L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 39

— Ты просто не осознал. Пошли, мужу тебя покажем.

— Кому? — срывается с языка раньше, чем я понимаю, что это он про птенчика.

— Ты идиот?

— Слушай, — перебиваю, — а насколько всё серьёзно?

— Ты мессу слушал? Что Бог сочетал, человек не разлучит!

Беру его за грудки, встряхиваю, дорогая ткань костюма трещит. Ещё и латынь прмпомнил, гад!

— Понял, понял, — Бек перестаёт дурачиться, — силён, не сдохнешь. Ну, пока это только церковная запись. Регистрироваться где будете — сами решите, здесь или ещё где. Кольца там тоже…

— Если будем.

— Урод ты.

— Сам решу. А зачем вы за священником мотались аж в Норвегию?

— Только там и нашли, какой был нужен, ой, это сложно, у мужа спроси, — капризничает Бек. — Иди, кстати, успокой его. Тебе помочь?

— Сам, — отталкиваю парня.

Ходить, как ни странно, легче, чем сидеть или лежать в плане болезненности. Или во мне многовато обезболивающих.

В коридоре уже довольно просторно, остались только птенчик, его мама и медсестра. Женщины поглаживают всхлипывающего любимого… да, любимого, с двух сторон по плечам, утешая, видимо. И тут он поднимает самые красивые на свете, хоть и заплаканные, глаза на меня…

Такое ощущение, что меня в живот тараном ткнули, а ведь это всего лишь любимый напал, прижался, обнял, трётся головой.

— Тихо, тихо, — обнимаю его в ответ, — я здесь.

Ловлю взгляд Бека, шепчу ему губами: «Пиздец». Дьяволов сын так же беззвучно отвечает: «Терпи». Но это неимоверно, я сейчас просто в голос заору и, возможно, упаду. Чуть отстраняю любимого от себя, вытираю тыльной стороной руки ему лицо от слёз. Трётся об меня щекой, как маленькое животное, не выпуская из цепкого захвата. Ну что с ним будешь делать.

Миссис Птица, кажется, тоже вот-вот расплачется. Но это сейчас. А как было тогда, когда ваш сын признался в том, что любит меня, а не эту, как её… Нелли? Возникает следующая мысль. Моя мама. На моей, так сказать «свадьбе». Думать об этом — некогда.

Любимый уже не плачет, шмыгнув носом, тянется ко мне. «Наверное, и вид, и запах у меня не очень» — успеваю подумать, но не могу же я отказать такой беззащитной доверчивости в поцелуе?

Отвечает мне быстро, жадно, как будто боится, что я исчезну, или хочет насытится одним поцелуем. Вкусным и горячим. Тихо, маленький, не последний. Разочарованно кривит припухший ротик, когда я отстраняюсь. Но дышать мне чем-то нужно! Тем более, мы как бы не одни сейчас.

Ну да, женщины выглядят несколько смущённо, зато у Бека улыбка до ушей. Погоди ты, сводник проклятый, я точно тебе что-нибудь отобью, как только починюсь.

— На, — Бек протягивает нам чёрно-серый шарф с буквой «А» на нём, его я уже видел на птенчике, — семейная реликвия теперь.

— Забыли полотно, руки связывать, — смущается птенчик.

И это первое, что я слышу от него за всё время нашей разлуки. Какое-то дурацкое полотно. Не то, совсем не то я хотел услышать! Не эти слова!

Отпускает меня, чтобы взять шарф, и что-то меняется. Женщины напрягаются: миссис Птица прикрывает рот рукой, а медсестра направляется в мою сторону. У Бека тоже сползает с лица улыбка. Да что?

На животе у меня — тёмное пятно. Кровь. Пропиталась сквозь повязку наружу. Да и хрен бы с ней, но на белоснежной рубашке птенчика — алый отпечаток, как будто и его тоже ранили.

И любимый видит это. Глаза распахиваются, как тогда, в последнюю нашу встречу. Озёра без дна. Океаны боли и слёз. Совершенно сумасшедшие зелёно-серые вселенные с чёрными дырами зрачков.

И он кричит, так, как кричат смертельно раненые звери — на одной ноте, сгорбившись и лишь слегка приоткрыв рот. Низко, протяжно, жутко. Пальчики вцепились в ткань рубашки, в пятно и кровь. Истерика. Психоз. Совершенное сумасшествие. Да мне же не больно почти!

Мать птенчика как коршун налетает на нас, отгораживая меня от сына, трясёт его за плечи:

— В глаза смотри мне! В глаза!

Медицинская сестра, похоже, не зря получает зарплату, тут же убегает за помощью — одной ей не справиться.

Птенчик вырывается, продолжая так же страшно кричать, тянет ко мне руки. Я перехватываю его ладони, борясь с собственной паникой и болью. Я здесь, маленький. Я больше не уйду. Никогда. Никуда.

========== 24. Священник ==========

«Гадость, дрянь какая, отвратительно» — примерно это я и думаю, пока мне обрабатывают рану. Y-образный составной шов через левый бок и живот, бугристый, с воспалённым краем. Омерзительного вида. Если раньше я гордился своим телом, то теперь и оно — изуродовано.

— Пошутить про украшение мужчины? — спрашивает Чар.

Уже переоделся, нацепил халат и бейджик. Хотел доучиться — доучивается. На врача.

— У тебя самого на руке — гляди, красота какая! — скалюсь.

— Отличный выстрел, — блондин оглядывает собственную ладонь, выглядящую едва ли лучше моего живота, — всего один палец не двигается, да и то безымянный.

— Ой, не стоит благодарности, а то засмущаюсь, — театрально прикрываю лицо рукой.

Дурачусь, а как ещё реагировать на такую адскую боль?

— Ты точно не передумал? Доктор считает…

— Нет. Я тут и дня не останусь. И ты знаешь, почему. Найму тебя сиделкой, — улыбаюсь.

— И я буду ревновать, — Бек подходит к Чару сзади, обнимает, запуская руки под халат.

Пиджак и платок он где-то снял и выглядеть, чудо, стал ещё лучше, в шёлковой-то рубашке кофейного цвета.

— Да, я знаю, что ты с ума сходишь по униформе, — вздыхает блондин, — и что ты бы меня завалил прямо сейчас, но не мешай, а?

Бек притворно надувается и отходит к стене.

— Доктор, а почему у нас посторонние на медицинской процедуре? — шутливо спрашиваю Чара, стараясь не шипеть от боли.

— Я тебе за «постороннего» сейчас профилактических пиздюлей выпишу, — ворчит Бек, — нет, вы подумайте, я к вам всей душой и телом, а вы…

— Насчёт тела давай поподробней, — отвечаю ему под неодобрительным взглядом Чара.

Бек показывает мне кончик языка:

— А тебе это противопоказано вообще. Так что и консуммация брака откладывается!

— Консу… чё? Ты в кого, блядь, такой умный?

— Не ругайся в процедурной, — просит Чар.

— Я говорю, ночь твоя брачная обломилась, — Бек, похоже, едва не злорадствует.

— Да я понял уже, — кошусь на живот, который, впрочем, уже покрывается, стараниями блондина, аккуратными витками бинтов.

— Слушай, а насколько всё… серьёзно?

Чар поднимает глаза от повязки:

— У тебя? Ерунда, время вылечит. А вот…

Замолкает. Бек у стены тоже отворачивается. Не хотят говорить.

Но я и без них уже осознал масштаб, когда любимого удалось оторвать от меня только усилиями троих человек и пары уколов. До сих пор жутко, и крик в ушах стоит.

— Если ты ещё раз налево хотя бы посмотришь, я лично отвезу тебя за город и осуществлю его самый главный страх, — наконец, заявляет Бек.

— Вот кто бы угрожал! — возмущаюсь.

— Да я самый верный человек на этой планете! — дуется полукровка. — Правда же, Чарли?

— Ага, с того момента, как ты медбратьям в коридоре перестал глазки строить. Примерно четыре минуты, как самый верный, — спокойно отвечает блондин, закрепляя мне повязку и подавая одежду.

Бек надувается ещё сильней, совсем как маленькая девочка, без смеха не взглянешь.

— Расскажи про Норвегию, — решаю я добить ситуацию.

Полукровка издаёт воинственный крик индейцев, и кидается в мою сторону, но на пути его перехватывает Чар:

— Тихо, Би, не в мою смену.

— Нет, ну ты его слышал, слышал? — кипятится Бек.

— Слышал. Так что там, в Норвегии?

— Я тебя сейчас убью ко всем ёбан…

— Можно?

Одновременно со стуком дверь приоткрывается, впуская маму птенчика. Есть люди с вредной привычкой — стучать и сразу входить. Она, похоже, из таких.

— Да, пожалуйста.

Бек и Чар сразу делают такие лица, как будто только что не было никакой ругани и угроз.