А завтра — весь мир! (ЛП) - Биггинс Джон - Страница 92

В конце концов, мой здравый рассудок спас отец Адамец, когда привез книгу, которую оставил ему какой-то капитан с зашедшего судна. «Навигация. Упрощенный справочник капитана П.Томпсона, младшего собрата Тринити-хауса [31] и в последние тридцать лет старшего преподавателя морского дела» — так гордо значилось на обложке. Это был учебник по навигации для офицеров британских торговых судов.

Вряд ли я когда-либо видел книгу, озаглавленную более обманчиво, потому что капитан Томпсон изо всех сил постарался сделать морскую навигацию как можно более запутанной, но в конце книги содержались математические таблицы и альманах 1899 года, а во время отлива у меня появлялась полоска песка, чтобы писать палочками цифры, и в результате прилежного обучения вскоре я овладел самыми трудными аспектами астрономической навигации, и даже в дальнейшем смущал лекторов Морской академии своими познаниями сферической тригонометрии и вычисляя высоту звезд прямым методом.

Что касается попытки построить лодку, чтобы уплыть на ней, то с самого начала об этом не могло быть и речи. Побережье Германской Новой Гвинеи находилось в добрых пятидесяти милях через пролив Шарнхорст и славилось такими же свирепыми дикарями, как и Новая Силезия. Остров Бугенвиль лежал в двухстах милях в противоположном направлении, и о его обитателях можно было сказать то же самое, а Тулаги был в пятистах милях. Не говоря уже о расстояниях, воспоминания о том, что осталось от матроса Крочетти, когда его прикончила акула у Гуадалканала, отбивали всякую охоту предпринять такое плавание.

Так что приходилось просто ждать прибытия из Сиднея шхуны за грузом копры. Я не рисковал перебраться через полоску воды на основной остров, это уж точно. Отец Адамец был прав в том, что туземцы не нарушат табу, чтобы приплыть сюда и на меня напасть. Я никого не видел в лесу на главном острове, но, если я их не видел, это не значит, что никто не наблюдает за мной из чащи. Единственным способом это проверить было пересечь пролив.

Отец Адамец навещал меня каждый месяц, в безлунные ночи, когда островитяне скрывались в хижинах из страха, что небеса падут на их головы, если они высунут нос наружу. Мы проводили вечер за беседой при свете штормового фонаря, он привозил мне чтиво из своей коллекции. В основном это была до боли скучная религиозная литература на старомодном чешском, отпечатанная готическим шрифтом, или на французском: Les Mille Petits Fleurs de Jésus (Liège, 1861) [32] и всё в таком духе. Католицизм меня не интересовал, но отец Адамец был приятным, тактичным человеком и никогда не напирал с религией, казалось даже, будто он извиняется, что может одолжить мне только такие книги.

Говорили же мы о делах сугубо светских: где я жил, о моих школьных годах, жизни на борту корабля и прочем. Думаю, эти визиты доставляли ему такое же удовольствие, как и мне. Он был хорошим слушателем, и хотя слишком долго жил вдали от Европы, чтобы мы могли иметь что-либо общее кроме языка, я чувствовал — он считает меня последней ниточкой к далекой родине, которую, вероятно, никогда больше не увидит. Он часто улыбался в ответ на какой-то комментарий, задумчиво кивал и говорил:

— О да, помню, я и сам когда-то так думал. В вашем возрасте мне тоже хотелось стать трубочистом или цирковым акробатом, вот почему я теперь здесь и стал миссионером.

Что касается другого моего гостя, должен признать, я прекрасно обошелся бы и без его общества. Я жил на острове уже несколько недель, когда на каноэ ко мне приплыл мистер Масгроув. Теперь евангелист-каннибал превратился в единоличного властителя острова Новая Силезия, не считая католического анклава Понтиприт.

Миссию мистера Трайба в Спердженсвиле предали огню и мечу, а сам мистер Трайб и его жена (хотя мистер Масгроув очень туманно высказывался на сей счет) разделили участь всех белых людей, попавших в руки племени уакере. Теперь Новой Силезией правили свободная реформистская евангелическая баптистская миссия и ее паства. Племя тетуба загнали на западную оконечность острова, «словно ханаан перед лицом Иисуса и Господа нашего», как выразился мистер Масгроув, и теперь они умирали от голода в подлеске.

Мистер Масгроув надеялся, что вскоре их обратят в рабство, съедят или вытеснят в море, и праведники завладеют всем островом, который станет базой для обращения соседних островов, как только мистер Масгроув снабдит свою паству необходимым количеством винтовок и динамита, чтобы они могли выполнить богоугодное дело. Он сказал, что сотни человек из племени тетуба уже крестились, когда их загнали в близлежащую бухточку, где акулы пожрали тех, кто не сразу утонул.

— Под конец вода стала розовой, — сказал он, — но они умерли, познав Господа.

Учитывая всё это, можно представить, что в присутствии этого человека я чувствовал себя не в своей тарелке — и к сожалению, случалось это часто. Он сидел, закатив глаза, вздыхал и бормотал, и я никогда не мог с уверенностью разобрать, к кому он обращается — ко мне или к Богу. А говорил он невыносимую чепуху. Насколько я понял, он считал мое спасение от съедения дикарями, ради которого он и пальцем не пошевелил, знаком свыше, что я стану обращенным — возможно, мое имя написано в Книге жизни агнца пусть не чернилами, но хотя бы карандашом.

В любом случае, каждый его визит превращался в трех— или четырехчасовую проповедь, в ней он излагал принципы свободных реформистских евангелических баптистов из Пенджа, бесконечно листая страницы Библии, которую неизменно приносил с собой, и отмечал для меня строки красным карандашом.

Во время этих проповедей оставалось лишь делать вид, что мне интересно, и пытаться не заснуть и не зевнуть. Я понимал, что до прибытия шхуны за копрой моя жизнь в определенной степени зависит от мистера Масгроува. Я оставался табу, только пока он удерживал туземцев по ту сторону узкого пролива, отделяющего островок от Новой Силезии.

Мистер Масгроув несомненно имел на аборигенов большое влияние, и если он уговорит их отбросить это суеверие, как уговорил отбросить остальные, то скоро они явятся за мной и в тот же вечер приготовят на ужин богемскую колбасу по-дикарски. Этот человек мог добиться подобного результата и совершенно случайно — похоже, он жил как сомнамбула. Но если бы он решил, что я непригодный материал для обращения в его веру или недостаточно почтительно с ним разговариваю, то мог бы устроить это специально. И потому я кивал и соглашался с ним, и время от времени задавал умные вопросы (но не слишком умные).

Мне также приходилось хранить кипы буклетов и религиозные трактаты, которые он мне приносил, вместо того чтобы пустить их на растопку, когда дождь заливал огонь. У мистера Масгроува имелся небольшой печатный пресс, а он сам обладал бескрайним энтузиазмом к сочинительству и безграничным запасом бумаги. Он также владел кое-какими навыками наборщика, но куда меньшими знаниями грамматики, пунктуации и орфографии.

Раз в две недели он приносил мне очередную порцию перепачканных, плотно напечатанных трактатов (он всегда печатал прямо до края бумаги), полных гонева Гозпода и духха Божево. Когда скука становилась совсем тяжкой, я пытался их читать, в особенности, когда сезон дождей загонял меня в хижину. Но это было слишком утомительно: без формы и структуры, бесконечные причитания без какой-либо логики или грамматической стройности, густо снабжены подчеркиваниями, а многие слова написаны заглавными буквами.

Вопрос в том, кто, черт возьми, стал бы читать подобное на Новой Силезии, где все кроме мистера Масгроува, отца Адамца и меня были неграмотными? В конце концов я пришел к выводу, подтвержденному в дальнейшем всей прочитанной пропагандой, коммунистической, фашистской или религиозной, что такие тексты обращаются только сами к себе — не передают идеи из головы в голову, а это просто своего рода ритуальные действия, чтобы держать мысли под контролем и придушить все сомнения в голове автора.