Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 53

…Утром тумены покинули сожжённую Москву и направились на северо-восток, к Клязьме.

Глава 18,

в которой Олег улучшает своё благосостояние

Бату-хан очень спешил — тумены даже не задерживались, чтобы пограбить как следует сёла и крохотные городки, выстроенные по Клязьме. Лишь особые отряды разъезжали по окрестностям, высматривая сено в стогах и скирдах, отбирая у перепуганных селян всякое зерно.

Война должна была закончиться до весенней распутицы, которая задержала бы отход в степь, да и бескормица грозила ордынской кавалерии. А погибель не входила в планы Чингизида. Лучшие полководцы монгольской империи судили и рядили, как начать поход, откуда начать и докуда дойти. Всё было учтено, всё расчислено, уже и люди подобраны, чтобы над князьями, послушными Орде, встать, да следить, чтобы вся положенная дань собрана была и в целости доставлена по назначению. Конечно, нельзя было предвидеть всего и загодя назначать даты сдачи крепостей, но основное правило выдерживалось: быстрота и натиск! Чем быстрее тумены опишут круг по русским землям, тем целее будут, и тем надёжней затянется петля на княжествах.

И вот, 2 февраля, во вторник мясопустной недели, войско Батыево вышло ко Владимиру.

Город Олегу чем-то напомнил виденного им идола с четырьмя разными ликами. Для путника, подъезжавшего к Владимиру с востока, с холмов, между которыми спускалась к Серебряной воротной башне дорога из Суздаля, столица княжества открывалась большой деревней — то был Ветчаной город, укреплённый, но бедный посад, застроенный бревенчатыми избами, теснящимися вдоль единственной большой улицы. Улица та вела от ворот Серебряных до Ивановских ворот Среднего города, где проживали бояре, купцы и прочие, могущие похвастаться ёмкостью кошеля или знатностью рода.

Если в Ветчаном городе жались друг к другу, словно пытаясь согреться, покосившиеся избушки и клети, торчали на перекрёстках колодезные журавли, прели навесы хлевов, и даже деревянные церквушки выглядели убого — без перезвона дорогих колоколов, а с дребезжащим боем бронзовых досок-бил, то в Среднем высились белокаменные соборы — Рождественский, Успенский, Дмитриевский. В ясные дни сияние их золочёных куполов виднелось за десятки вёрст.

Если же приближаться к Владимиру с юга, со стороны реки Клязьмы, город смотрелся величаво, поднимая над пойменными лугами, над обрывистым берегом высокие стены.

Только с севера, со стороны Юрьевской дороги, с дальних полей, отлого понижавшихся к речке Лыбедь, город показывал сразу и нищету, и роскошь, и лохмотья, и парчу.

Тумены подошли к Владимиру с запада, со стороны могучих и великолепных Золотых ворот. Сошлись Восток и Запад, обитатели юрт глядели раскосыми глазами на сияние куполов и белизну стен, глядели алчно и торжествующе, ибо не знали поражений и не собирались отступать. А жители изб смотрели со стен с ужасом и отчаянием, ощущая обречённость и предчувствуя гибель.

Пока передовые сотни носились вдоль стен великого города, татары всё прибывали и прибывали, заполняя окрестные поля.

Тумен за туменом покрывали снега пёстрыми точками, сливавшимися в огромность, не имеющую числа и охвата. Разгружались обозы, выставлялись белые и чёрные юрты, да не в разброс, а отдельными куренями. Разгоралось множество костров, нукеры устраивались как на привале, а прямо напротив Золотых ворот, на возвышенности, забелел шатёр Бату-хана. Тридцать больших юрт его ближников окружили белоснежный купол. Вероятно, спокойная деловитость монголов сильнее всего действовала на нервы державшим оборону. Для владимирцев предстоявший им штурм чудился величайшим, быть может, последним испытанием в жизни, требующим от них нечеловеческих усилий и самоотверженности, а монголы… А монголы смеялись, ставили юрты, чтобы было где отдохнуть, проверяли оружие, ухаживали за лошадьми, разводили костры — погреться и приготовить ужин. И было понятно, что нукеры давно готовы к тому, чтобы взять город приступом, как они это делали и в прошлом, и в позапрошлом году — в десятках столиц и могучих крепостей. Не было заметно и следа суетливости в движениях ордынцев — движениях плавных, уверенных, повторявших давно заученное, привычное, наскучившее. Ей-богу, хотя бы след напряжения на лицах нукеров, хотя бы тень страха добавили бы сил владимирцам, сил и вдохновения перед битвой. Но нет, ордынцы относились к штурму города на Клязьме, как к чему-то будничному, надоевшему даже. И это было унизительно.

Пока шла подготовка к штурму, тумен Гуюк-хана отправился в Суздаль. Нукеры взяли город без боя и три дня грабили его, спалив и дворец княжеский, и монастырь Дмитриевский, а к вечеру пятницы 5 февраля вернулись, пригнав толпы пленных.

Суздальцы — плотники знатные, с утра субботы мясопустной их заставили лестницы сколачивать да пороки ставить. Плотники вкалывали до самого вечера, а ночью они тын городили, выставляя его вокруг всего Владимира. И как же угнетала эта картина тех, кого окружали изгородью, красноречиво подтверждая пугающую истину: никому отсюда уйти не удастся!

Целые обозы саней подвозили к баллистам и катапультам валуны и глыбы мёрзлой земли, огромные брёвна распиливали на тяжеленные колоды — те ещё снарядики. Пленники, шатавшиеся от усталости, принялись таскать срубленные деревья, заваливая ими ров в четырёх местах сразу — левее Золотых ворот, напротив Спасской церкви; с северной стороны, от Лыбеди, у Ирининых и Медных врат, и с юга, с берега Клязьмы, у ворот Волжских.

Это была тяжёлая, выматывающая работа, поэтому-то её и поручали местным жителям — нукерам следовало не тратить силы зря, а копить их перед тем, как идти на приступ.

Мужики, в полон угодившие, валили сосны, ели, берёзы и волокли их к городу, а женщин-полонянок гнали следом, нагруженных вязанками хвороста. И вся эта древесина полнила и полнила рвы, выступая шаткими мостами к желанным стенам владимирским. Суздальцы, изнемогая, сколачивали примёты и только головы в плечи вбирали, выслушивая брань и попрёки со стен. Но, чем дальше, тем глуше делались речи, а после они и вовсе заглохли — тишина установилась на заборолах. Сжимались в тоске тысячи сердец, ожидая неминуемого, неотвратимого.

И вот в воскресенье мясопустное, после заутрени, загрохотали, загрюкали пороки, полетели во владимирцев тяжкие глыбы и кувыркавшиеся брёвна. Час длился обстрел, а потом десятку Изая поручили ответственное задание.

— Едем! — крикнул куман, гарцуя на коне. — Субэдэй хитрость придумал. Джарчи, ты первый!

Молодой нукер тут же надулся от важности — чуял, что за хитрость пришла багатуру в голову. И точно — пленного княжича поручили подвести Изаю Селуковичу — к самым Золотым воротам. Пускай посмотрят со стен на бедного Владимира Юрьевича, пожалеют пусть, авось и сжалятся, откроют ворота в обмен на жизнь великокняжеского сынка.

— Это, конечно, вряд ли, — покачал головою Изай, — но почему бы не попробовать?

Заглохли пороки, опустили луки стрелки, а глашатаи с лужёными глотками прокричали, коверкая русскую речь: «Не стреляйте!»

Десяток Изая медленно продвинулся к Золотым воротам. Судуй и Джарчи ехали впереди, поддерживая за концы верёвок связанного Владимира, поникшего, избитого, голодного и холодного. Душераздирающее зрелище.

— Узнаёте княжича вашего? — проорал Изай, задирая голову. — Сдавайте град свой без боя, и он будет жить!

— Вопи, давай! — прошипел Джарчи. — Ну?!

И Владимир пал на колени, не чувствуя боли в заломленных привязью руках. Закричал, выгибая шею:

— Спасите, люди добрые! Мочи нет терпеть! Пожалейте!

Олег с любопытством ждал ответа. Тут на стену Золотых ворот вышли братья Владимира, Всеволод и Мстислав, и громко, с выражением, изрекли:

— Брате! Лучше умереть перед Золотыми воротами за Святую Богородицу и за православную веру, чем поступить как басурмане велят!

И тут же из бойниц, из окон церковки на Золотых воротах полетели в нукеров стрелы и дротики, камни, кирпичи, горящие головни.