Пятничная я. Умереть, чтобы жить (СИ) - "Это Хорошо" - Страница 57

Жиробас распрямился, развел руками так, что сиськи дрогнули, хлопнул себя по ляжкам и вдруг заплакал. Крупные детские слезы катились по его отвисшим щекам, скользили на шею и терялись в поросли на груди. Жиробас растирал их по лицу сосискообразными пальцами, тихо подвывал и всхлипывал.

— Эй, ты чего? — Янис-Эль даже нашла в себе силы приподняться, хотя на этот раз, что удивительно, все у нее болело даже здесь, в этом совсем уж нереальном месте между мирами.

— Ты меня не любишь, — выл жиробас. — Никто меня не люби-и-ит… Ы-ы-ы-ы…

— Я тебя люблю… Как друга, — еще более неуверенно ответила Янис-Эль. — Ты мне очень помог.

— А мне надо, чтобы не как друга! — вдруг выкрикнул жиробас, вскочил и затопал к Янис-Эль.

Сиськи его при этом прыгали, словно у девицы с обложки «Плейбоя», невероятный живот, свисавший вялым фартучком, дрожал, а кончик члена, один только и видимый из-под складок кожи, мотался из стороны в сторону, словно какой-то дикий маятник.

Янис-Эль, наверно, убежала бы, но избитое и изувеченное тело не слушалось. А жиробас бахнулся на колени, а после вдруг разлегся, прижимаясь к Янис-Эль всем своим шерстистым организмом.

— Ты такая красивая, — нежно проворковал персональный кошмар Янис-Эль и вдруг лизнул ее в щеку длинным и удивительно шершавым языком. — Можно я хотя бы просто полежу с тобой рядом?

И опять Янис-Эль рада была бы возразить, но тело распорядилось иначе. Жиробас был большим, меховым и жарким, как печка. Хрупкое эльфийское тельце кузнечика-переростка будто провалилось в шерстяные объятия, как в пуховую перину. Стало мягко, тепло, покойно… И вроде даже боль немного отступила, притупилась, стала терпимой. Словно жиробас взял часть ее на себя.

— Ты хороший, — на сей раз совершенно твердо сказала Янис-Эль и робко обняла жиробаса в ответ.

Тот заскулил, завертелся и вновь принялся лизать Янис-Эль в лицо — в нос, в щеки, в закрытые веки. Янис-Эль засмеялась, стала отпихивать его от себя… и очнулась.

В ее жизни было много самых странных пробуждений: после вчерашней пьянки в непонятно чьей постели, после контузии в чистом поле, на выходе из наркоза в больничной палате… Но все же это, последнее, было самым диким. И в первую очередь потому, что не только во сне, но и наяву ее кто-то энергично лизал. Янис-Эль вскинула правую руку, которой на удивление еще могла шевелить, и ее пальцы зарылись в густую жесткую шерсть. Вечный лес! Глаз удалось разлепить только один. Было довольно-таки темно. Но темнота оказалась какой-то… белой. «Разве бывает белая темнота?» — подумала Янис-Эль и снова пощупала вокруг себя. Снег. И кто-то шерстяной рядом… Теперь он перестал лизать Янис-Эль и просто дышал прямо в лицо — быстро и горячо.

Как ни странно, было тепло. Янис-Эль помнила, что она провалилась в какую-то яму под снег. Наверно, проделанную ей дыру после завалило сверху, и получилось что-то вроде иглу. Но все равно, даже с учетом всего сказанного, так тепло под снегом быть не могло. Тем более что, к счастью, завал не был совершенно герметичным — в противном случае, Янис-Эль просто задохнулась бы. А тут прямо у себя над головой она отчетливо видела просвет. Просвет… Это что же, пока она валялась в отключке и обнималась с жиробасом, наступило утро?! Да-а…

Некто опять тревожно лизнул Янис-Эль в подбородок, и она отпихнула от себя приставучую морду… Стоп… Морду! Сначала под ищущую руку попались островерхие лохматые уши, потом холодный мокрый нос, а после пальцы соскользнули и попали существу в пасть… Твою-то ма-аму-у… Она не была большой, совсем нет. Рядом с Янис-Эль оказался не какой-то громадный монстр, но зубищи в случайно ощупанном «ротике» были острыми, как иглы, и изобильными, как неприятности, свалившиеся на голову Янис-Эль за последнее время.

Она попробовала отодвинуться, но этим движением потревожила кого-то еще. В ногах, словно бы укрытых теплым пледом, зашевелились, задвигались, а после еще одно существо поползло прямо по Янис-Эль в сторону ее головы. Этот новый гость был тяжеленьким, тоже невероятно шерстяным и, наверняка, не менее зубастым. Куда это Янис-Эль попала? В нору к каким-то зверям? Тогда почему они ее не сожрали, грели всю ночь, а теперь, когда наступило утро, принялись будить, вылизывая, словно верные псы?

Зачесались уши, Янис-Эль потянулась, чтобы унять зуд, и замерла. Прикосновение чужого разума было знакомым — это его она приняла за «дружественный визит» мэтра Шуппе и, обрадовавшись, даже погладила в ответ. Но теперь она четко различала, что имеет дело не с одним, а с двумя разными существами, которые одновременно влезли ей в голову и теперь крутились и вертелись там в полном восторге — словно два щенка, радующиеся возвращению хозяина домой.

Щенки… Ментальная активность… Зубы…

— Кадехо! — выдохнула Янис-Эль и рывком села.

Потревоженный снег пластами обрушился в нору, сразу стало светло и очень холодно. Рядом зачихали и завозились, а после из сугробов по бокам от болезненно застонавшей после резкого движения Янис-Эль прямо из снега высунулись две совершенно белые и невероятно голубоглазые мордочки.

Щенки — а это совершенно точно были именно детеныши какого-то крупного зверя — смотрели на Янис-Эль преданно и очень внимательно. По-прежнему чесались уши, но уже не так сильно, как раньше. Похоже, сознание постепенно привыкало к ментальному вторжению этих двоих, приспосабливалось. А кроме того, в голове разливались тепло и ласка, оплетенные тонкой паутиной неуверенности и страха. «Они боятся, что я их брошу», — поняла Янис-Эль и улыбнулась, попутно запуская руку в густую шерсть на шее того щенка, что был от нее справа. Левая рука по-прежнему висела изломанной плетью. Кости, судя по всему, были перебиты, причем не в одном месте. Янис-Эль попробовала пошевелить пальцами ног и с облегчением поняла, что нижние конечности, по крайней мере, не парализованы.

После некоторых усилий даже удалось встать. Голова кружилась, белые щенки, которые так и крутились под ногами, и вовсе не позволяли настроить резкость.

— Сидеть, — неуверенно сказала Янис-Эль и предсказуемо не увидела никакого эффекта. — Ладно, попробуем иначе.

Она сосредоточилась на присутствии у себя в голове и скомандовала уже про себя: «Сидеть!» Щенки замерли, разинули розовые поразительно зубастые пасти и завертели хвостиками. Черт. Хорошо, а вот так? Янис-Эль с трудом, но представила себе этих двух непосед сидящими. И — о чудо! — оба белоснежных шерстяных комка тут же плюхнулись на толстые попки и замерли, глядя на Янис-Эль еще более преданно. «Молодцы», — подумала она и мысленно погладила щенков. И сколько на нее в ответ вылилось восторга!

— Мало мне мужа «сто рублев убытку», двух его детей-разбойников, пачки наемных убийц во главе с магом, одного насильника и родственничков-отравителей, так еще и два щенка теперь на голову свалились. И что мне с вами делать? Может, идите домой? А? А то скоро ваша мамка придет и меня враз схомячит…

Щенки пригорюнились и даже натопыренные ушки у них поникли. В голове у Янис-Эль промелькнула вереница картинок: большой черный зверь — на этот раз совершенно точно кадехо, — еще несколько, оскаленные зубы, драка, летящая на снег кровь, распластанное мертвое тело, снова оскаленные зубы и сумасшедший бег… Понятно. Мамка не придет. Свои же и загрызли. А эти два мелкана — почему-то белые, а не черные — оказались никому не нужны…

«Помрут ведь, если бросить, — жалостливо подумала Янис-Эль, а потом вздохнула. — Нашла, о ком переживать. Сама вот-вот загнусь…»

Эх! Если бы не убежал сарим… Она бы, наверно, сумела взобраться в седло, и скотинка, по какой-то непонятной причине вдруг взбесившаяся под ней прошедшим вечером, может быть, довезла бы до Несланд Эльца… А там тепло, еда и Агнесса… Левую, совершенно изуродованную руку с учетом состояния местной медицины, наверно, не спасти, но хоть бы живой остаться. И отомстить!

Маленькие кадехо сидели и внимательно смотрели на нее, одинаково склонив на бок остроухие головы. Так, словно слушали очень внимательно и вникали во все детали. А после так же синхронно отвернулись и уставились куда-то в сторону далекого леса. Янис-Эль, устав стоять, со стоном опустилась в сугроб и отчетливо поняла, что из него уже, скорее всего, не встанет. Всегда думала, что смерть — черная. А она, зараза такая, оказалась снежно-белой…