Время колесниц - Чистов Дмитрий - Страница 90

— Припоминаю мелодию к одной старой песне.

— Споёшь мне её?

— Я позабыл слова.

— О чем же была эта песня?

— Она о любви младшего сына Торнора к прекрасной Лоайне, — ответил маг. — В ней пелось о похищении его возлюбленной и о том, как готовил он месть похитителю. Как стоял он у порога дома и смотрел на сыновей Вана, избивающих ургитов, и сердце его радовалось.

— Каков же конец у этой баллады?

— О, главный герой подходит к освобождённой Лоайне и говорит ей: «Теперь мы будем счастливы вместе, дорогая». Она же отворачивается и отвечает примерно следующее: «Поди прочь, коварный Фехтне! Ты мне больше не мил; впрочем, откровенно говоря, я не любила тебя и раньше. Отныне же в моём сердце не осталось ничего, кроме презрения и ненависти». Сказав так, она удаляется оплакивать погибшего Урга, а он уходит куда глаза глядят — в далёкие земли, на поиски Знания.

— Грустная песня.

— Да, сюжет невесёлый. Неудивительно, что бродячие певцы редко её исполняют.

— А что случилось затем? Чем закончилась та история?

— Ничем. У подобных историй не бывает завершения. Вопреки расхожему мнению, время — худший из лекарей. Ни одну рану оно не залечивает до конца. Рано или поздно все они открываются снова, — ответил Фехтне и вновь поднёс к губам свою флейту из берцовой кости.

Я присел подле него и, дождавшись перерыва между мелодиями, сказал:

— Крепость выглядит брошенной.

— Я разогнал всех учеников, — пояснил он.

— Зачем?

— Они мне больше ни к чему. Моя месть завершена; в этом спектакле я доиграл свою роль и собираюсь провести остаток жизни в тишине и покое. Не так давно здесь побывал Ван, после его проповедей у меня возникло желание посвятить себя занятиям философией.

— Учитель, могу ли я задать тебе вопрос?

— Задавай.

— Я — из великих героев?

— Нет, Эдан. Ты не из великих героев. Можешь не волноваться на свой счёт. Это так же верно, как то, что я не гожусь в боги.

— Спасибо, Учитель. Я очень рад! Ты развеял мучившие меня сомнения и успокоил моё сердце.

Со стороны Фехтне послышался короткий смешок:

— Не за что. Хотя, если подойти к вопросу философски, каждый из нас — суть темница, в которой заключён очень маленький, но великий герой!

Затем, несколько лет спустя, я посетил и Клехта, колдуна из далёкого посёлка рудокопов, выполнив тем самым данное ему когда-то обещание.

Колдун и его помощник Тиу сидели в тех же самых позах, в которых я их оставил, — как будто вовсе не покидали это место. Кондор ослеп от старости и не слезал со своей жердины, по-стариковски тряся лысой головой. Когда Клехт неуклюже поднялся на ноги, я заметил, что он совсем одряхлел, а его внимательный взгляд как-то померк; в глазах остались лишь усталость и тоска.

— Не думал, что снова увижу тебя, — прошамкал он беззубым ртом. — Жизнь отмеченного силой человека проходит особым путём, не так ли? Ты совсем не изменился.

— А ты состарился.

— Людям свойственно стареть. Смертный, посвятивший себя наращиванию личной силы, может за счёт неё несколько удлинить свой век. Многие, подобно мне, одалживают у смерти несколько лишних десятков лет, иные — веков, но вовсе не становятся богами; время берёт своё в любом случае. Я не бессмертен, и прошедшие годы для меня — немалый срок.

— О каких десятилетиях ты говоришь?

— А сколько, по-твоему, прошло со времени нашей встречи?

Я немного помедлил с ответом:

— Не знаю. Я не веду счёт времени.

— Двадцать четыре года! Двадцать четыре года, а ты почти не изменился, Эдан!

— Не может быть! Так долго... — Услышанное показалось мне невероятным, но колдун вовсе не собирался шутить. — А ведь я почти не заметил этих лет!

— Так должно было случиться. Твоей судьбой располагает определённая сила, с которой ты тесно связан. Вот почему ты совсем не постарел. В её сиянии исчезло само понятие времени, не правда ли?

Я пытался оправдываться, но колдун прервал мои слова жестом руки:

— Дар Старших Богов состоит из трёх равных частей, и ты знаешь об этом. Есть разум, дух, иначе называемый сердцем, и воля. Каждый выбирает, по какой из трёх дорог последовать, однако все они сходятся к одному-единственному перекрёстку, под названием Небытие. Никто, в сущности, не способен ответить на вопрос, что нас ждёт по ту сторону реки, которой оканчивается Серая Долина; поэтому стоит ценить отпущенное время. Считай свои дни и годы, веди счёт встречам и расставаниям, проживай каждый день так, словно он — последний.

Так сказал мне Клехт; и с тех пор я стал вести счёт годам; скрупулезно заношу на жёлтые навощённые доски из лиственницы события, которым я был свидетелем или в которых участвовал, а таковых накопилось в избытке. Правда, роль отца-настоятеля крупного храма требует немалого времени: поскольку почти каждый теперь занимается не своим делом, людям по нраву бог, носящий прозвание Многоискусного и не гнушающийся любой работой. У Бринна появилось немалое количество последователей и святилищ. Сам он нисколько не изменился, и это неудивительно.

Вчера в мои ворота постучался грязный босоногий пилигрим, одетый в латаную хламиду и дырявую широкополую шляпу. Выслушав его жалобы и причитания, сердобольные слуги проводили побирушку на кухню и накормили своей простой едой. Он многословно поблагодарил их, а когда склонился в низком поклоне, из-за пазухи странника выпали три усеянных шипами мячика.

Ханаль поведал мне, что у него появился «восхитительный план» — отправиться в поход за неким чудесным копьём. По сведениям, полученным из заслуживающих доверия источников, после броска оно само по себе возвращается в руки владельцу. В подробности я не вникал, но уверен, что место нахождения этого самого копья не относится к числу самых безопасных. Теперь старина Гони расположился в храме и дожидается очередного появления Бринна; со скуки он с моим жрецом-распорядителем весь день напролёт режется в шашки, и я искренне опасаюсь, как бы жрец-распорядитель по неопытности не проиграл Ханалю всё наше святилище.

Когда вернётся Бринн, я, конечно же, отправлюсь с ними: время колесниц вновь настойчиво стучится в наши двери. Подхваченный неумолимым потоком, я несусь без остановки в неведомые дали, и весь мир — людские лица, ощущения, печали и радости остаются по берегам этой бурной реки; весь мир — лишь полусгнившее бревно в затоне, угольки, сломанный кремнёвый наконечник и выкатившийся из-под глинистой осыпи череп.

И всё же...

Стоит лишь чуть прищурить глаза, и многое откроется взгляду.

Стада оленей, мирно пасущиеся в перелесках на другом берегу, и оголодавший старый волк; щука, застывшая в ожидании добычи под корягой, на самом дне тёмного омута, и стайка серебристых рыбок; терпеливо кружащая в лазурном небе пустельга и выбравшаяся из норки мышь-полёвка; маленький муравей, несущий добытую личинку в свой подземный дом.

Стоит лишь немного прислушаться, и многое можно услышать.

Лёгкую вибрацию земли от проходящих вдалеке стад и рёв животных на водопое; песнь ветра в камне и шуршание первого опадающего листа; звон металла, треск горящих городов и звуки арфы в руках песнопевца; тихую поступь осени и шаги моего удаляющегося послушника.

Но нигде я не могу отыскать ответы на некоторые свои вопросы.

И самый главный из них:

Почему то, что прибавляется к силе, всегда отнимаешь от сердца?

Май 1996 — декабрь 1997 г.

С. -Петербург