А завтра — весь мир! (ЛП) - Биггинс Джон - Страница 95

Тем утром я простился с ним у трапа, мы пожали друг другу руки и обнялись, а потом махали руками, когда пароход попыхтел к выходу из гавани. В Поле я написал рапорт о его благородном поступке и позаботился о том, чтобы ему оплатили девять месяцев пребывания у отца Адамца. Деньги отправили ему вместе с бронзовой медалью за верную службу, адресовав просто «Мистеру Юнион Джеку, эск., Бунсвилль, Побережье Кру, Западная Африка». Надеюсь, он всё это получил.

Но полную историю плавания «Виндишгреца» я услышал только как-то вечером в 1930-м году, в обеденном зале «Гранд отеля», на польском морском курорте Сопот, на полоске песчаных дюн балтийского побережья к югу от нового порта Гдыня. Мне было за сорок, уже три недели я был гражданином Польши и две из них служил командор-поручником на польском флоте, недавно вернувшись из Южной Америки, чтобы организовать подводный флот.

Контр-адмирал (в отставке) Флориан Залески покинул польский флот за год до того и теперь работал в Гдыне консультантом по минному делу. После возвращения «Виндишгреца» он сделал неплохую карьеру, получив титул барона и внеочередное звание фрегаттенкапитана — неслыханное дело на австрийской службе. Он также отличился во время Первой мировой войны и в 1917 году был списан с флота по ранению, когда командовал эскадрой в схватке с британцами у Валоны.

В те годы мы иногда встречались в коридорах и кивали друг другу, кригсмарине — небольшая организация, все знают всех, но, каким-то образом, по службе мы не пересекались на достаточное для обстоятельного разговора время. Та встреча за ужином стала первой почти за двенадцать лет.

Мы засиделись в обеденном зале за полночь. Официанты уже убрались на столиках и отправились спать. Мы говорили о старых временах и ушедшем мире, вспомнили наше кругосветное путешествие на дряхлом деревянном паруснике в те солнечные времена начала века. Первые лучи солнца замерцали на маленьких серых волнах Балтики, и тут Залески умолк, задумчиво попыхивая сигарой и глядя в море. Я почувствовал, что сейчас он расскажет кое-что важное. Наконец он заговорил.

— Кстати, Прохазка, помните тот случай с пропавшим эрцгерцогом?

— И чем всё кончилось? Я добрался до Полы только в середине 1904 года и так этого и не узнал. В последний раз я слышал о нем, когда тем утром мы высадились с лейтенантом Микуличем на полуострове Брекнок, выкопали кости моряков и сложили их в ящик. Зачем всё это было нужно? Ума не приложу.

Он посмотрел из окна отеля на воду и вздохнул.

— Да, я хотел это прояснить, когда мы вернулись в Полу. Учитывая смерть Фештетича и Микулича, я имел полное на то право. Но вскоре я обнаружил, что дело зашло слишком далеко, назад пути нет. Уже сообщили императору, и слишком многие карьеры стояли на кону.

— Так для чего понадобились кости и что с ними сделали?

— Случилось вот что. Тем утром, когда мы навестили герра Орта в его хижине в горах, я вернулся на борт вместе с поисковым отрядом. Я сразу пошел в каюту Фештетича и рассказал о том, что мы обнаружили, показав ему жетон о первом причастии на случай, если он мне не поверит. После моего рассказа он долго его разглядывал. Лицо графа позеленело, мне пришлось налить ему бренди, чтобы успокоить. Вы же помните старика Фештетича не хуже меня. Бывший придворный, верный слуга благородного дома Австрии и всё в таком духе. Он просто встал и сказал: «Но Залески, это же кошмар... кошмар... Что нам делать? Монархия станет посмешищем во всей Европе...» Понимаете, мы ведь искали мертвеца, а обнаружили его живым и здоровым, абсолютно свихнувшимся и собирающимся вернуться в Вену с жуткой опереттой в кармане, причем полиция тут же арестует его за мошенничество со страховкой, едва он ступит на землю Австрии. Помните, ведь Фештетич был адъютантом по военно-морским вопросам при дворе, когда случилось то несчастье в Майерлинге, он всё твердил и твердил, что монархия не переживет еще один такой скандал. И конечно, в этом случае именно корветтенкапитан граф Ойген Фештетич фон Центкатолна принесет дурные вести... И вот, как вы понимаете, нам пришлось найти мертвого эрцгерцога, прежде чем частный сыщик страховой компании найдет живого. Матросов послали на берег, чтобы выкопать скелет, на кости повесили жетон первого причастия, и Фештетич состряпал остальное: якобы обломки «Святой Маргариты» обнаружили в пустынной бухте на краю света, а останки эрцгерцога лежали полузасыпанными в гальке, с ними раскопали и жетон. Довольно романтично, хотя и печально — «До конца оставался Габсбургом» и всё такое. Я видел отправленную из Пунта-Аренаса телеграмму, она была написана с таким чувством, что я рыдал.

— А разве не проводили аутопсию?

— Ну, Фештетич и об этом позаботился. Ее провел на борту бедняга Лучиени, которому, несомненно, заранее объяснили, как прийти к правильным выводам. Лучиени сказал бы, и что это труп его бабушки, если бы ему угрожали не повышать в звании. Он показал мне свой отчет. «Белый европеец, около сорока лет, нижняя челюсть выдается вперед, на больших берцовых костях видны следы сифилиса». «Но, герр корветтенарцт, — возразил я, — у меня дважды был сифилис, но это не делает меня эрцгерцогом. Как говорят философы, это необходимое условие, но недостаточное». Но он уперся. «Ну и что? Я врач, но также и морской офицер, как и вы, и должен подчиняться дисциплине. На кону престиж монархии, так что науку следует отставить в сторону».

— Что произошло после этого?

— Навалились другие проблемы, и всё позабыли. Как вы знаете, я сошел с корабля в Апии, а потом произошла та заварушка на Новой Силезии. Когда корабль захватили мятежники, они ворвались в каюту профессора Сковронека и выкинули его коллекцию черепов за борт, сказав, что она приносит кораблю несчастье. Но те кости лежали в ящике в трюме и остались в целости. Из Рабаула я отправил рапорт с подробными объяснениями, но к тому времени всё уже сообщили императору, так что, как я понимаю, мой рапорт тактично затерялся где-то по дороге. В любом случае, в Поле нас встретили приспущенный флаг на задрапированном черным лихтере, в ожидании ящика, хотя никто не знал, чьи это кости. Я всё еще беспокоился, что мы можем попасть под трибунал, и потому не стал говорить: «Погодите, это всё мистификация, я могу объяснить!» Конечно, это не просочилось в прессу. В 1889 году Иоганн Сальватор отказался от титула и официально не считался членом императорской семьи. Но ему всё равно устроили закрытые похороны в склепе Капуцинов — просто камень в полу с инициалами «И.С». Меня тоже пригласили.

— И что вы чувствовали в связи с этим?

— Просто ужасно. Мне хотелось заорать: «Вас обманули, человек, которого вы похоронили, это простой английский моряк. Тот, кого вы искали, все еще жив, и он на Огненной Земле, где устроился с бывшей субреткой, и безумен как шляпник!» Но я не смог этого сделать, я ведь только что стал бароном Залески, получил два широких золотых галуна на обшлаги мундира и орден Леопольда на грудь. А особенно трудным это сделалось после того, как Старый Джентльмен, наш император, подошел ко мне после церемонии, взял за руку и сказал: «Залески, мы очень вам благодарны. Это было ужасно, но теперь наши сердца успокоились». Ну как я мог после этого что-то сказать?

— А что стало с Иоганном Сальватором, или Иоганном Ортом, или как он там себя называл?

— Точно не знаю. Спустя годы, в Триесте, я слышал историю о том, как в 1903 году мужчина и женщина, называвшие себя Ортом и его любовницей, сошли с корабля из Буэнос-Айреса и попытались обналичить чеки семейного банковского счета. Им дали полгода за попытку мошенничества, затем полиция депортировала их назад в Аргентину.

— А потом?

— Понятия не имею. Но когда я был в Монтевидео на старом «Кайзере Карле»... Когда ж это было?.. Году где-то в 1912-м. Так вот, я разговаривал с австрийским консулом, и он рассказал, что несколько лет назад по овцеводческим ранчо Патагонии ездил человек, называющий себя эрцгерцогом, с подругой-австрийкой и труппой танцующих йодль индейцев, они показывали какую-то кошмарную оперетту, пока однажды вечером один гаучо из публики не взобрался на сцену во время второго акта и не воткнул нож в герра Орта, играющего на аккордеоне.