Дети Спящего Ворона. Книга первая (СИ) - Аэзида Марина - Страница 65

Ашезир едва не расхохотался и едва не накричал на императрицу. Сдержаться все-таки удалось: хоть он и в своих покоях, но говорить на такую тему надо тихо, осторожно.

– Ты издеваешься? – прошипел он. – Любил? Интересно, моих братьев он тоже «любил» так? Кулаками?

– Нет... Только за серьезные проступки мог ударить... Не как тебя... Но ведь в то время он и тебя не трогал.

– Конечно, потому что не замечал.

– У него было слишком мало времени… Однако он старался, я это видела… Я знаю.

– Да почему ты его защищаешь?

…Не кричать, не кричать... Нельзя кричать, нужно говорить тихо.

– Потому что он не всегда был... таким. Вспомни, ну же! Разве он никогда не был с тобой ласков, когда ты был ребенком? – она опустила голову, затем подняла, ее глаза блестели от слез. – Но умерли наши сыновья... один за другим... И с ним что-то случилось. Будто он намеренно ожесточил сердце, чтобы выдержать... Моя вина в этом тоже есть. Я была в таком отчаянии, что вместо того, чтобы горевать с ним вместе, начала обвинять, что не уберег моих мальчиков... Мы постоянно ссорились, а потом я отправилась в старую столицу. Добровольно. Бросила и тебя, и Хинзара... до сих пор казню себя за это. – Слезы стекали по ее щекам, она все яростнее теребила накидку. – Когда я одумалась, было уже поздно: император не позволил вернуться. Это понятно, в его глазах я была предательницей. Да я и впрямь ею была...

Ну и зачем она все это рассказывает? Хочет вызвать сочувствие к императору? Чтобы в сердце Ашезира зашевелилась вина? Нет ее и не будет! Или же мать просто решила собственную душу облегчить? Жестоко, однако.

– Зачем ты это говоришь? – он сам удивился льду, прозвучавшему в голосе.

– Ты злишься, я понимаю, – мать приблизилась, хотела коснуться его плеча, но Ашезир отшатнулся. Она вздохнула и потупилась. – Прости, но ты должен был это услышать. Раз убил, то должен знать, кого. Должен понимать, что иногда все не так, как кажется...

– О нет, все именно так, как кажется! – он все же повысил голос, но сразу спохватился. – Плевать, каким отец был раньше, важно только, каким стал. Я видел от него только унижения и побои. Он отправил меня в горный лагерь, не зная, выживу ли я. Не пытайся убедить меня в его... хм... любви. Не поверю и не пожалею о том, что сделал.

И все-таки в памяти всколыхнулись изгладившиеся, казалось бы, картинки из детства. Да... что-то такое было… Отец улыбался и гладил по спине, вручая первый меч. Утешал, когда Ашезира сбросила лошадь, и он сломал руку. Но до чего же давно это было! До чего расплывчаты воспоминания!

Мать почти добилась своего. «Почти», потому что чувство вины лишь кольнуло душу, но не задержалось в ней.

– Что ж, ты сказала, что посчитала нужным, я тебя услышал. Но... теперь сомневаюсь: могу ли я доверять тебе по-прежнему? Ты не предашь?

Императрица расширила глаза, обхватила лицо руками и расплакалась.

– Ну как ты можешь такое спрашивать?! Ты мой сын! У меня никого не осталось, кроме тебя и Хинзара! Ты имеешь право злиться, но не смей думать, будто я могу тебя предать!

Ашезир молчал и не двигался с места, но скоро не выдержал.

– Матушка! – он обнял ее и пробормотал: – Ну ладно, не плачь. Я тебе верю. Я всегда тебе верю, я же твой сын…

Она уткнулась лицом в его плечо и скоро успокоилась.

* * *

Площадь гудела так, что едва уши не закладывало. Ашезир даже поморщился: благо, под золотой маской этого не было видно, а то народ не понял бы. В конце концов, эти люди явились ко дворцу, чтобы чествовать вернувшегося полубога, отсюда и ликующие крики, и барабанный бой, и грохот медной посуды, принесенной с собой.

Ашезир воздел руки, и шум стал громче, хотя, казалось, громче некуда.

А ведь в глазах людей новый император, наверное, и впрямь выглядел полубогом. Позолоченная маска, золотой венец, сверкающие одежды. Как они, должно быть, переливались под ярким солнцем и густой небесной синевой, на фоне ослепляющего белизной снега. Тем более что такая погода еще и добрый знак.

В начале зимы давненько не было таких морозов, чтобы аж небо очистилось, а снег скрипел под ногами. Может, их вовсе не было – по крайней мере, Ашезир не припоминал. В середине зимы – да, но не в самом начале.

Холод проникал под одежду несмотря на то, что под длинным шелковым кафтаном было несколько слоев теплой шерсти. Благо, что маска не прилегала к лицу, а то, чего доброго, обожгла бы кожу.

Каково же сейчас Данеске? Она к таким холодам совсем непривычна, а церемония завершится нескоро...

Ашезир прошел через площадь к золоченой колеснице, запряженной белыми жеребцами, за которой следовала открытая повозка – в нее уселись супруга-императрица и мать-императрица. Дальше, верхом, двигались принц Хинзар и вельможи.

Сопровождаемые народом, они подъехали к храму Гшарха, где их встретили жрецы с подношениями и священным огнем.

Только к вечеру все участники церемонии вернулись во дворец или разбрелись по домам.

Как Ашезир и думал, у Данески зуб на зуб не попадал. Даже оказавшись под защитой стен, она продолжала дрожать. Дрожали ее губы и руки, а нос и щеки оставались красными, пощипанными морозом, хоть она уже была в тепле.

– Ступай к себе и как следует отогрейся, – шепнул Ашезир, наклонившись к ее уху, и наконец стянул маску. – Вели служанкам приготовить купальню. До пира еще есть время.

– С-спасибо, б-божественный, – пробормотала она и передернула плечами. – А м-мне обязательно т-тебя так называть?

– Только при людях. Хотя, – он усмехнулся, – по имени ты меня все равно ни разу не называла. Вообще никак не называла...

Кажется, она слегка смутилась. Отвела взгляд и, так и не посмотрев на Ашезира, двинулась вверх по лестнице, к своим покоям.

* * *

К вечеру Данеска пришла в себя, воспоминания о жгучем морозе теперь казались дурным сном.

На пиру она была рядом с Ашезиром, вроде бы говорила нужные речи в нужное время – все, как учила вдовствующая императрица, – и старалась не смотреть на Виэльди. Он сидел неподалеку, по левую руку от нее. Видеть его, любоваться им и знать, что он вот-вот снова уедет, было так мучительно, что даже захотелось, чтобы его никогда не было в ее жизни. Пусть бы она росла без брата, пусть бы никогда не познала любовника, пусть бы никогда не полюбила! Лучше неведение… Это лучше, чем тупик, в котором они оказались. Тупик под названием «не удержать и не вернуть»

Виэльди, кажется, тоже избегал на нее смотреть, но все равно нет-нет, а они сталкивались взглядами.

Скоро, очень скоро Данеска опять останется без него – без родного, нежного! Останется с нелюбимым мужем – с мужем, который не любит ее. Пусть Ашезир уже не кажется таким отвратительным, пусть она уже не презирает его, а даже восхищается некоторыми чертами его натуры, а все же... Нелюбимый – он и есть нелюбимый.

* * *

К ночи разыгралась вьюга. А может, она и раньше разыгралась, просто в зале с толстыми стенами и без окон, за гомоном пира ее не было слышно.

Зато стоило Данеске вернуться в свои покои, и ветер за окном разъярился и напугал. Он шумел не так, как при степных бурях – там, на равнинах, ветер свистел и шуршал, а здесь завывал и скулил, будто раненый зверь или мальчик-смерть. В окна билась метель, словно кто-то бросался горошинами, стекла подрагивали и дребезжали. Такое чувство, что вот-вот вылетят, а вьюга ворвется в покои, завращается, задует свечи и огонь камина, седым покрывалом ляжет на пол, кровать, скамейки, а Данеску превратит в ледяную статую.

Ерунда, конечно, а все равно не по себе... Даже обычно уютный свет ламп и свечей кажется каким-то потусторонним, пляшущие на полу и стенах тени напоминают сказочных чудищ. Они тянутся, тянутся к Данеске костлявыми лапами...