Закон предков
(Рассказы) - Яньков Николай Дмитриевич - Страница 15

Да вы оглянитесь, где мы живем? Государство наше — народное, рабочее. Да я целый тарарам устрою, если Ганьку профессор учиться не примет. Ганьке— сыну рабочего человека, народный талант! Я к министру пойду…

Василий Утин еще шире выпятил грудь, на которой позвякивали ордена и медали, и, подыгрывая хохочущим мужикам, сказал:

— Р-расступись, работяга идет, кавалер Трудового Красного Знамени, правящий класс…

Конца представления мужики не дождались, потому что с крыльца конторы закричал агроном, велел Утину идти домой, а мужиков отправили на работу.

Но вечером прибежал к Утиным один из отпрысков Ивана Бутакова, младший брат Ганьки, и сказал, что отец приглашает Василия Утина на чаепитие.

Коровы демонстративно вышагивали по улице. Василий подождал возле калитки, пока уляжется красноватая пыль. Из окошек домов на Утина заглядывали во все глаза, а встречные подходили и заговаривали с ним. К вечеру всей деревне стало известно, что Василий Утин вознамерился увезти Ганьку Бутакова в Москву и там определить его учиться на музыканта. И не просто так, а к самому большому профессору музыки.

Старухи с ним почтительной низко раскланивались, будто он был важным заезжим гостем. Василий приписывал это сегодняшней газете: на первой странице районной газеты был напечатан портрет Василия. Вот, мол, живет в селе Фомичево знатный пастух Василий Утин, досрочно завершил пятилетку по сдаче-нагулу скота, а на днях едет в Москву на ВДНХ.

Иван Бутаков против обыкновения сидел дома гладко выбритый и в чистой белой рубахе. Жена его Дуся тоже как будто принарядилась. Возле печи на стуле-подставке попыхивал паром горячий самовар. При виде Василия Утина Дуся его быстренько водрузила на стол.

Для начала заговорили о погоде, о травах в лугах. Василий держался стесненно: в кармане лежали деньги, которые дала ему Мотря для Бутаковых. Пусть мол, они купят костюм и новые ботинки своему Ганьке. И пусть видят, что намерение Утиных вполне серьезное.

Вдоль стен избы Бутаковых стояли старые деревенские лавки да крашенный масляной краской дощатый диван. Таких диванов теперь в самых плохих домах не видно: все перешли на модную мебель с зеркальным лаком.

— Мы тут немного посоветовались, — необычно мягко сказал Иван. — Ну, ты удумал! Даже не знаю… Утром-то я погорячился, конечно. Но все-таки зря ты берешь на себя хлопоты!

— Не в тягость, а в радость такие хлопоты, — сказал Василий. — Вместо сына повезу. Нас с Мотрей природа обделила детьми, так хоть Ганьке хорошее сделаю. Выучится — вроде и мне сынок тоже будет.

— Ну, даже не знаю, как тут быть. Охота мне, конечно, Ганьку на большого музыканта выучить. Весь день сегодня думал — крутил так и этак. Задал ты мне задачку.

В избу забежал Ганька в штанах, закатанных до колеи. Стрельнул глазами в лицо гостя: жаловаться пришел или действительно в Москву повезет, как говорят сегодня весь день по деревне? Лица у отца с матерью светлые — видать, и правда Василий Утин пришел с хорошим в дом. Синеглазое лицо гостя тоже светлое и спокойное — солнышко в синем небе.

— Вот дядя Василий, — сказал Иван Бутаков Ганьке, — в Москву тебя берет, учиться определит в большую музыку. Поедешь?

Ганька по уши залился краской, хотел сорваться и убежать: дядя Василий о нем хлопочет, а он-то его вчера облаял гармонью, «жмот и глот» кричал в спину.

— Простите меня, дядя Василий! — только и смог пролепетать Ганька и диким косуленком вылетел за дверь.

— Во дела-а! — потер загривок Иван. — Тут, вижу, без бутылки не разберешься. Дуся, сбегай-ка в магазин…

Минута вроде была подходящей, и Василий Утин выложил на стол деньги:

— Ганьке это, на обмундировку…

— Василий Гаврилович! — охнула Дуся, не видевшая зараз столько денег с тех пор, как Иван стал баловаться водкой. — Стоит ли?

Иван возился с куревом, рассыпая на пол табак. Молчал, как бы не замечая денег. Руки его подрагивали— оттого и табак сыпался на пол. Наконец с облегчением Василий Утин услышал голос Ивана:

— Что ж… бери, раз дают! После, может, и у нас праздник будет.

Сидели вдвоем, тихо переговаривались. Непривычно было видеть Ивана мирным и трезвым.

В дом Бутаковых зашел учитель, а скоро и жена Ивана вернулась из магазина с покупками.

— Знаю, Вася, что ты не пьешь, — открыл бутылку Иван Бутаков и налил первую рюмку Василию, — тебя позвал, думал: тоже сегодня не буду пить! Но сегодня нельзя не выпить — расколыхнул ты мне душу, Утин! Обида на пузанов и у меня вот где сидит…

— Это вы насчет областной музыкальной школы? — спросил учитель. — Зря, наверное. Там действительно школа для приходящих детей, для местных, городских.

— А в Москве? Там-то как?

— В Москве есть такая школа, где одаренных детей содержат на полном обеспечении. Вроде как школа-интернат, только целиком музыкальная.

— Во, видел? — поднял палец Василий Утин. — Я что говорил? К министру пойду — добьюсь!

Василий опять расхрабрился и даже опрокинул в рот стопку.

— Вам лучше для начала в радиовещание там зайти, — сказал ему учитель, — Ганька стоит такой заботы. Подумать только: Сен-Санса на слух играет!

Василий радостно оглядывал лица: все хорошо получается, и учитель его поддерживает! И Дуся в ожидании разлуки с Ганькой мокрит глаза — все серьезно и все как водится! Разглаживает Дуся на коленях обнову — костюм для Ганьки. Сам Ганька где-то прячется во дворе — не могли его докричаться. Тоже, видать, страдает, думает: отца с матерью надолго покинуть придется!

Домой Василий Утин уходил поздно. Тихая ночь качала над деревней запах горькой полыни и хвои лиственниц. Спала деревня. В редких окнах горели огни, лежали тени цветочных горшков на шторах. Сидят в этих домах бабы и мужики и, может, говорят про него, Василия Утина.

Шорох босых ног послышался. Так и есть — Ганька догнал.

— Не сердитесь на меня, дядя Василий! Я не такой — вот увидите! Не сердитесь…

— Да ладно ты. Чепуха это все. Сам озорничал, когда маленький был.

Василий поелозил пятерней по Ганькиной голове, чувствуя упругость и тепло ребячьих волос, сказал коротко:

— Иди-ка, спи себе!

На пустыре Василий залез в какую-то болотину и долго огибал лужи с блестящей чернильной водой, в которой отражались звезды.

Во дворе Бутаковых задумчиво и длинно заиграла гармошка. За деревней зверем горбатилась сопка, и над ней мигал изумрудно-зеленый глаз большой одинокой звезды.

По ту сторону горбатой горы лежал угол Тысячный, в холодных и росных лугах которого дремали жирные пегие быки и хрупали травой табуны лошадей. Глухонемой сменщик Василия тоже, наверное, смотрел сейчас на эту звезду, ничего не зная про Ганьку и про пастуший народ кушаны, у которых был царь Васишка. И вовсе не царь, а такой же простой пастух…

Василий выбрел на огороды, нащупал в темноте корявую жердину городьбы, остановился. Умом и всем телом он чувствовал сейчас бесконечные просторы мироздания и от бессилия облететь Вселенную плакал— от водки у него всегда делалось мокро в глазах, поэтому он и не пил ее. Жалостливо как-то делалось к себе и людям. А в Ганькином возрасте он хотел стать летчиком: облететь всю землю, увидеть Мадагаскар, якутский поселок Чапа-Олого, Соломоновы острова.

В эту ночь ему показалось, что он уже был в тех местах (крепко засело в памяти это Чапа-Олого!), хотя Василий Утин никогда не выезжал за пределы области и в Москву собирался первый раз в жизни.

Глухарь

Такой скучной тайги я никогда не видел — Кащеево царство, покрытое паутиной и пылью! Серое небо, серые деревья, серая трава. Хоть бы клок зелени — елка, например. Утки, которых бил Сергей, тоже были серого цвета.

С ухваткой рыси Сергей полез по жухлой траве, скрадисто перебегал от куста к кусту. Повод его кобылы я привязал к седлу своего битюга, В камнях берега грязными островами маячил лед, обсосанный ветрами.

Маленькие серые утки невестились. Почти все они плавали парами: егозливый самец и задумчиво-важная самочка. Короткий щелчок выстрела заставал уток врасплох. Стреляя из малокалиберной винтовки, Сергей ни разу не промахнулся. Но я не мог понять одного: зачем нам утки? В торопах еды у нас больше, чем надо для двоих, а охота вся впереди — ехали мы на глухариный ток. Другому я бы сказал: «Брось пулять, друг, хватит!»