Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 74

— Да и чёрт с вами со всеми, — махнул рукой Олег. — Поехали!

Копьеносцы разделились на две группки — одна пошла впереди, другая сзади, а Сухов ехал посередине.

Где-то за спиной у Олега шипела Дана, обещая лично запалить костёр вокруг столба, к которому его привяжут.

— Вижу, что еловая тебе не помогает, — сказал Сухов, не оборачиваясь. — Сосновую кинуть?

— Попробуй только!

Олег как раз проезжал под разлапистым сосновым суком. Шишка там была. Сорвать её было делом секунды. Сухов развернулся, коротко замахиваясь, и Дана тут же пригнулась, обеими руками прикрывая голову. Олег взвесил шишку в руке — увесиста — и бросил её без замаха.

— Лови!

Девица по инерции мысли поймала шишку и тут же отбросила, гневно сверкнув глазами.

— Мало тебя в детстве шлёпали, — сделал вывод Олег, — уж больно своенравна. А сие не от большого ума…

Дана стала искать ответ, достойный дочери вождя, но тут за очередным поворотом показался мощный частокол — брёвна в обхват, с заострёнными концами, были врыты в землю на треть. Ещё выше поднимались колья с нанизанными на них черепами — лошадиными, коровьими, медвежьими. И человечьими.

Ворота были под стать тыну — фундаментальные ворота. Если одну створку уронить — десяток насмерть придавит. В лепёшку.

За воротами открылась деревня — пять длинных, приземистых домов под земляными крышами, своего рода общежития для нескольких семей сразу. Сухов проживал в таких, когда Рюрику служил.

Между домов пролегала площадь, занятая круглым храмом-капищем, кольцом выстроенным вокруг огромнейшего дуба, развесившего толстенные сучья надо всею площадью. Кое-где с его ветвей свешивались обрывки верёвок, а пара петель всё ещё удерживала шеи расклеванных птицами костяков. Жертвы священному дереву.

Народу в деревне видно не было, но, как только Олег въехал внутрь, из длинных домов сразу высунулись головы любопытствующих. Вскоре набежала немалая толпа, желая лично поприсутствовать на редком зрелище — чужой человек пришёл!

Оттуда. Из мира, в котором жителям деревни места не было. Разве только на костре…

Толпа ничем особым не выделялась, не отличалась ничем таким, что сразу бы позволило определить в этих людях язычников. Люди как люди. В лаптях или войлочных чунях, в длинных и тяжелых тулупах, в меховых колпаках. Женщины заматывали головы тёплыми платками.

Олег глядел на толпу, толпа глазела на него. Потом народ задвигался, освобождая дорогу двум мужам, крепким, немолодым уже, но и не старым. На одном была длинная куртка, от плеч до подола расшитая бисером, жемчужинками, обкатанными каменьями. Длинные волосы с проседью обжимал неширокий золотой венец, по узкому ободу которого набита была надпись руническим письмом, а широкое спокойное лицо дышало уверенностью и готовностью повелевать. Вождь.

Второй выглядел постарше и был одет в длинную шубу до земли, всю увешанную талисманами, черепушками землероек, корешками, какими-то фигурками из кости. Высокая бобровая шапка венчала голову, придавая мужчине сходство с будущими боярами. Жрец. Или волхв.

— Отец! — Дана сорвалась с места и бросилась к мужчине в венце. — Этот человек гнался за мной! Он меня ударил! Вот сюда! — и показала на лоб, где в самом деле краснело пятнышко.

— Не пугайся, вождь, — громко сказал Олег. — Это шишка упала.

— Не упала! — со злостью выкрикнула дочь вождя. — Ты её сам швырнул!

— Да? — Сухов сделал удивлённое лицо. — Надо же… А я и не заметил.

Толпа оживлённо задвигалась — зрелище! Настоящее зрелище! И чужак какой забавный, жаль будет, если скоро его отдадут дубу…

А Олег странно себя чувствовал. Наверное, потому, что не чувствовал опасности. Страха не было. Любопытства хватало, а вот страха он не испытывал. Осторожность была. Так она и не исчезала в нём никогда — он же воин. Днём воину полагается смотреть и слушать, постоянно пребывая в полной боевой готовности, а ночью — чутко спать, опять-таки не теряя ни бдительности, ни способности ответить ударом на удар.

— Что скажешь, Геревит? — спросил жреца вождь.

Жрец медленно обошёл вокруг саврасого, потрепал бурку, похлопал по морде сивку, восхищённо поцокал языком, глядя на пару буланых.

— Я чувствую большую силу, исходящую от этого человека, — сообщил Геревит, — и немалую опасность. Но с женщинами он добр.

— Ага, добр! — скривилась Дана.

— Ну, он же не бросил в тебя сосновую шишку, — возразил старший из дозорных, стремясь восстановить справедливость, — еловую только…

В толпе захихикали, а девица сузила глаза. Красивые глаза, оценил Олег. Да и сама недурна собой. Ей бы только колючки сбрить…

И тут к вождю и жрецу прибавился третий — огромный человечище, весь бугристый от мышц, с низко сидящей головой. Плечи у него были такие, что на каждом уместится по Дане. Великан смотрел исподлобья, набычась, морща низкий лоб. Поглядев на Олега, он сразу засопел и сжал кулачищи.

— Кого это ты привёл, Гостомысл? — низким басом проговорил он. — Дана моя! Ты обещал её мне!

Нет, не стоило ему так неуважительно разговаривать с вождём — тот сразу вздёрнул голову и заговорил резко и властно:

— Я — отец, и мне решать, кому отдавать дочь!

— Не ярись зря, Туровид, — проговорил жрец со слабой улыбкой.

— Слушайте, — вмешался в разговор Сухов, — я не знаю, что у вас тут затевается, и, честно говоря, не спешу узнать. Я послан одним большим человеком к очень большому человеку и должен спешить. Покажите мне дорогу, и я уеду.

Вождь долго смотрел на него, приглядываясь будто, а потом заговорил:

— Мы люди мирные, но есть споры, которые нам самим не разрешить. Моей дочери уже исполнилось шестнадцать зим, и ей пришла пора потерять девство. Однако мужчина, лишающий девушку, как христиане говорят, невинности, принимает на себя злое заклятие. Туровид хочет стать для Даны первым мужчиной, но он живёт в деревне — и чёрная сила останется с ним. Ты же чужой, ты унесёшь заклятие на себе, и деревня не познает ни мора, ни голода, ни прочих напастей.[159]

— Короче, — сказал Олег.

— Сразись с Турвидом, — закончил Гостомысл. — Если он тебя убьёт, будем ждать следующего гостя. Если ты победишь, Дана станет твоей.

— Никогда! — отчеканила дочь вождя.

— А тебя никто не спрашивает! — повысил голос Гостомысл.

— И я отъеду без помех? — уточнил Сухов.

— Безо всяких!

Поглядев на звероподобного Турвида, Олег спрыгнул с коня.

— Ладно, — сказал он, — если вам не жалко потерять целую тушу гнилого мяса, то я её уделаю. Только дайте мне свой меч — пусть оружие будет одинаково.

Толпа одобрительно зашумела. Жрец исчез ненадолго и вернулся с двумя мечами, прямыми и длинными. Ещё раз глянув на Турвида, Сухов снял с себя куяк, скинул шубу — пусть и условия будут равными, ведь гориллоподобный язычник не имел даже кожаного панциря. Видать, устрашал противника одним своим видом.

Взвесив в руке меч, Олег заговорил с Турвидом:

— Где ж тебя такого сделали, а? Человек-вепрь! А в итоге и не человек, и не кабан, а неведома зверушка. Зверюга! Тобой, наверное, детей пугают, когда те не слушаются. Писаются поди, тебя завидев?

Турвид не ответил, а зарычал. Сжимая в руке клинок, он бросился на Сухова, орудуя мечом неумело, словно палкой выбивая невидимый глазу ковёр. Олег даже подумал, что у вождя была не одна, а две задумки — и доченьку женщиной сделать, и Турвида убрать. Видать, опасно было чудище сие.

Отступая под натиском деревенского великана, Сухов сделал пять шагов назад — и перешёл в атаку, делая выпад за выпадом. Шкура Турвида уже в нескольких местах окрасилась кровью, а Олег всё медлил. Умертвить Турвида — не проблема. Пусть уж деревенские вволю насмотрятся, налюбуются зрелищем ритуального убийства.

А великан наседал, рубя наотмашь, пластая воздух вверх-вниз, наискосок. «Хватит!» — решил Сухов и уколол Турвида в руку. Пальцы у того разжались, и меч отлетел далеко в сторону.