Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 34

— Спасибо вам, — выдохнула Марта. Опустившись на стул, она улыбнулась.

Эпилог Париж, 13 июля 1793 года

Сена блестела в лучах утреннего солнца. Белокурая, в затасканном платьице, девчонка, что бежала через Новый Мост, остановилась: «Хорошо!».

На лотке были аккуратно разложены букетики фиалок. Девчонка посмотрела на набережную Августинок. Заметив человека в холщовой блузе рабочего, — тот, покуривая трубку, удил рыбу в реке, — девочка поскакала к нему.

Набережная была еще пуста. Девчонка, обменявшись с мужчиной парой слов, приняла от него несколько белых роз и какой-то сверток, опустив его в карман передника. Рабочий вскинул удочку на плечо, и подхватил деревянное ведро. Он вразвалочку пошел вверх по течению, к переправе у Арсенала.

Элиза поднялась по лестнице — у дверей квартиры Тео стояли два солдата Национальной Гвардии. «Для мадемуазель Бенджаман, — звонко сказала она, выставив вперед лоток. Один из солдат переворошил цветы. Постучав в дверь, — та приоткрылась, — солдат кивнул: «Давай».

Элиза передала букет. Приняв медь, она со всех ног ринулась вниз по лестнице. Элиза приносила цветы раз в неделю — сначала, зимой, их доставлял какой-то оборванец, — одну замерзшую розу, белую, как снег, покрывавший крыши Парижа.

Розы и листовки, с подписью: «Dieu Le Roi», и эмблемой — сердце с крестом.

— Листовки тетя Констанца пишет, — Элиза завернула за угол. «Дядя Теодор в Вандее, наверное. Там восстание. Но, раз он цветы передает — значит, он жив. Месье Лавуазье эти листовки печатает, тайно. Я слышала, папа и мама говорили, где-то в деревне он типографию устроил».

Девочка оглянулась, и развернула листок: «Парижане! Не верьте слухам — Вандея жива и борется. Законный наследник престола, король Людовик, томится в руках жестоких варваров, разлученный со своей семьей. Католическая Королевская Армии Вандеи обещает вам, парижане — мы еще увидим коронацию законного монарха Франции. Саботируйте приказы революционеров, сопротивляйтесь им, уходите в отряды тех, кто борется за освященную Богом власть. 9 июня отряды Католической Королевской Армии, под командованием генерала Франсуа де Шаретта, взяли Сомюр и продвигаются дальше на восток, к Парижу».

— Мама говорила, — Элиза убрала листовку, — что месье де Шаретт в Америке служил, в Континентальной Армии, во время революции.

Она перебежала через мост — площадь у Собора Парижской Богоматери уже была запружена телегами ехавших на рынок крестьян. Ловко пробираясь между ними, Элиза стала оставлять листовки — поверх корзин с артишоками и спаржей, всовывая их в щели грубо сколоченных ящиков с овощами, или под медные бидоны с молоком.

Завтрак был накрыт в малой столовой. В комнате царило молчание, прерываемое лишь шуршанием газеты. Робеспьер, наконец, опустил «Друг Народа», и, улыбнувшись, отпил кофе: «Ты будешь, рада услышать, что я велел сделать копии с твоего бюста и поставить их в каждой префектуре Франции, — как символ Республики».

Тео молчала, глядя на башни Собора Парижской Богоматери. «Осенью. Он сказал, что мы поженимся осенью, женщина незаметно кусала губы. «Осенью, как это теперь будет называться, Господи? Брюмер. А сейчас мессидор. И в неделе теперь десять дней. Он сумасшедший, конечно. Еще и бедного Мишеля заставляет все это заучивать».

— Спасибо, — выдавила она из себя. Робеспьер щелкнул пальцами. Некрасивая, с оспинами на лице женщина, внесла кофейник со свежим кофе.

— Какая-то подружка жены Марата, шпионит за мной, — с ненавистью подумала Тео. «Мадам Ланю голову отрубили. Он обвинил ее в передаче сведений англичанам. Хорошо хоть, он Мишеля не взял с собой на казнь. Мальчик не увидел, как его няня на эшафот поднимается. Господи, что же с Теодором? Я знаю, что он жив, он присылает цветы, но где, же он? Элиза даже записку от Марты передать не может, всю мою корреспонденцию читают…»

Робеспьер переехал в квартиру почти сразу после казни короля — ведя себя, как добропорядочный сосед. Только иногда, схватив ее за руку, прижав к стене, он покрывал поцелуями ее лицо. Тео сжимала губы и отворачивалась. «Когда ты станешь моей женой, — шептал Робеспьер, — ты будешь ласковой, Тео, обещаешь?»

От него пахло чем-то холодным, кислым — старой, засохшей кровью, сыростью сточной канавы, смертью. Тео вспоминала голубые глаза Мишеля, то, как они засыпали вместе в ее огромной кровати. Ребенок, прижавшись к ней, глотал слезы: «Мама Тео, а папа вернется?»

Тео клала маленькую ручку мальчика на икону. Смотря в зеленые глаза Мадонны, она твердо отвечала: «Да, сыночек. Надо просто подождать».

— Также, — она вздрогнула и посмотрела на Робеспьера, — он курил сигару, держа ее в изящно отставленной руке, стряхивая пепел в блюдце севрского фарфора, — мы издаем указ о запрете богослужения и закрытии всех церквей.

Тео положила руку на свой крестик. Она ядовито спросила: «Франция становится магометанской, Максимилиан? Ты решил порадовать наш народ введением многоженства?»

Он рассмеялся, показав мелкие, красивые зубы. Белокурая голова была изящно причесана, в петлицу серо-синего сюртука был продет букетик фиалок.

Робеспьер поднялся. Пройдясь по комнате, остановившись у большого окна, вместо ответа он задумчиво сказал: «Какой нетерпеливый рыбак. Ты видела его, Тео? Хотя нет, ты у нас соня, — мужчина улыбнулся. Тео едва скрыла гадливую гримасу.

— А вот я видел, — протянул Робеспьер. «Я рано встаю. Половил рыбу и ушел. А потом, — он кивнул на комод красного дерева, где стояла серебряная ваза, — тебе принесли цветы. В том числе, — он достал сильными, короткими пальцами белую розу, — вот этот букет. Месье Корнель его прислал, не иначе. С того света, — Робеспьер скрипуче рассмеялся.

Тео пожала плечами — она была в утреннем платье полупрозрачного, цвета слоновой кости, шелка, собранном под высокой, большой грудью. Темные волосы были заколоты бриллиантовыми шпильками, одна прядь спускалась на плечо. Локон чуть прикрывал брошь — трехцветную кокарду, выложенную алмазами, рубинами и сапфирами. Это был подарок Робеспьера на их помолвку.

— Я получаю много букетов, Максимилиан, — холодно отозвалась Тео, вставая. «Впрочем, я понимаю, ты завидуешь моей популярности».

Ему нравились оскорбления — Тео видела огонек наслаждения в пустых, мертвенных глазах. Он улыбнулся тонкими губами: «Ты очень остроумна. Возвращаясь к запрету на религии, Эбер и Шометт устраивают в бывшем соборе празднество. Как раз перед тем, как мы с тобой соединимся на алтаре Верховного Существа».

Тео прижала пальцы к вискам: «Мне надо репетировать «Марсельезу», Максимилиан. Завтра придут тобой же приглашенные гости, так что избавь меня от теологических рассуждений. Надеюсь, ты не забудешь о подарке — все-таки твоему сыну четыре года».

— Я велел сделать для него модель гильотины, — спокойно ответил Робеспьер. Увидев глаза Тео, он усмехнулся: «Просто модель, не волнуйся, она не опасна для Мишеля. Так вот, я хочу, чтобы ты сыграла Богиню Разума, на этом празднике».

— Я не буду, — ледяным голосом отчеканила Тео, — юродствовать на алтаре собора, в каком-то языческом наряде, перед пьяной швалью. Я католичка, и не…, - она вскрикнула от боли в вывернутых пальцах.

— Я сказал, — тихо проговорил Робеспьер, — и будет так. Не забудь, где сейчас сын Луи Капета. Мишеля тоже — я могу отдать на воспитание, в любой момент. Он будет сидеть в деревянной клетке, прикованный цепью, в собственных нечистотах. Я, Тео, я буду приводить тебя на него посмотреть. А, милая? — он склонил голову набок.

— Пусть мне пришлют текст роли, — Тео сжала зубы.

— Вот и славно, — Робеспьер поцеловал ее в щеку. «Иди, переоденься. Погуляем с тобой и Мишелем в саду Тюильри — парижане должны знать, что ты счастлива. Тогда и они будут счастливы».

— Господи, — попросила Тео, выйдя в коридор, прислонившись к стене. «Господи, пошли ты молнию, разверзни небеса, сделай что-нибудь!»