Оболочка (СИ) - Леола Кристина - Страница 37

И через двадцать минут очутилась здесь. В теле, для которого что скрипка, что табуретка.

С тех пор думать о музыке не было ни времени, ни желания. Что толку бередить душу, расшатывать нервы…

Дэшшил вошёл без стука. Замер в проёме, оглядел комнату, задержался на скрипке в руках Киры и тут же уставился ей в лицо.

Но заговорил отчего-то о другом:

— Здорово у тебя тут. А я днём очнулся в кровати одного из пацанов. Думал, так и останусь сгорбленным, как карша болотная.

— Кто?

— Карша. Птица такая. Одноногая, перекошенная, несуразная…

— А.

— Это?..

— Да, скрипка. Одного из братьев Эллоа.

— Красивая. Нам на…

— Я ведь ненавидела её всю жизнь, понимаешь? — Кира резко вскинула голову и устремила на Дэша воспалённые глаза.

Выговориться. Срочно.

Как-нибудь. Кому-нибудь. Благо проблемы с речью позади. Как-то незаметно, естественно. И внутри этот поток уже не удержать.

— И не выбирала. Просто так получилось. Отдали в школу, слух оказался идеальный. А потом пили-пили-пили семь лет, пока остальные гуляют. И ещё несколько лет, потому что бабушка плачет при звуках скрипки и считает тебя чуть ли не Паганини. Но вот только ты — не он. И не Ойстрах, и даже не пресловутая Ванесса Мэй…

Она осеклась и потёрла лоб, наконец отложив скрипку на кровать. Пальцы мелко дрожали.

— Ты ведь понятия не имеешь, кто все эти люди. И кто такие люди вообще… А когда ступаешь на дорогу, свернуть уже не получится. По крайней мере, у меня не получилось. Консерватория, филармония. Но не в качестве первой скрипки, а в массовке струнно-смычковой секции. Без лица и личности. Это… злит. Очень злит. И выматывает душу. Потому что пока ты где-то там пялишься в партитуру, одна из многих, твой парень спит с другой, а бабушка тихо умирает во сне. Потому что в какой-то момент решаешь всё бросить, но не знаешь, куда себя приткнуть. Потому что однажды попадаешь в другой мир, в чужое тело, и понимаешь, что единственный твой навык отныне бесполезен. Я пустышка, Дэш…

— Чушь.

Он просто уверенно шагнул в комнату и сел рядом, не пытаясь обнять или ещё как-то утешить. Даже не касаясь, но будто обволакивая своим теплом.

— Не всякий живёт, как хочется. — Затем провёл пальцем по струнам лежащей на покрывале скрипки. — Не пробовала играть?

Кира усмехнулась и сунула ему под нос ладонь:

— Этим рукам плевать, что я умела раньше.

— А у нас говорят «музыка в душе». — Дэшшил патетически вздохнул: — Никому нельзя верить.

И до того забавно он при этом выглядел, что Кира, не выдержав, рассмеялась. Горько, надрывно, но, кажется, впервые за всё время в этом мире.

— Хочешь, докажу, что ты не пустышка? — прищурившись, спросил Дэш, когда она немного успокоилась.

— А если в итоге докажешь обратное?

Он сжал её руку:

— Поверь.

— Верю.

Кира не спросила, куда он её ведёт, и это радовало и удручало одновременно.

С одной стороны, она сумеет в полной мере насладиться сиянием марн, не отвлекаясь на тревожные мысли. С другой — потом придётся признаться, что это не основная цель их прогулки, и Дэшу казалось, что тем самым он предаёт её доверие.

Но долго терзаться ему не дали.

— Как темно, — пробормотала Кира, запнувшись об очередную плитку и повиснув на руке Дэшшила. — У них тут фонарей вообще нет? Вроде развитое общество…

— Им фонари не нужны, — хмыкнул он, и в тот же миг… началось. — Смотри.

Первая марна — или, как называли её старики, радужный цветок — медленно всплыла из травы, озарив землю вокруг себя тусклым оранжевым мерцанием. Следующая воспарила чуть выше, третья — ещё выше, а следом сразу со всех сторон в воздух поднялись сотни, тысячи этих светящихся бутонов с острыми, подкрученными на концах лепестками. Они зависали на разной высоте, менялись местами, оставляя за собой едва заметный след из оранжевых искр, и с каждой секундой сияли всё ярче.

— Господи… — прошептала Кира.

Наконец-то стала видна и мощёная дорога, по которой они шли, и ближайшие разномастные дома, будто сотканные из стекла и света, и окружающие их цветущие деревья и кусты.

Марны пылали, раскачиваясь на невидимых волнах, а потом в один миг из оранжевых стали жёлтыми. Все разом, по щелчку — и мир словно преломился и перевернулся, став чем-то иным.

Полночь.

— Смена дня! — догадавшись, воскликнула Кира и подняла на Дэшшила одухотворённое лицо.

Казалось бы, в жёлтом ослепительном сиянии далеко не каждый будет смотреться выигрышно, но ей это удалось. Звериные глаза горели искренним детским восторгом, губы растянулись в счастливой улыбке, а на левой щеке внезапно обнаружилась ямочка.

Крохотная. Но такая притягательная.

— Говорят, когда-то марны были везде, — прочистив горло, начал Дэш, лишь бы отвлечься. — Они и дали названия дням, отмеряя конец одного и начало другого. Но после Раскола эсарни истребили на своей земле всё живое, заменив мёртвым, а мы… мы погрязли в войнах и дрязгах. Только элорги оказались достойны цветения марн. И загораются они там, где больше всего творчества. Как понимаешь, в Ветерках его хватает…

— Это прекрасно! — Кира вертелась по сторонам, зачарованно разглядывая цветы. — Спасибо, спасибо тебе…

— Они тут не благодаря мне горят, — усмехнулся Дэшшил. — А теперь моё обещание. Вытяни руки.

Она замерла:

— Что? Зачем?

— Ещё говорят, — тихонько произнёс он, взяв Киру за запястья и осторожно разведя её руки в стороны, — что, когда карты судьбы на теле указывали направление творчества, ребёнка вели к марнам. Чем больше бутонов к нему тянулось, тем шире была его душа, тем больших высот в искусстве он достигал.

С этими словами Дэш отступил и ободряюще улыбнулся.

— Я не…

Кира осеклась, когда первый цветок опустился ей на плечо.

— Жжётся, — округлила она глаза и нервно хохотнула. — Я тут не вспыхну?

— Не должна.

Вторая марна уселась прямиком на растопыренную ладонь.

Третья — на мгновение зависла перед лицом, будто намеревалась примоститься на носу, но вдруг подскочила и устроилась на макушке. Через минуту за золотистым сиянием самой Киры уже не было видно.

— Я, наверное, похожа на новогоднюю ёлку! — рассмеялась она.

— На что?

— Дерево. Мы его… его украшают огнями на праздник.

Голос её надломился, оборвался, и марны, словно почуяв перемены, медленно поплыли вверх, лёгкой пульсацией зазывая следом остальные бутоны.

— Наверное, они просто почувствовали магию, — грустно прошептала Кира, провожая их взглядом.

Дэш тоже задрал голову.

Радужные цветы мерцающим пологом накрыли спящую деревню. Жёлтый день наступил.

— Они почувствовали тебя.

Дэшшил собирался сказать о знающем. Честное слово, собирался. Вот прямо теперь. И пусть он умудрился испортить Кире настроение, всё же лучше так, чем привести её к дому с красной дверью и только там оглушить известием.

Но стоило взглянуть в эти блестящие непролитыми слезами глаза, как от прежних намерений не осталось ни крупицы. Дэш сам не понял, как оказался рядом, наклонился, поцеловал.

Теперь уже по-настоящему.

И в себя пришёл, только когда Кира приглушённо вскрикнула ему в губы.

Не рассчитал, стиснул её слишком сильно, причинил боль.

Собственное дыхание походило скорее на рык неприрученного аскала — хриплое, резкое.

— Прости.

Прижаться лбом ко лбу.

Сёстры, какая же она маленькая. Проще поднять, чем нависать сверху как согнутое непогодой древо.

— Всё хорошо.

«Ничего хорошего», — думал Дэш.

Потому что рядом с ней он глупел и терялся. И мечтал послать весь мир в сахтову задницу, утащить Киру в долину, запереться в доме и велеть Чешке грызть любого, кто посмеет приблизиться.

И погружённый в борьбу со своими низменными порывами, Дэшшил не придумал ничего лучше, чем в ответ на фразу:

— Ты сильный…

Выпалить:

— Мы идём к знающему.