А завтра — весь мир! (ЛП) - Биггинс Джон - Страница 38

На протяжении нескольких последующих дней, как только отбыли экспедиции, мы немало времени курсировали на шлюпках между кораблем и берегом Бунсвилля. Таким образом я очень хорошо познакомился с гражданами так называемой Федерации побережья Кру, которая скоро (как казалось) станет Австро-Венгерской Западной Африкой. В самом начале нашего пребывания нас посетил единственный белый житель Бунсвилля, мистер Йоргенсен, местный агент датской компании, всё еще покупающей на побережье пальмовое масло в обмен на бутылки голландского джина (на самом деле картофельного спирта), хлопковую одежду и короткие, тяжелые и неуклюжие кремневые ружья, известные здесь как «датские ружья», местные использовали их для охоты и племенных войн.

Мистеру Йоргенсену было около шестидесяти, но после сорока лет, проведенных в маринаде из джина и малярии на кишащем болезнями побережье, выглядел он намного старше. Однако старик сохранил датскую способность к языкам — немецкий, английский, французский и полдюжины африканских — и он определено хорошо разбирался в местных племенах. Йоргенсен с самого начала предупредил, чтобы мы держали всё имущество на борту под замком, поскольку репутация народа кру как моряков и религиозных проповедников сравнима только с их славой воров и пьяниц. Он рассказал нам об инциденте несколько лет назад, который привел к тому, что немецкая канонерка угрожала обстрелять Монровию.

Бременский пассажирский пароход на пути в Камерун потерял гребной винт неподалеку от устья реки Цесс, и его выбросило на берег. Местные кру выказали предельную храбрость и мастерство в спасении пассажиров и команды от бурунов, но как только доставили несчастных на берег, то разграбили всё их имущество и даже одежду, а после принялись обдирать обломки крушения от всего ценного. Выживших бросили добираться до Монровии босиком и полуголыми. Кру считали грабеж — достаточно обосновано, надо полагать, — законной наградой за риск собственной жизнью при спасении людей, но имперское немецкое правительство не согласилось с этой точкой зрения.

Определенно, местные кру выглядели не слишком интересно по сравнению с теми чернокожими, которых мы видели на приеме в саду у губернатора во Фритауне. Тамошние негры из племени мандинго были изумительно красивы и превосходили даже черногорцев в легкой, королевской грации и осанке. Кру, с другой стороны, представляли собой в основном уродливое сборище: короткие, кривоногие, с чрезмерно развитыми плечами и слишком длинными руками, появившимися, видимо, от постоянной гребли. Носы плоские и бесформенные, серо-черные лица и остро заточенные зубы.

Кроме того, у каждого из них было по три параллельных шрама на переносице: «отметина свободы», как сказал мистер Йоргенсен, пережиток времен работорговли, когда кру энергично посредничали в торговле человеческими жизнями и им гарантировался иммунитет от работорговцев. В целом они казались довольно маловероятными кандидатами на роль подданных императора Франца Иосифа. Но при более здравом размышлении, полагаю, они выглядели не более странными, чем боснийские мусульмане или некоторые еще более экзотических народности Трансильванских Альп.

Хотя некоторые из них (вроде Юниона Джека) уже немного знали немецкий, большую часть времени они говорили с нами на крио. Этот язык меня очаровывал, стоило к нему привыкнуть. С другой стороны, австро-венгерская монархия с изобилием искусственных языков — не только нашим собственным «лингва ди бордо», но также «армейским славянским» и «канцелярским немецким» привила мне неизменный интерес к таким жаргонам. Вскоре я начал восхищаться крио за его восхитительную экономичность и поразительную гибкость — свойство, полностью отсутствующее в языках вроде польского и чешского, которые взяли под контроль учёные в конце средневековья и навсегда заперли в жестких грамматических структурах, основанных на латыни. Меня восхитило, что, к примеру, слово «рубить» без изменений могло быть использовано и как существительное «еда», и как глагол «есть». Или тем, как условное наклонение образовывалось с помощью слова «какбе» в начале предложения, а родительный падеж — отглагольной частицей, обозначающей «принадлежать».

Гребцы кру, поднимающиеся на борт «Виндишгреца», являли собой определенно дружелюбную и жизнерадостную группу людей; намного более оживленную, чем довольно-таки угрюмые негры из Фритауна, и постоянно сочиняли импровизированные стихи на крио. Особенно притягивающий меня обычай состоял в том, что, когда бы они ни гребли на лодках (даже в самый страшный шторм), всегда пели, чтобы соблюсти ритм, погружая и поднимая весла в такт напева, очевидно созданного под влиянием момента и обычно сатирической натуры. Я хорошо помню один, который они затянули в тот день, когда транспортировали Славеца фон Лёвенхаузена и меня в Фредериксбург для инспекции.

«Каптан щедрый, брось мы десять шиллингов. Какбе он бросить мы, мы не намочим его. Каптан богатый, кру бедный. Четыре, пять полкрон брось бедный негр. Гип-гип-урраа! Благослови тебя Бог!»

Пожалуй, хорошо, что эти негры находились у нас на службе, как и то, что капитан был слегка глуховат на одно ухо.

Тот факт, что они были гражданскими, не спасал кру от упрощенного военного трибунала на борту. Как тем памятным утром, когда вахтенный офицер, линиеншиффслейтенант Микулич, поймал — или посчитал, что поймал — Джимми Правого Борта, стянувшего молоток, собственность военного ведомства ценой в две кроны. Микулич считал, что африканские туземцы на борту европейского корабля, когда не работают, должны содержаться в загоне из колючей проволоки, и решительно возражал против того, что им позволяют свободно разгуливать по палубам. У него были твёрдые убеждения по этому вопросу, полученные в значительной мере из книг Джека Лондона и других аналогичных авторов, и он всегда на повышенных тонах рассуждал о «негроидной расе», «желтой опасности» и прочих подобных идеях, популярных на смене веков. Он рыскал несколько дней, пытаясь поймать одного из кру на воровстве, и вот, наконец, преуспел.

— Положи молоток, вороватый черномазый!

Джимми Правый Борт положил молоток, встал лицом к обвинителю — и получил удар в лицо, от которого пошатнулся. Но это явно был только пролог к спектаклю. Когда Микулич снял китель, собралась толпа. Негр не принадлежал к морскому персоналу, но так даже лучше: если он не подпадал под военно-морской устав, то устав не мог и защитить его от образцовой трёпки от рук эксперта в избиениях. Микулич приступил к действию и нанес несколько почти игривых предварительных ударов в голову и грудь Джимми Правого Борта. Кру почти не пытался защититься или хотя бы уклониться от ударов.

— Давай, ты, черная обезьяна, защищайся, чтобы я смог вздуть тебя как следует. Из чего вы, обезьяны, сделаны? — лейтенант приблизился и нанес еще несколько ударов, насмехаясь над жертвой, прежде чем избить ее до полусмерти.

Но дразнить кру — не самая мудрая затея: примерно, как стоять позади дикого осла и стегать его ивовым прутом или прижимать подбородок к казённой части крупнокалиберной морской пушки перед выстрелом. Джимми Правый Борт довольно долго терпел провокации, но когда он ударил, то второй удар уже не потребовался.

Удар сбил Микулича с ног и послал в полёт к носовой переборке, где он и рухнул без сознания, а кру, окруженный пораженными зрителями, заботливо склонился над ним и вытер лицо влажной тряпкой — как раз в то время, когда боцман Негошич подошел объяснить, что он одолжил Джимми Правому Борту молоток, чтобы прибить заплатку поверх дыры в лодке. Микулич пришел в сознание в лазарете и не появлялся на палубе почти три дня. Вернувшись к исполнению своих обязанностей, он избегал кру, как будто не замечая их. Инцидент никогда больше не вспоминали, но я почему-то сомневался, что его полностью забыли.

Глава восьмая

На седьмой день нашего пребывания дождь ослаб достаточно для того, чтобы мы погрузились в шлюпки и эффектно высадились в Бунсвилле: все в белых парадных мундирах, с винтовками и полной выкладкой — лежащими пока что на дне, на случай если лодка завалится на прибое.