Заклинатель змей (Рассказы. Стихотворения) - Карпов Николай Дмитриевич - Страница 26

26

Замок смерти

В седых изломах стен зубчатых, На серых пятнах древних плит Кудрями трав зеленоватых Холодный ветер шевелит. На кровлях башен мох пушистый Густой щетиною растет И паутиной серебристой, Как шелком, заткан темный вход. Высокий вал порос осокой, Покрыты ряской воды рва, В провале башни одинокой Гнездо свила себе сова. В глухую полночь мост подъемный Во мгле уныло заскрипит, — И блеск лампады замок темный Влекущим светом озарит. Там дева в зале башни хмурой Огонь в полночный час зажжет, Сидит у темной амбразуры, В зловещий час кого-то ждет. Пушистым мехом горностая Подбит ее цветной наряд. На ней корона золотая, В короне яхонты горят. Устало шепчет заклинанья, Ведет минутам долгим счет, Заслышит тяжкое бряцанье И конский топот у ворот. Влекомый призрачною тайной, Увидя свет среди руин, В угрюмом замке гость случайный — Войдет суровый паладин. Виденьем сладостным смущенный, Уронит на пол арбалет И взором девы опьяненный, Забудет рыцарский обет. Губами жаркими коснется Безумный девических губ, — И дева тихо засмеется И оттолкнет холодный труп. Погаснет прорезь амбразуры, И башня темная заснет, — У входа только конь понурый Тревожно и призывно ржет.

Ночная гостья

Едва завесит ночь туманная Мое окно своей фатой, — Ко мне приходит гостья странная На свет лампады золотой. Войдет, шурша шелками черными, И станет тихо у дверей; Сверкает огненными зернами Алмаз во мгле ее кудрей. Ее глаза влекут загадкою, В них — знойный полдень и гроза, Но я, смущенный, лишь украдкою Гляжу в лучистые глаза. Боюсь я: светлое видение Спугнет мой беспокойный взгляд, И буду вновь считать мгновения И слушать, как часы стучат.

Сад

Мой факел в сумраке погас, Пошел я наугад, Путем тернистым в поздний час Дошел до райских врат. И вот открылись предо мной Зеленые сады И озаренные луной Зеркальные пруды. Цветы и травы там росли Душистей, чем везде, И светляки огни зажгли Подобные звезде. Вошел я радостно в цветник И алых роз нарвал, Но каждый стебель в тот же миг В руке моей завял. Едва касался я рукой, — Все превращалось в прах, Был лунный мертвенный покой Страшней, чем смерти страх. Мгновенья длились, как года, И нет пути назад, И понял я, что навсегда Пришел я в этот сад…

Биографический очерк

Писатель-фантаст, сатирик, поэт и мемуарист Николай Алексеевич Карпов родился в 1887 г. в селе Высоком Пензенской губернии. По собственному рассказу, самоучкой выучился читать и быстро пристрастился к лубочной, а затем и приключенческо-фантастической литературе, что предопределило его литературные интересы.

Карпов учился в Пензенском реальном училище, после исключения из 4-го класса поступил в коммерческое училище в Томашове, затем в Минске (не окончил).

В 1907 г. Карпов приехал в Санкт-Петербург, где поступил на Высшие сельскохозяйственные курсы, но вскоре решил посвятить себя литературе и в 1910 г. бросил учебу.

В 1910-х гг. Карпов много публиковался в столичной периодике. Его рассказы и стихи часто появлялись на страницах «тонких» иллюстрированных журналов — Всемирная панорама, Аргус, Пробуждение, Синий журнал, Журнал-копейка, Война, Русская иллюстрация и пр. Добрался Карпов и до Нивы, Нового слова И. Ясинского и даже утонченного Аполлона (где его стихотворение появилось рядом со стихами К. Бальмонта, О. Мандельштама и М. Зенкевича).

Многие стихотворения Карпова эти лет обнаруживают тяготение к «таинственному» (им был задуман неосуществившийся сборник с красноречивым названием Перстень смерти), рассказы — к фантастическо-приключенческому жанру. В некоторых заметна явная зависимость от хорошо знакомого Карпову по Петербургу-Петрограду А. С. Грина: экзотический антураж, неожиданные сюжетные коллизии, герои с такими именами, как Амброс, Кепи, Орт и т. д. Напоминают о Грине и короткие военные рассказы — беспардонные патриотические фантазии подобного рода обильно печатал в военные годы и Грин, благо на них имелся спрос. В военных миниатюрах Карпова главное место, как и в будущем романе Лучи смерти, занимает тема фантастического оружия. В рассказе Таинственный аэроплан (1914) повествуется об электрическом летательном аппарате и электроревольверах, в Корабле-призраке (1916) — об электрическом же корабле со специальной «невидимой» покраской; в рассказе Белый генерал (1914) «сверхоружием» выступает призрак генерала Скобелева.

После Февральской революции Карпов вернулся на «малую родину» — работал народным следователем, журналистом, организовывал транспортную милицию, был инспектором РКП — а в 1924 г. перебрался в Москву. В том же году в выпусках 1–3 Библиотечки революционных приключений издательства «Рабочая Москва» (1924) был опубликован его фантастический роман Лучи смерти. Роман оказался настолько популярным, что в 1925 г. вышел двумя изданиями в ЗИФе (общий тираж 15 тыс. экз.).

Роман Карпова, опередивший Гиперболоид инженера Гарина А. Н. Толстого, стал одним из первых в советской фантастике произведений на модную тему «лучей смерти», заявленную в заглавии; нельзя исключать, что он повлиял и на Толстого, и на М. Булгакова (отметим в этом смысле сцены в клинике для душевнобольных).

С другой стороны, если Карпов и был календарным предтечей Толстого, говорить о прямых влияниях следует с чрезвычайной осторожностью, так как речь идет о слишком распространенных мотивах. Тем более нельзя сравнивать писательский дар Толстого и Булгакова со скромным талантом Карпова. Его роман — откровенная агитка в духе «красного Пинкертона»: капиталисты отличаются телесным уродством и не переставая курят сигары, у рабочих непременно «заскорузлые руки» (с точностью до «заскорузлых лап»), молодые женщины, включая пролетарок, обязательно «порхают» и «щебечут», гениальный изобретатель «лучей смерти» профессор Монгомери, который стирает с лица земли население целого рабочего города вместе с собственной дочерью и ее возлюбленным-революционером — гениален, аморален и чудаковат и т. п. Среди этих ходульных описаний останавливает на себе внимание лишь 24-я глава, где «лучи смерти» в конце концов начинают действовать, и портрет Л. Д. Троцкого в обличии вождя восставших американских рабочих: «Небольшая черная бородка оттеняла матовую бледность его впалых щек; черные, глубоко-впавшие глаза горели лихорадочным возбуждением».