Интервью для Мэри Сью. Раздразнить дракона - Мамаева Надежда - Страница 37

— Сражаться должны мужчины, а удел женщин — ждать, — возразил этот непробиваемый упрямец.

— И даже драконицы ждут? — поразилась я.

— И даже они, — в тон мне ответил Брок. — Ждут, надеются и верят.

Нет, его не переубедить, что истинное счастье — это возможность взлететь самой и знать, что если начнешь падать, то тебя поймают. Это. А не сидение на земле, пусть и парящей в небесах.

— Тебе никто не говорил, что ты тиран в мягких тапочках?

— Нет, — мотнул головой дракон. — Говорили много лестного, пока я был младшим братом энга парящей твердыни, много честного, когда стал командующим, и много унизительного, пока был в плену, но «тираном» еще никто не оскорблял.

Я смотрела на Брока. Спокойного, собранного, скрывающего за шутливыми словами то, что его гнетет, и решилась:

— Скажи, нападение дракона, который выжег бриталь… Оно ведь произошло не на пустом месте?

Я почувствовала, что мышцы на руках Брока резко сократились, и я оказалась еще теснее прижата к телу дракона.

ГЛАВА 8, она же вопрос восьмой:

— Что бы вы хотели изменить в своем прошлом и почему?

— Скажи, задавать вопросы, на которые тяжелее всего ответить, — это у тебя врожденный дар или были талантливые учителя?

— Нет, это профессиональный рефлекс. — Я внимательно посмотрела на Брока.

— Тяжело с тобой, — покачал головой дракон.

Я обиделась. Всего-то пятьдесят три килограмма! А еще «мне донести ничего не стоит…».

— Если тяжело, поставь обратно. Туда, где взял.

Но Брок прижал меня еще крепче. Хотя, казалось бы, куда еще-то.

— Я не о том, но раз ты хочешь знать…

На поляне уже вовсю смеялись и разговаривали. Кто-то даже пробовал бренчать на местном музыкальном инструменте — нехайтарпе. Сия жуткая штуковина напоминала половинку чурбака, к которой с дури притачали и клавиши, и струны одновременно. Но и этого изобретателям показалось мало: к нехайтарпе прилагался еще и смычок. Но, несмотря на все пришпандоренные гаджеты, звучала она отвратно. У меня создалось ощущение, что кошка, которую тянут за хвост, и то орет мелодичнее.

Тем не менее слушатели мужественно терпели, поскольку в роли исполнителя выступал здоровенный детина: такому попробуй возрази, вмиг уверишься в гениальности музыканта, бороздя носом землю на бреющем полете.

Сначала здоровяк долго прилаживался, натягивал струны, а потом, видно, решил: «Нехай тэк!» — и мелодия полилась в народ. Народ мучился, но терпел, пока Ярика, состроив глазки, не сумела-таки выманить у меломана инструмент и не забренчала сама. К слову, у нее это выходило гораздо благозвучнее.

А мы с Броком сидели на границе света и тьмы, так, чтобы случайные глаза нас не увидели, а уши — не услышали. Дракон рассказывал без пафоса, не оправдываясь и не обвиняя. И я понимала: каждое его слово — правда.

Испепелил ту бриталь старший брат Брока — Вьельм. На то была веская причина: кто-то из жителей городка убил его возлюбленную. Она, сбитая магическим огнем, камнем упала в расщелину.

Самки всегда слабее самцов, невеста не смогла расправить крылья и ударилась о камни. Падая с такой высоты, с которой рухнула Марна, в живых не остаются даже драконы.

Все это произошло в день свадьбы. Во время первого полета, когда супруги должны были лететь крылом к крылу. Вьельм обезумел и решил покарать убийцу-мага, который поспешил укрыться за стенами бритали. Гнев и отчаяние во сто крат увеличили пламя дракона, что был не столь силен, сколь полон ярости. И все же горожане его атаку отбили.

Вьельм улетел, но вернулся с подмогой, и Брок, находившийся в то время далеко от брата, не смог его остановить.

Началась война.

Ящер закончил говорить и продолжил смотреть немигающим взглядом в сторону огня. Я же своей журналистской печенкой почуяла, что сказанное Броком лишь вершина айсберга. Но у кого можно выведать все остальное? Блуждающий взгляд наткнулся на шкуру, который усердно подбивал клинья к Ярике. Вот уж неугомонная натура, решившая, что оборотней в этом мире мало и нужно срочно увеличивать их поголовье.

Блохастый вовсю увивался вокруг девушки и не подозревал, что я не хуже таежного клеща нацелила на его шкуру свои репортерские жвалы.

Ночь наступала медленно, но неотвратимо. Наконец, когда почти круглая желтая ноздреватая луна зависла в зените, все, кроме караульных, уснули.

Йон и еще трое стражей должны были охранять покой обозников до часа волка — времени самого темного, когда предрассветные сумерки еще не прорезал розовый отсвет восходящего солнца, а ночная тишь словно сжалась и загустела в предчувствии, что ее срок на исходе.

Я дождалась, пока дыхание Брока выровняется, а лагерь погрузится в сон. Повременила еще полчаса и потом начала изображать бессонницу.

Играла старательно — на бдящую публику. Наконец, решив, что зевков и потягушек достаточно, встала и двинулась к оборотню. По дороге обо что-то зацепилась и, падая, инстинктивно выставила руки вперед. Ладони сразу же выпачкались в чем-то жидком. Чертыхаясь, встала, отряхнулась и двинулась дальше, костеря про себя любителей оставлять посреди дороги плошки с водой.

Похоже, что сегодня был вечер бесед. Пусть так. Главное, чтобы за этими разговорами я сумела узнать всю правду.

У догоравшего костра шкура перешучивался с одним из охранников. Остальных видно не было. Эти двое вели разговор о возвышенном и вечном, а если проще — трепались о нас, женщинах.

— Слушай, Йон, я вот никогда не понимал девок. Ей говоришь: «Пошли!» — а она жмется и только твердит: «Нет-нет». А если отступишься, согласившись с этим ее «нет», смотрит так, словно смертельно оскорбил и на сеновал все же идти надо было…

— А это завсегда так, — глубокомысленно изрек оборотень. — Я тоже, чем больше пытаюсь их уразуметь, тем меньше понимаю. Единственное, в чем точно убедился: принять дев такими, какие они есть, способна только земля.

— Ну да, тверди все едино: что баба, что мужик, что мрак и пепел, что дохлый дракон.

Я вступила в круг света, заставив сторожей технично свернуть научно-философский диспут.

— Чего тебе не спится? — по праву знакомца вопросил оборотень, как-то подозрительно кося глазом.

Я передернула плечами и зыркнула на охранника, оказавшегося широкоплечим юнцом. А со спины и не скажешь — здоровый какой. Парень сбледнул и спросил:

— Может, надобно чего, госпожа ведьма? Аль хотите водички попить? Так в котелке еще остался отвар…

Я хмуро глянула на говорунов, потом на котелок:

— Больше всего я сейчас хочу бутылку хорошего вина и амнезию, но пока в наличии вижу только этот ваш отвар и суровую реальность.

Парень окончательно загрустил. То ли не знал, что это за зверь такой — амнезия, а, следовательно, всучить его в ведьминские руки, чтобы отстала, не имел никакой возможности, то ли печалился из-за внезапно прерванной занимательной беседы.

Я, не спрашивая разрешения, присела между ним и Йоном. Журналисты, когда учуют сенсацию, могут быть дюже настырными, беспринципными и въедливыми. Шкура, словно догадавшись об этом, непроизвольно от меня отодвинулся.

Я пододвинулась ближе. Он — еще раз отодвинулся. Я начала преследование в стиле бешеной улитки. Таким макаром мы переползали по бревну, пока оно не закончилось и шкура не поприветствовал землю тем местом, из которого растет хвост. И все это в гробовой тишине, под испуганным взглядом второго дозорного.

— Не смотри на меня так, — нашелся Йон, встал и потер бедро.

— Как? — уточнила я, осматривая завоеванную бревенчатую территорию. Повернула голову к парню, что до моего появления так мило трепался с перевертышем.

Тот, поймав мой взгляд, принял превентивные меры и тоже отодвинулся, а потом и вовсе выдал:

— Я, пожалуй, того… обойду дозором лагерь и сменю Бакулу…

— Чего это он? — не поняла я, глядя в спину удаляющемуся охраннику.

— А ты себя со стороны видела? — хмыкнул Йон, вставая.

Шкура обошел меня по дуге и присел ровно на то место, с которого только что дезертировал дозорный, а потом продолжил: