Голуби — стражи ада (СИ) - Линтейг Алиса "Silent Song" - Страница 33

«Вы не победите, вы никогда не победите, адские твари!»

А зловещий звон замка с неистощимой мощностью разрежал воздух; голос, гипнотизирующий разумы, стремительно наполнял наши головы. Мы не понимали, что означали те речи, но невольно желали им следовать и подчиняться, покоряться и слушаться. Это был язык демонов? Голос мрака? Шёпот адских созданий, окружающих пресловутые врата?

Неожиданно почва задергалась, словно что-то живое, наделенное душой. Душа. Неужели у этого места была какая-то душа? А впрочем, возможно: душа чёрная, изувеченная, исковерканная, испепелённая голубиным пламенем. Возможно, это душа имелась, и теперь она мучилась, не способная выдерживать на себе положительной энергии.

Впрочем, она не голодала. Она ощущала и негативные эмоции Антона, что питали её, поддерживали, давали ей силу. Что позволяли ей сражаться с моими добрыми надеждами и намерениями, ловко обороняясь от невидимых световых потоков.

Кажется, Предъадье всё отчаяннее схватывало энергию Антона, выедая радость и силы, засевая холод и уныние. Похоже, он становился слабее: когда мы только пришли, он был совсем другим, стремительным, деятельным, гонимым жаждой яростного возмездия. А теперь стал унылым и флегматичным. Растерянным, угрюмым и подавленным. И явно не хотел ничего, кроме как стоять на месте, бессмысленно вглядываясь в километры тумана.

А может, часть негативных эмоций, которые испытывала я, осознавая убийство, вместе с поцелуем передалась и ему? Бред. Глупость. А возможно, что и нет. Может быть, оно и было так: это ведь Предъадье, место, отделяющее землю и ад; жуткие края, питающиеся эмоциями и талантливо играющие на человеческих страданиях.

Игра, всего лишь игра. Милая, словно детская шалость, безвинная и беззаботная игра. Игра с чувствами и эмоциями, мыслями и намерениями, игра с человеком, как с марионеткой, пляшущей на тонкой веревочке, с жалкой куклой, вынужденной идти на поводу у каких-то птиц, пусть и располагающих демоническими крыльями. Нелепица! Безумие!

Я глубоко вздохнула, продолжая сильную личную битву. Думать о хорошем. Думать о чём-нибудь светлом и радостном, добром и беззаботном, светлом, веселом, наивном. Думать о спасении. Надеяться на скорейший выход и освобождения мира от голубиного пламени, губящего ни в чём не повинных жителей…

— Думай о хорошем! — громко завопила я, стараясь перекричать окружающие звуки, громкие, пронзительные, режущие. — Антон, не думай о плохом! Не думай о том, где мы, что нас ждёт впереди. Ни о чём не думай. Только представь что-нибудь светлое вроде неба, дома, мамы… — но на последних словах я осеклась: едва ли мысли о матери принесли бы ему удовольствие. Скорее всего, он всё ещё страдал и мучился, тосковал и горюнился. Вряд ли окончательно оправившись от тяжкой потери, боли и скорби.

Его матери с нами не было, относительно давно не было. Потому что её убили голуби. Потому что она стала несчастной жертвой пламенеющих птичьих крыльев, с нещадной силой обрушившихся на её беззащитную голову. Кормом. Добычей, не успевшей спастись.

Она стала, но её сын не станет — я старалась предвидеть это, тщательно, упорно, затруднительно. Пыталась верить, что мы спасемся, мы уйдём, выберемся, добыв оружие. Закончив наше дело. Я должна была в это верить!

А о матери Антона, так нелепо погибшей, наверное, думать не следовало. Потому что она уже находилась в мире далеком и неизведанном, сумрачном и безвыходном. Не стоило о ней вспоминать, расковыривая раны: она осталась в прошлом, далеком, красивом. Или всё-таки стоило?.. К счастью, мне этого было не понять.

От моих слов выражение лица друга переменилось, подернувшись тоской и грустью, однако совсем не теми, что навевало Предъадье. Он стал живее. Бледность окрасилась, в глазах заиграли тусклые огоньки. Кажется, его былой азарт начинал понемногу возвращаться — это радовало!

Глядя на Антона, я теперь чётко осознавала, что он ещё не умер, что он находился со мной. Он был рядом. Близко. Не в аду.

Предъадье наслаждалось болью и жадно заглатывало её, Предъадье чувствовало весь негатив, но, судя по всему, больше не ослабляло моего спутника. Не наполнялось опасностями. Не пыталось уничтожить нас, утопив в болоте или испепелив в голубином пламени.

— Думай о хорошем, думай о хорошем! — продолжала срываться я.

Тем не менее почва зловеще булькала и чмокала, а воздух вздрагивал от лязгающего звона таинственных колоколов, аккомпанировавших адскому голосу. Который зачитывал какой-то приговор. Неверное, смертный приговор, оглашавшийся на великом суде наказуемым, не пожелавшим переменить свою сторону в течение десяти лет человеческой жизни.

Великий суд начался, великий суд осуществлялся. Толпы воинственных демонов заседали под стенами каменных дворцовых сводов, увеча и мучая собственных сородичей. Демонов-голубей. Голубей-судей и палачей, голубей-вершителей, голубей-мучителей. Созданий, от одних мыслей о которых моя кожа невольно покрывалась мелкими мурашками.

Там, в этой мерзкой башне, в тот момент находился и наш друг Максим. Несмотря на то что я ничего не видела, я точно знала что он там, что он среди них — среди наказуемых и предателей, воспротивившихся воле ада. И, наверное, демоны уже готовы были опалить пламенем его перья, разорвать на части его клюв и голову, разбрызгать кровь по пространству. Свершить заключительный штрих расправы.

— Думай о хорошем.

Неожиданно лицо Антона озарилось новой искоркой жизни. Его глаза, яростно заблестев, широко распахнулись, замершие уголки губ подернулись. Кажется, внутри него закипала какая-то сила! Которая боролась с чёрной магией Предъадья. Которая отрицала обманчивые внушения, которая защищала от коварных демонических помыслов. Он боролся, он сражался, он оборонялся — почему-то я чувствовала это. Ясно ощущала каждой клеточкой тела.

Тем не менее во взгляде Антона читались удивление и растерянность; подобравшись немного ближе, он крепко сжал мою руку. Настолько крепко, что мне стало больно. Я хотела выяснить, в чем дело, и попросить, чтобы он немного ослабил хватку, но, уловив завороженный взгляд, почему-то сразу обо всём догадалась.

— Ты — источник моих позитивных мыслей, — лаконично произнёс Антон, словно озвучив мои предположения вслух. Правда произнес не совсем позитивно — но это имело обоснованные оправдания. В его состоянии вряд ли возможно было радоваться каждому дню и мгновению, каждой секунде и моменту. Он все ещё оставался удручённым, подавленным, измученным. Он всё ещё окончательно не справился с эффектами чёрной магии.

А я, оказывается, была источником светлых мыслей и надежд, защитой и оружием, маяком и попутчиком. Я могла спасти от грусти и апатии. Направить на нужный путь, избавить от тяготящей тоски. И даже помочь в страшной борьбе с силами ада, врывавшимися в сознания.

Однако голос моего друга по-прежнему оставался равнодушным, незаинтересованным, безучастным — это не могло не волновать. Подсознательно я ужасно боялась, что он не сможет справиться, что в итоге поддастся силам ада. От каждой такой мысли что-то словно схватывало меня изнутри, скручивало, морозило. Предъадье. Конечно же, оно боролось, оно стремилось ухватиться за каждую тревожную мысль, как за спасительную соломинку. Кажется, ему не хватало сил и энергии, ему не доставляло пропитания. Светлых мыслей было слишком много. Светлые мысли боролись с демоническими силами, заставляя их истерично дёргаться. И искать спасение. Любое спасение! Поэтому нельзя было предаваться тревоге и панике ни в коем случае — даже если бы Антон принялся глубже погружаться в гнилостное чрево Предъадья.

Следовало думать о благих целях и надеждах, следовало представлять, что вскоре наша планета навеки очистится от голубей. Мечтать и верить. Сражаться и не рваться вперёд.

Неожиданно по всей окружающей площади рассеялся свет, яркий, спасительный, животворящий. Рассекающий и вдавливающий почву, борющийся с потусторонними силами. Мы сотворили чудесное сияние, мы вызволили мощное оружие из глубин собственных разумов. Огонь позитивных мыслей и надежд, фыркнув, зажёгся; свет искренний идей и мыслей озарил земли ненависти.