Моя сумма рерум - Мартин Ида - Страница 75

Самым простым было назначить его тем, кто переносит пакет от столика к столику, а потом возле Маяковской съедает гамбургер, но это означало, что назад деньги придется везти мне, а я так плохо себя чувствовал, что очень опасался за их сохранность. В итоге решили, что деньги заберет он, а как оба вернемся, встретимся в универсаме возле нашего метро.

Приехали на место в шесть часов, выбрали для него подходящий столик с краю за стенкой, чтобы сзади не было заметно, как я меняю пакет. Дятел остался там, а я пошел ждать нужного человека. Он появился где-то в восемнадцать двадцать пять за обозначенным в договоренности столиком.

Рассматривать его было некогда.

Я подошел, взял пакет и рванул наверх к Дятлу. По дороге снял ленту, дошел до Дятла, взял его пакет и оставил перед ним свой. Дятел сразу убрал его вниз. В мой школьный рюкзак. Всё было просто и идеально. Я спокойно вышел через дверь Маккафе и двинулся к Тверской, сожалея лишь о том, что есть совершенно не хочется.

Никакого преследования за мной не наблюдалось. Людей было много, я шел быстро и пару раз обернулся. Если бы кто-то следил, то в равномерно двигающейся толпе, это было бы сразу заметно.

Музыка бессвязным потоком крутилась в голове, а в животе трепетало радостное волнение. Дошел до Маяковки за десять минут, давясь, съел один гамбургер. Второй пришлось просто выкинуть вместе с пакетом, потому что уже не лез. Написал Дятлу: «Ты как?». Он ответил почти сразу: «Еду в метро».

Всю дорогу перед глазами стояли картинки, как позову Зою в какое-нибудь кафе. Нормальное, не забегаловку и не фастфуд. И объясню, насколько много она для меня значит, но поскольку понимаю, что любовь за деньги не купишь, навсегда ухожу с её пути. И ещё скажу, конечно, что буду помнить её всегда. Она сама захочет поцеловать меня, но я всё равно уйду.

От этих фантазий мне немного полегчало и, казалось, рука уже почти не болит.

Я планировал встретиться с Дятлом, забрать деньги и сразу поехать в Башню на автобусе от метро.

Дятел нашелся в отделе с тортами и кружил вокруг них, как пчела возле цветка.

— Ну что? — крикнул я ему издалека. — Мы крутые!

Дождался, пока я подойду.

— Там, Никита, нет никаких денег.

— Как так?

Он полез в сумку и достал пакет. Внутри оказалась туго стянутая стопка чистой бумаги и рукописное заявление.

— Из денег только вот, — Дятел показал две тысячи.

Я дрожащими руками взял заявление:

«Я, Румянцев Максим Вячеславович, заявляю, что мои приемные дочери Яна Антоновна Трошина и Анна Антоновна Трошина предпринимают неоднократные попытки шантажировать меня с целью вымогательства крупной суммы денег. Ими и их соучастником Трошиным А.И. было инсценировано собственное похищение, с последующим требованием выкупа. На данный момент, спустя три месяца после ухода из дома, Трошины, угрожая предать огласке фальсифицированные фотографии, пытаются вынудить меня выплатить им сумму в один миллион рублей.

В связи с тем, что мои падчерицы являются психически неуравновешенными и до 2015 года проходили принудительное лечение в психиатрической клинике по решению суда по статье 103 УК РФ, умышленное убийство, прошу принять особые меры по их поиску и изолированию от общества».

К заявлению была приколота записка:

«Девочки, ещё одна подобная выходка, и я буду вынужден отнести это заявление в полицию, и тогда вас вернут силой, только уже не домой, а в стационар. Подумайте об этом. Мама очень волнуется. Кончайте заниматься глупостями и возвращайтесь».

Нестерпимая боль в руке вспыхнула с новой силой, и потом я уже очень плохо помню что было. Бабушка, Аллочка, раздевали меня в коридоре. Отмачивали в воде тряпки, резали ножницами. Помню, как я орал, и ещё врачей с неотложки. И свет салона машины скорой помощи. Такой белый и далекий, будто уже в конце тоннеля.

Пришел в себя я только днем. В окно светило солнце. Намытое стекло блестело, и в небе летали птицы. Кругом всё больничное, но после всего того ужаса, что скопился у меня в голове, спокойное и приятное. Рука была вся перемотана бинтами, и я чувствовал себя перерожденным. Блаженно лежал какое-то время, без единой мысли, а после отправился на осмотр, где увидел жуткие свежие швы и стал проситься домой.

Мне сказали, что отпустят, если родители напишут расписку о том, что забирают меня под свою ответственность и будут лечить, как требуется.

Я позвонил папе и попросил, чтобы они меня забрали.

Однако на следующее утро за мной приехал не папа, а мама, чему я жутко удивился, но был рад. Очень рад. Так рад, что в первый момент чуть не расплакался. Бросился к ней, как маленький, как тогда, когда она меня после аппендицита забирала, семь лет назад.

— Ну, как же ты так, Никита? Ты что? — голос был ласковый и глаза тоже. И обнимала она меня, так же как раньше — с волнением и любовью.

Мы выписались, и пока ехали к папе, она долго разглядывала мою зашитую и заляпанную кровью куртку, а затем сказала, что со мной творится нечто непонятное. Я попытался заверить, что всё нормально, но она почему-то не поверила.

То был очень подходящий момент, чтобы выкатить ей все претензии, которые я заготовил ещё в сентябре, но язык не поворачивался. Более того, подобное показалось мне каким-то глупым, детским и ненастоящим. Совсем не соответствующим тому, что со мной происходило на самом деле.

Мама посидела немного у нас и, оставив деньги на новую куртку, помчалась забирать Алёнку от подруги, куда пристроила её, чтобы съездить ко мне.

А через час явился из школы Дятел и принялся меня так обнимать, будто я с войны вернулся.

В принципе, в школу я мог не ходить несколько дней, но сказал папе, что должен исправлять алгебру. Хотя, на самом деле, просто не мог оставаться один на один со своими мыслями.

Теперь к переживаниям по поводу Зои и ссоре с Трифоновым, добавилась запара насчет близняшек.

Я был настолько потрясен тем, что узнал о них, что не хотел отвечать ни на сообщения, ни на звонки. В этот раз без всяких внутренних метаний или сожалений. Просто как отрезало. Я их больше не жалел. Меня не мучала совесть, и они не казались мне притягательными своей загадочностью.

Они были сумасшедшими и кого-то убили. Теперь я не исключал, что и смерть Антона могла быть на их совести. Психам даже мотив не требовался, чтобы совершить такое. В проникновение их на ТЭЦ верилось, конечно, с трудом. Но факт оставался фактом.

Я решил, что больше никогда не пойду в Башню смерти.

Хорошо бы было предупредить насчет сестер Лёху с Тифоном, но извиняться я не собирался. Если бы я не злился на Трифонова из-за Зои, всё было бы по-другому, но как только вспоминал их поцелуй в детском саду, рука снова начинала пульсировать, и я никак не мог переступить через себя.

Своё обещание Трифонову Зоя всё же решила сдержать. Её внезапно вспыхнувший интерес к Ярову буквально за несколько дней разросся до очень тесного, недвусмысленного общения.

В том, что это была игра и обоюдная договоренность, я ничуть не сомневался. Яров ей ещё тогда предлагал отомстить подобным образом Тифону и Нине, и теперь, похоже, Зоя решила воспользоваться этим предложением.

Тифон бесился: ходил набыченый, молчаливый, с непроходящим румянцем и крепко сжатыми кулаками, на костяшках которых были отчетливо видны свежие ссадины. С Лёхой он почти не болтал, не смеялся, и за три дня успел нахватать кучу двоек, потому что, когда его вызывали, вставал, но ничего не отвечал. Даже на физре отказался складывать маты после урока.

В этом я его понимал. Мне самому было неприятно смотреть, как Зоя в короткой юбке и на Нинкиных каблуках ходит с Яриком за ручку и обнимается прямо в школьном коридоре.

Обидно и больно, ещё и от того, что, вероятно, ей было очень плохо, раз пошла на шаг, который сама прежде называла низким.

На обществознании произошел показательный эпизод. Учительница попросила Зою сесть на своё старое место.

Зоя вернулась к себе, и Трифонов, тут же воспользовавшись ситуацией, принялся её доводить. Слышно было плохо, потому что он, низко наклонившись на парту, что-то хрипло шептал ей в спину, но говорил он явно какие-то гадости. Пол-урока Зоя терпеливо кусала губы, а потом не выдержала, резко развернулась и хорошенько треснула его учебником по лицу. Был такой звук, что у меня самого мурашки побежали. А потом встала и нагло вышла из класса.