. На всех сразу мучителей, не разбирая, кто есть кто. Да и зачем разбираться, если каждый в своей униформе – то ли в дорогом костюме, то ли в зеленоватом камуфляже, то ли в майке кровавого цвета. Нет, смуглый пленник никого не укорял. Просто умер, потому что не помогли бы ему ни человек, ни «ведьма ёбаная».

– Пошла, ведьма ёбаная… – велел главарь глухо, без тычков и прикосновений. Один голос, будто эхом отразивший последнюю мысль. Мэл поняла: аудиенция закончена. Босс успел отвернуться и стоял вполоборота, но головорезы его всё так же не сводили с новой «сотрудницы» взглядов и стволов. Потные, наполовину скрытые масками лица этих людей казались неотличимыми, как у роботов, сошедших с одного конвейера. Похожи на «упырей», даже немного смешно.

Мэл и рассмеялась бы, истерически, болезненными всхлипами надрывая пустоту в животе, но сделала первый шаг и обнаружила: на ходьбу уходит очень много сил. Вполне устойчивая раньше палуба так и норовила ускользнуть из-под ног, а слабость мелкой дрожью распространялась по телу, будто после нешуточной перегрузки. Понятно. Ментальный блок оказался слишком хлипким, чтобы сдержать натиск чужой агонии. Результат – палёные нервы. И тяжёлые волны боли, то ли жгучие, то ли ледяные, что непрерывно скользили по спине, заставляя двигаться рывками, как марионетку на ниточках, оборванных наполовину.

Путь до верёвочного трапа, а за ним и спуск в лодку выпал из памяти совсем – наверно, пришлось слишком сосредоточиться, чтобы просто не упасть. Только когда на кранцах, вздымая струю воды, взревел мотор, Мэл встрепенулась и вцепилась в жёсткую, просоленную верёвку, протянутую по резиновому борту. Где-то там, под мерцающей солнечными искрами и пятнами поверхностью, медленно кружили акулы, слабо будоража уставшее восприятие бесконечным голодом. Хотя нет, голод окутывал со всех сторон, алчный и неумолимый. Одно из его воплощений, расчётливое и холодное, обряженное в дорогой костюм и украшенное ценным металлом, осталось на борту ржавого катера за спиной. Второе устроилось рядом, обдав смесью запахов: табак, пот, порох и гарь… Мэл прикрыла глаза и вяло пожелала, чтобы лодка по пути к берегу угодила в какую-нибудь аномальную хрень. В голове даже застряло название – «Бермудский треугольник», но до него, кажется, была половина этого грёбаного мира.

Аномалий, конечно, не встретилось. Всего через какую-то сотню ухающих в черепе ударов пульса неумолимо надвинулись берег и пальмы, лениво качающие листьями на слабом ветерке. Мотор взрыкнул и заглох, лодка зашуршала жёстким дном по песку – почти оглушительно в почти-тишине. При полной остановке инерция толкнула Мэл вперёд, едва ли не в сонный прибой, что пенился у резинового борта. Пена, опять. Белые хлопья, целые горы и облака, они наползают со всех сторон. Защищают от огня, давят собой рыжие языки. Заполняют палубу, на которой парализованной колодой лежишь ты. Не захлебнуться. Только не вдыхать, когда хлопья валятся на влажное лицо, потерпеть пару секунд, пока пена не соскользнёт…

– Шевелись, блядь!.. – Вспышка боли в вывихнутом плече разорвала пенную пелену. Охнув, Мэл вцепилась в трос, чтобы не упасть. Ах да, конечно. Она ведь тут не одна – как можно было забыть. Ещё парочка псов в намордниках – соглядатаев от мистера Хойта, пират за штурвалом, да главарь. Без намордника, хотя ему не помешало бы. Медленно выпрямляясь, Мэл только слегка скользнула по Монтенегро бесполезно ледяным взглядом. Шагнула из лодки вон, на облизанный волнами, потемневший песок. Тут же снова замешкалась.

Там, куда не доставал прибой, пляж был ослепительно белым. Солнце, казалось, заставляло песок немного светиться, и свет этот превращал бредущие навстречу фигуры в подобие пустынного миража. К лодке вели пленницу из клетки; девушка еле загребала ногами, будто не привыкла ходить по земле. Два красно-чёрных злобных джинна, а с ними – пойманная русалка в облаке рыжеватых волос. Из одежды на ней только два узеньких ярко-жёлтых лоскута, а поверх что-то невесомое, серебристое. То ли накидка из морских водорослей, то ли обрывок рыболовной сети на очень светлой, беззащитной коже.