Цивилизация (СИ) - Безбашенный Аноним "Безбашенный" - Страница 65

Толчея на улицах этих "ганнибаловских" кварталов посильнее, чем в районах с публикой позажиточнее. И сами улицы поуже, как я уже и сказал, и праздношатающихся на них побольше — не до такой степени, как в греческих городах, всё-таки финики работы не чураются и уделом исключительно рабов её не считают, но всё-таки неприкаянных тут хватает. И для "коренных" полноправных горожан после окончания Второй Пунической и демилитаризации Карфагена с работой стало труднее, чего уж тут об этих понабежавших говорить? Случайными заработками многие перебиваются и, как всегда в таких случаях, когда трудящимся массам делать абсолютно нехрен, время от времени митингуют.

Выходим к перекрёстку между кварталами и — вот тебе и пожалуйста — как раз на такой митинг и попадаем. Оратор орёт, как ему и полагается, что-то эдакое грозное и уж точно урря-патриотическое, толпа рядом с ним — в основном из той горячей молодёжи, у которой амбиций в разы больше, чем возможностей удовлетворить их — не просто ему поддакивает, а ещё и скандирует, но настолько вразнобой, что с краю сквозь их гвалт хрен чего расслышишь. Ну, в самую-то гущу толпы этой разгорячённой лезть — таких дураков среди нас не водится. Мы лучше фиников постарше послушаем, которые уже меж собой услышанное ранее обсуждают. Тем более, что и эти тоже, ну прямо один в один как наши "кухонные политики", лучше Совета Ста Четырёх знают, как надо Карфагеном управлять. Прямо у нас на глазах один гегемон доказывает другому, что налоги и таможенные сборы надо снизить вдвое, тогда и купцов понаплывёт больше, и торговля оживится, и работы у них прибавится, а ещё надо ополчение усилить, да получше его вооружить — за казённый, естественно, счёт — чтоб разбойников-нумидийцев раз и навсегда отучило от их набегов. А его собеседник аж слюной брызжет, уверяя, что нумидийцев вообще завоевать надо, дабы к порядку этих дикарей приучить, а налоги надо втрое снижать, а то совсем уж с работой и заработками беда. Причём, друг друга практически не слушают, а токуют прямо как два глухаря, пыжатся, горячатся, и даже этих пустяковейших по сути разногласий им вполне достаточно, чтоб чуть ли не врагов друг в друге увидать. Наверное, и подрались бы, если бы патруль ополченцев не подошёл. Разгонять толпу они не стали, сами ей наверняка во многом сочувствуя, но присутствие обозначили, а я тут же воспользовался случаем, чтобы указать пацанам на их римского типа скутумы, хоть и с карфагенской символикой в виде пальм и лошадей. Для ганнибаловских ветеранов большинство из них выглядит молодо, да и доспехи поразномастнее — на одном только кольчуга, а у остальных или полотняные линтораксы греческого типа, или кожаные панцири того же фасона, да и шлемы — у кого римского типа, у кого старофиникийского, у кого греческого или македонского. Только скутумы у всех одинаковые, да копья — немного покороче принятых у нас, но подлиннее старой римской гасты, оставшейся на вооружении триариев. Показываю всё это мелким и поясняю, что римский скутум потяжелее и погромоздче нашей фиреи, и в беспорядочной свалке с ним хреново придётся, зато "стену" или "черепаху" из скутумов составить легче, чем из фирей — фалангу сариссофоров, например, с фронта от обстрела прикрыть или вот такую толпу, допустим, при подавлении уличных беспорядков с площади вытеснить…

Тут старший патруля подходит и опознаёт мою морду лица:

— Испанец?! Там, у ворот! — и кивает мне в сторону ТЕХ САМЫХ ворот.

— Нас ТАМ не было, — напомнил я финику официозную версию тех давних уже событий, — Вы ТОГДА всё сами ТАМ сделали. И молодцы, хорошо сделали, — при этом киваю ему, давая понять, что тоже узнал в нём одного из тогдашних бойцов-ополченцев, принявших у нас отбитые нами у греческих наёмников ворота. Ухмыльнулись с ним оба, обменялись понимающими кивками, он токующих сограждан слегка по плечам похпопал, на нас им указал, они глянули и расступились, давая нам пройти. Впрочем, как только мы прошли, их перелаивание за нашими спинами возобновилось с прежней силой и яростью, балансируя буквально на грани перерастания в драку. Волний, сам едва сдерживая смех, приятелям их лай на нормальный человеческий переводит, и все трое хихикают в кулачки.

— Теперь понятно! — проговорил Кайсар между смехом.

— И что тебе понятно? — поинтересовался я.

— Да ты, господин, сам то и дело говорил, что для многих замыслов людей нет, а здесь много людей без работы, и мы тут думали, почему вы отсюда нужных вам людей не набираете. Теперь вот — понятно почему, — и снова все трое рассмеялись.

— Они ведь, господин, все заодно и почти одно и то же друг другу говорят, но не понимают друг друга и ссорятся по каким-то пустякам, — добавил Мато.

— Карфагену с ТАКИМИ единомышленниками даже и врагов никаких не надо, — резюмировал мой спиногрыз.

— Да, это — карфагеняне, — подтвердил я, — Предприимчивые, работящие, даже неглупые — ну, в том, в чём разбираются, конечно. Но заводятся с полуоборота и в этом состоянии — сами себе злейшие враги. Одного, двух, десяток — можно подходящих взять, но только если в разные места их разослать, а вместе их держать нельзя. Вот и получается, что людей нужных нам профессий в Карфагене немало, и нашлись бы желающие к нам перебраться, да только ТАКИЕ они нам не нужны — обойдёмся как-нибудь без их склок. И молодцы, кстати, что сами сообразили.

— Ты, папа, ещё говорил как-то раз, что они сами себе в конце войны навредили? — напомнил Волний.

— Было такое дело. Со Сципионом уже заключили перемирие и договаривались об условиях мира — гораздо мягче тех, на которых его в итоге заключили. Сципион был на них вполне согласен и многое был готов обсудить — можно было даже поторговаться, если с умом, и выторговать дополнительные послабления. Ганнибал был отозван из Италии как раз по договорённости в ходе тех переговоров и сражаться со Сципионом не собирался — понимал ведь прекрасно и сам, что война проиграна, и надо поскорее мириться. И тут эти психи, воодушевившись его высадкой в Африке — ага, многократный победитель римлян, как-никак — даже не связавшись с ним и не посоветовавшись, нарушили перемирие. Что он тут мог поделать? Он пытался, как только мог, даже сам со Сципионом переговоры вёл, но римляне не любят нарушений договорённостей, а дурачьё в Карфагене тоже упёрлось и требовало теперь от него военных побед "как раньше". А с кем ему было побеждать "как раньше", когда того прежнего войска давно уж нет? Ну, почти — слишком мало осталось тех ветеранов, чтобы сделать погоду при Заме, а эти городские крикуны, которые были храбрее всех на площади среди своих, в настоящем бою первыми же и побежали. Вот и защищай таких после этого…

— А сейчас, папа, они правы или нет?

— Нет, конечно. Я могу понять их недовольство тяжёлой жизнью и вызванную этим "обиду за державу". Я могу понять эту молодёжь, которая ещё не научилась думать головой и верит тому, что приятнее слышать. Я могу понять даже этого демагога, который ловко на всём этом играет и нарабатывает дешёвую популярность у толпы, чтобы вылезти на ближайших выборах из грязи, да в князи. Но вот этих взрослых и знающих, казалось бы, жизнь людей, я понять уже не могу. Ведь вдумайтесь, ребята, чего они хотят. Сильное войско стоит денег, и они не могут этого не знать. Деньги в казну поступают от налогов и таможенных сборов, и этого они тоже не могут не знать. А вот сложить два плюс два и понять, что невозможно увеличить расходы казны, если одновременно с этим урезаются её доходы, у них почему-то не получается, — пацаны переглянулись и рассмеялись, — А ещё, ребята, эти гегемоны не могут не знать, что по условиям мира Карфагену запрещено вести войны, и за этим Рим следит строго. Ведь одно дело мелкая пограничная стычка, которую можно представить как полицейскую операцию по отражению обыкновенного бандитского налёта, поскольку на настоящую войну она не тянет по масштабам. В конце концов, поддерживать порядок на своей территории Рим Карфагену не запрещал. Но это делается подвижными легковооружёнными отрядами, которых и так хватает, а вовсе не тем настоящим сильным войском, которого они хотят, чтобы проучить нумидийцев раз и навсегда. Но это — как раз та настоящая война, которой не потерпит Рим, и это им, опять же, следовало бы понимать. Ну так и к чему тогда, спрашивается, все эти воинственные речи? Макак в нашем зверинце помните? Видели, как они пыжатся друг перед другом, когда на понт друг друга пытаются взять? — мелюзга снова переглянулась и рассмеялась.