L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 76

— И Чарли больше тоже нет, — блондин подражает голосу Бека пугающе точно.

— А теперь представь, что… — начинаю я.

И пересказываю ему всё, что узнал утром. О том, что след полукровки теперь — аж в Норвегии. Показываю фото пригласительного на телефоне. Наблюдаю, как меняется выражение лица Чара с апатичного до охреневшего в последней степени.

— …так что бери отпуск, пакуй вещи, — завершаю свой монолог.

Блондин, наверное, с полминуты сидит, не шевелясь, обняв названную дочь, а потом выдаёт:

— Вот прямо сейчас. Сегодня, блядь! Когда я уже…

— Ага, нахреначил, как мог, — поддерживаю.

— И нахреначился! — добавляет Чар, — но это мы быстро поправим. Мирка, детка, посидишь с дядей?

Девочка кивает, забираясь на стул с ногами.

— Самира, так тебя зовут? — пытаюсь повторно наладить контакт с ребёнком.

Кивает. Либо немая, либо не хочет или не умеет разговаривать. Скорее всего, не хочет, иначе как бы её имя вообще узнали?

— Ты знаешь, что у тебя есть братик?

Мотает головой. Ещё бы. Брат, кстати, тоже о тебе ничего не знает. А единственное, что сейчас о нём известно — это то, что живой.

Пытаюсь не отвлекаться на звуки из ванной, шум воды и кое-что ещё. Чар приводит себя в порядок старым, как мир, способом — два пальца в рот и понеслась.

— А хочешь, чтобы был? Рядом… с папой?

Думает. Наверное, ей сложно понять, что такое вообще «братик». Наконец, кивает.

— А я что, в мамы не котируюсь? — произносит сестра птенчика, стоя на пороге кухни уже одетой.

— Не особо, — я сохраняю спокойствие.

— Самирка, пойди, поиграй, — девушка ссаживает ребёнка на пол.

И её малышка тоже слушается, топая обратно в зал.

А наглая ведьма закуривает, предлагает сигарету мне. Вот теперь — покурю. Поболтаем.

— Мы тут за Беком собрались, — сообщаю.

— Я вас слышала, не новость, — тянет, — езжайте, попутный ветер вам в жопу.

— Вот так просто?

— А что я сделаю? Я что, слепая и тупая? Если его, — кивает на ванную, — даже такая баба, как я, утешить до конца не может, то тут глухо. Смысл? Самирку я, конечно, теперь не брошу, вы её или потеряете, или угробите.

— Воспитаешь, как родную?

— Если вы этого шайтана смуглого притащите назад, отдам, пусть нянчится. А не найдёте… не так уж и сложно будет, потянем. Я дядю уже просила за неё и Чара.

— Сама додумалась?

— Да как же, — самодовольно улыбается, — братец упрашивал. Просто если он сам попросит, то это уже наглость высшего порядка, и за тебя тут достаточно просили. А мне — можно. Хотя было сказано, что «лучше б апельсиновый „Mersedes“». Да и мне бы лучше, честно, — хохотнула.

— Но ты слишком сильно его любишь.

— Да уж побольше некоторых!

Возмущается так, как будто действительно знает, насколько я люблю птенчика. Да ты даже тысячной доли не подозреваешь.

— Всё, курю и едем, — заверяет нас вернувшийся Чар.

Как по волшебству переродившийся, и не скажешь, что несколько минут назад мухой ползал. Побрился, надушился, в свежей футболке. Даже подозрительного запаха нет никакого. Вот что значит многолетний стаж и опыт, который, как известно, не пропьёшь.

— Остынь, Ромео, мы ещё никуда не собрались!

— Не держи меня за дурака. Просто я серьёзен.

Был бы ты так настроен и серьёзен, когда напивался и бабой кувыркался, ага. Придерживаю на языке колкости. Ни к чему это. Тем более, если вдруг мы Бека всё-таки найдём и вызволим, и я ему в приступе злорадства это расскажу… буду снимать на камеру, как он Чара до самого Эдинбурга ссаными тряпками погонит.

========== 43. Туман ==========

“…задерживается из-за погодных условий. Приносим свои извинения. Повторяю, рейс номер…» Да, да. Задерживается. Я понял.

Стою в верхней галерее аэропорта, смотрю на взлётные полосы, на которых уже ясно можно различить посадочные огни. Вечереет, возможно, рейс отложат до утра, и нам придётся возвращаться.

Не хочу. Хочу свалить побыстрее и подальше в эту треклятую Норвегию. Только бы не возвращаться. Потому что тот, кого бы я хотел видеть — не пришёл. И никогда не придёт.

Обычное буднее утро, обычный завтрак, только и разговоров, что о моей поездке. Последние приготовления, не забудь то, другое, третье. Поцелуи. Как всегда, едва не опаздывающий на занятия птенчик.

Мы не обсуждали это, да я и не просил меня провожать, но разве это не само собой разумелось? Послеобеденный рейс, никаких проблем с учебным расписанием. И ехать не далеко, автобусы и электропоезда — ходят. Мог бы и с нами поехать!

Я снова достаю телефон и смотрю на чёрный экран, в котором смазано отражаются строчки электронных табло за моей спиной. Не разблокирую. Просто держу его в руках. Ни звонка, ни SMS, ничего.

Мне не важно, чьих советов он наслушался в этот раз, что переклинило опять в светлой голове. Мне обидно, чуть ниже сердца ворочается боль.

Даже его сестра пришла нас проводить. Конечно, только затем, чтобы приволочь Самирку прощаться с «папой», но всё же. Я не стал спрашивать её о птенчике, а она, в свою очередь, сделала вид, что меня вообще не существует.

Я стерпел. Я смел надеяться, когда время вылета перенесли в первый раз. Вот значит, как. Теперь я буду умнее, сдержанней. Тоже не собираюсь ни звонить, ни писать. Хватит испытывать моё терпение, играя в свои детские игры. Хватит меня проверять. Не смешно. Надоело. Если для него наши отношения не более, чем подзатянувшаяся блажь, и он не может в этом открыто признаться — его дело. Как советуют врачи, всегда нужно минимизировать собственную боль. Больше не собираюсь унижаться.

— Выглядишь так, как будто тебе за секс не заплатили, — подошедший сзади парень выдувает струю ароматного пара мне в лицо.

Я был, естественно, против, чтобы сын мэра летел с нами. А вот он — только за. Резко заинтересовался международным партнёрством и финансовыми вложениями, даже подозрительно. Но истинную причину знал только я. Льдистые глаза смотрели на меня с обожанием.

Внутри меня заскреблась в судорогах змея. Я никогда не видел такого взгляда у птенчика. Максимум — восторг с частицей нежности. А вот такого, прожирающего насквозь, обожания — никогда.

Но а что я хотел? Изначально надеялся на гораздо меньшее. Птенчику — всего девятнадцать, и о любви он мог узнать только из мультиков и комиксов. А я старался не пускать наружу свои страхи, не верить до последнего, что он просто играется, не понимая, с каким огнём.

Пока не оказался перед толстым стеклом, смотрящим на белые крылья самолётов и туман, укрывающийся в расселинах гор. Ещё и с тем, кто меня действительно любит, на расстоянии вытянутой руки.

— Это не твоё дело, — отвечаю ему грубо.

Затягивается электронным аналогом обычной сигареты, пускает кольца. Прячет в паре улыбку и бешеный блеск глаз. Надежда такая штука, что никогда не умрёт.

А вот любовь — может, но, кажется, моя — особо живучий подвид, и сможет выдержать ещё не одну рану. Но никто не избавит меня от боли и конечного превращения в несчастное, задёрганное существо. Мне бы твою надежду, парень, мне бы…

— Может, я скрашу твоё одиночество? — улыбается.

Красивый. Не вполне внешностью, а, скорее, манерами, умением держаться, вести разговор. Эдакая высокомерная нагловатость в сочетании с джентльменством. Полная противоположность птенчику.

— В Бергене наши пути разойдутся.

— Ах да, — тянет, — будете искать своего друга. Или не совсем друга? Я так понял, он проститутка высшего пошиба, сладенький, красивый.

— Если и так, — я веду разговор, не отводя взгляда от самолётов, — это не твоё дело.

И ему не нужно знать, что и плана-то у нас никакого нет. Если мы пойдём с такими «уликами» в полицию — над нами не посмеются, конечно, но проверять ничего не станут. И сомневаюсь, чтобы уже норвежские полицейские не знали ничего. Конечно, не рядовые, и далеко не все из чинов. Но если бы всё было, как в радужных утопиях, преступность бы существовала на уровне карманных краж и только. Надежда теперь только на то, что нам удастся раздобыть какую-нибудь информацию и доказательства убедительней домыслов.