День коронации (сборник) - Злотников Роман - Страница 5

– Благословляю вас владеть и править этой землей. Благословляю хранить и множить ее богатства, – так говорит Пастырь.

Пахучий дымок лезет мне в ноздри. Не в силах удержать отчаянный чих, я ловлю строгий взгляд Хозяина и укладываюсь на брюхо, приняв самую смиренную позу. Суки Герасима топчутся в отдалении. Свирепые, борзые, слишком юные для настоящего собачьего смирения, они все же не решаются приблизиться к Пастырю. Ветер играет с дымком, относит его подальше в океан.

Странная мысль приходит мне в голову. Что, если я умру прямо здесь, на этой промерзшей земле, и мои кости будут погребены в верхнем, по летнему времени оттаявшем ее слое, а через много человеческих зим и лет меня отыщет какой-нибудь охотник и горделиво покажет их своей спутнице? Пастырь останавливается на краю обрыва. Уголья в кадильнице потухли. Позабыв о холоде и усталости, он смотрит на серые воды Ледовитого океана. Солнце припекает. Белое покрывало облаков повисло на скалах недальнего острова, свежему ветерку никак не удается сорвать его, и потому над нашими головами ни облачка.

Я приближаюсь к Пастырю и ложусь возле его ног. Мы оба – старики. Тогда почему же он мерзнет, а мне, несмотря на недавнее купание в ледяной воде, жарко?

– Устал, старина? – Пастырь склоняется ко мне лежащему, протягивает руку, треплет шерсть на загривке. – Ты ведь домашняя собака. Не привык к таким экскурсиям?

– Что, жарко тебе, старина? Потерпи! – в тон Пастырю говорит Хозяин.

Кто еще меня пожалеет? Пожалуй, этим кем-то будет сам Государь. Он лезет в карман куртки, достает ванильный сухарь и протягивает мне:

– Хочешь?

Я осторожно беру подарок зубами и сразу проглатываю. Государыня смеется:

– Наш Тойон вполне здоров. Аппетит хороший, как всегда.

– У Тойона густой мех, – заверяет ее Герасим. – Он не простудится, и ему не жарко. Собаки выносливей людей.

– Смотрите! Он улыбается! – кричит Государыня.

Это правда. Я со щенячьего возраста обхожусь без куртки и обуви. Я не простыну, даже оказавшись в ледяной воде. Я – пес. За долгую жизнь я научился смотреть на мир глазами людей. Я улыбаюсь.

Далия Трускиновская, Дмитрий Федотов

Заря идет с востока

Они пришли и убили всех. Черные люди с черными автоматами.

В Калужском кадетском корпусе шло необычное утреннее построение – предпраздничное. Все три курса – восемьдесят семь мальчиков тринадцати-семнадцати лет от роду. Почти все преподаватели, офицеры и гражданские. Не было только начальника, потомка знаменитого генерала, прославившегося на Бородинском поле, – его буквально накануне вызвали в столицу.

Роты выстроились по периметру учебного плаца. Миша радостно разглядывал построение, нашел и высокого, вечно серьезного Алешу Романова, и улыбчивого выдумщика Колю Голицына, даже высмотрел на левом фланге щуплую фигурку закадычного друга Володи Бахтеярова.

Осеннее солнце пригревало почти по-летнему. Слушая речь заместителя начальника школы, Миша увлекся наблюдением за стайкой ласточек, весело кувыркавшихся в синеве небосвода, и поэтому пропустил начало кошмара.

Очнулся от криков и суеты, поднявшихся на плацу. Кадеты и преподаватели метались по площадке, кто-то сидел, обхватив голову, кто-то лежал ничком. И лишь когда рядом упал, обливаясь кровью, юноша со старшего курса, Миша испугался по-настоящему.

Оглянувшись, он увидел редкую цепочку черных фигур, охвативших полукольцом учебный плац, заметил бледные вспышки выстрелов, похожих на треск далеких кастаньет, и понял, что сейчас умрет. Бежать и прятаться бессмысленно, да и негде. Миша лишь закрыл глаза и остался стоять на месте.

Однако в следующую секунду вместо ожидаемого обжигающего удара пули он почувствовал сильный рывок и хриплый шепот: «Ложись!»

Уже на земле, скосив глаза, Миша встретился взглядом с лежащим рядом молодым преподавателем Закона Божьего и духовником кадетского корпуса, отцом Георгием…

Мария Игнатьевна судорожно вздохнула и посмотрела вниз, на проносящиеся под брюхом «стрекозы» желто-бурые квадраты полей и разноцветные лоскуты перелесков, расчерченные черно-серыми полосами дорог. Ей было страшно. Когда ей позвонил близкий друг, высокопоставленный сотрудник Федеральной службы охраны, и без обиняков сообщил, что на Калужский кадетский корпус готовится вооруженное нападение, Мария Игнатьевна чуть было не решила, что это чей-то дурацкий розыгрыш. Но последние слова друга: «Спасайте Мишу» – будто включили в ней некую программу. Она не ударилась в слезы или истерику, не заламывала руки – нет, вызвала помощницу, сухо приказала немедленно подготовить свой личный вертолет. Пилот, безжалостно выдернутый из-за праздничного стола, явился буквально через час. А еще спустя полчаса Мария Игнатьевна мчалась на юркой «стрекозе» спасать сына.

Эмоции ушли на второй план – обстановка требовала предельной сосредоточенности и быстроты решений. Еще на подлете к Наро-Фоминску пилот сообщил ей, что по каналу МЧС передано предупреждение о закрытии воздушного пространства в районе по чрезвычайным обстоятельствам.

– Возвращаемся? – спросил пилот.

– Даже не думайте! – холодно осадила его Мария Игнатьевна. – Курс не менять, займите самый нижний эшелон и включите шумоподавление двигателя…

Она поняла, что опоздала, когда увидела грязно-бурые клубы дыма над верхушками деревьев, за которыми располагалась территория кадетского корпуса. Молча указала пилоту на пустую вертолетную площадку на опушке и достала из-под приборной панели пистолет.

Она все понимала, но все-таки надеялась на чудо и одновременно была предельно собранна – как учил ее когда-то друг-безопасник. И когда ей навстречу из-за живой изгороди выбежал еще молодой, но уже густобородый человек, крича: «Не стреляйте, я учитель Закона Божия!», Мария Игнатьевна сначала кинулась наземь, перекатилась, оказалась за невысокой бетонной стенкой, ограждавшей вертолетную площадку, и лишь тогда вспомнила этого человека.

Его представили княгине Гагариной два года назад, когда Мишу отдавали в Калужский кадетский корпус для «военной» части необходимого ему образования.

– Отец Георгий! – позвала она.

– Мария Игнатьевна, ваше сиятельство, вы здесь?! Господь услышал мои молитвы!

Он кратко поведал о беде, постигшей корпус и его воспитанников.

– Это был не спецназ и не армия. Какая-то ЧВК. Все в черном, только шевроны белые то ли с птицей, то ли с драконом красным. Но вооружение штатное!..

– Что с детьми? – одними губами вымолвила Мария Игнатьевна.

– Погибли. Наверное, все… Но Мишу я спас! Сей же час приведу!..

И даже радости не было – не до нее. Сын жив и невредим, теперь осталось вывезти его в безопасное место.

Господь уберег и тут. Когда возвращались к «стрекозе», наткнулись на патруль тех самых, «черных», случилась перестрелка, погиб бросившийся на помощь пилот, но отец Георгий сам решительно полез в вертолет, взялся за штурвал и ухитрился подобрать Гагариных буквально под пулями.

Только потом, когда они удалились от корпуса километров на десять, Мария Игнатьевна спросила:

– Вы разве летчик?

– Я капелланом в летном полку был, ребята научили, ваше сиятельство.

Миша сидел сзади и молчал. Ему было плохо. Мария Игнатьевна видела это, хотела поговорить с сыном, но отец Георгий сказал:

– Ради бога, не трогайте его. У него все друзья погибли. Пусть помолчит…

По общему согласию полетели на восток, подальше от столицы, от ее недружественных глаз и ушей. Потом закончилось топливо, и «стрекозу» пришлось бросить. Двое суток шли пешком по какой-то безлюдной местности, хорошо хоть питьевую воду нашли, наткнулись на заброшенную деревню. Там-то отец Георгий и решил, что уже можно выйти на связь со старыми товарищами.

– Предлагают забрать нас прямо отсюда, – сообщил он после разговора, выключил телефон и сломал сим-карту.

– Когда?..

– Завтра утром…

Но до утра не дотянули. «Черные» не отказались от мысли прикончить последнего кадета и его спасителей. Каким-то образом они засекли их местонахождение. Мария Игнатьевна проснулась внезапно, в сердце будто поселилась заноза. Княгиня тихо поднялась и подошла к запотевшему окошку избы. Дом они выбрали на самом краю деревни, до леса отсюда было рукой подать – всего-то метров полста, через заросший бурьяном огород. Окон в комнате было два – одно на улицу, другое во двор.